Так вот – водопровод разбирали, вытаскивали последнюю редиску.
А Наташка хотела скосить траву на нашем поле, где мы играем в теннис, но вот кричит меня быстрее подойти и что-то увидеть. Причем мне надо было даже прибежать. Вижу – она стоит с косилкой на обочине, распираемая богатством знания увиденного и предвкушением моей реакции: «Нагнись и смотри!» То, что я увидела, побило грани моих самых крайних предположений: все поле было усеяно россыпью грибов, съедобных, очень вкусных грибов волжанок, которые мы солим. Это была не просто встреча семей, это был настоящий слет грибов. Они образовали замысловатую объемную скатерть поверх земли. Некоторые из них, видимо, так долго тут жили, что приобрели огромные размеры. Мы не сразу заметили «главного». Он присуту-лился Наблюдающим к сетке-рабице. Огромный белый гриб, высотой 22 см, возвышался над всеми. Наверняка трухлявый, враз подумали мы. Но не тут-то было. Шоу маст гоу он! Торжественный съем гриба с ограды и его исследование закончилось радостным воплем: мы его будем есть! (Позже он занял всю сковороду и, один, накормил всех нас.)
Привлеченный нашей шумной возней сосед влез на свой забор: «А мы все тут наблюдали за вашими грибами, пока вас не было, как они тут размножаются. Никто не покушался, т. Наташа сказала, это – Маринкины грибы».
Надо же…
А я между тем вспомнила, как поздним августом, живя под ногами у леса, не имела возможности в лес за грибами сходить, как в душе было завидно на соседей: они таскали грибы корзинами. Еще тогда я сидела на ступеньках крыльца, смотрела на лес и по-детски представляла, как грибы шумной толпой сами ко мне идут через калитку. И вот – они пришли…
Здравствуйте, Маша!
Я подумала, что Маша начала спать после месяца бессонной бодрости. А она, оказывается, просто эти два дня меняла батарейки. И теперь с новым энергетическим запасом не обращает никакого внимания на смену дня и ночи. Одинаково здорово и в четыре утра, и в полдень, и в файв-о-клок заниматься музыкой и любить свою курочку! Магическая перчаточная курочка из коробки для кукольного спектакля – стойкая Машина симпатия – много раз спасала мою десятиминутку сна. Из пятнадцати персонажей, живущих за спинкой ее кровати, где бы далеко в углу курочка ни пряталась, именно она оказывается у Маши в руке, когда я ночью выползаю к ней бледной личинкой из обертки бумажного сна.
Вчерашний музыкальный вечер, который по причине обоюдного удовольствия закончился ближе к полуночи, не предполагал такой моей физической усталости и боли в руках. Дело в том, что Маша вчера впервые выбрала музыку для себя как единственно ей подходящую. Раньше она миллион раз ее слушала, не отдавая ей особого предпочтения, но вчера хотела слушать почти два часа. Это турецкое рондо Моцарта. А выяснилось это очень просто. По обыденному плану перед Машей было положено шесть муз. инструментов, которым соответствовало шесть музыкальных примеров. Выбирая один из инструментов, Маша сразу слушала соответствующую ему музыку. Перебрав несколько раз по очереди всё и переслушав, Маша три инструмента отбросила в сторону и на пол, два остались при ней, а один, из 42 серебряных колокольчиков, напоминающий вязь венка из одуванчиков, она то положит, то возьмет опять. Обычно Маша или теряла интерес через 10 минут и сразу отворачивалась, уползала или отходила, или все разбрасывала за ненадобностью. Но вчера я до боли в руках играла и играла ей турецкое рондо, сцепились ее колокольчики с этой музыкой, а она радовалась и радовалась, двигаясь в ритм. Маша не уставала. Смотреть на это счастливое переживание ею музыки и не быть счастливой самой невозможно. Но, как оказалось в очередной раз, у нас с ней разные возможности. Мне-то уже давно надоело, да и больно рукам: мелкая техника, быстрый темп.
А ей, чувствовалось, что никогда не надоест. Тогда я призналась ей, что больше не могу. Насильно отняла у нее колокольчики и предложила идти в угол, туда, где стоят ее барабаны и барабанчики. Она, конечно, не отказалась, села за них и скучно поглядела на каждый. Я начала играть джазовую музыку, но она убрала руки на колени и положила голову на барабан. Все. Это был конец моему педагогическому мастерству. Нельзя предлагать Скотта Джоплина после Амадея Моцарта.
Казалось, что Маша намекает мне, что вот-вот, и сон придет. Она даже будто уснула, потому что минут десять не отзывалась на имя. Но потом к ней подкралась магическая курочка и спела песенку. Маша, отдохнувшая на барабане, вновь повеселела, про сон не могло быть и речи. И мы целый час на кухне мазались красной краской, рисуя на большом листке ватмана что-то. Думали сначала, что получился пламенный кленовый лист, потом думали, что именно так выглядит пламя любви, но позже уверились, что это – огненная большая бабочка с Огненной Земли…
Сегодня я долго стояла у окна и смотрела. Я чувствовала, что мне уготован какой-то подарок, ловила себя на разных мыслях и не могла уловить. И все же я не спешила уходить.
…Вот он – подарок… погасшая без тоски осень с теплым несмелым дождиком… А я-то думала, что пора каждому заиметь по персональному коту для защиты от осенней студености. совершенно пустое небо, птицы покинули его и, видимо, все поселились в моей грудной клетке.
Здравствуйте, Маша!
На этих днях два месяца, как Маруся не спит. Один раз отчаяние и усталость прибили меня к мысли о снотворном. Но мысль эту я сумела засекретить, отодвинуть туда, откуда пришла… Отчасти разумением, что не факт, что будет ожидаемая реакция, отчасти честностью – нет критической точки Машиного состояния, требующей для нее изменения в лекарственных схемах. В связи с этим событием – двухмесячной Машиной неспячкой – вчера ночью был написан маленький рассказик: хотелось посмотреть на нас со стороны… Вот он.
«Ожидайте»
Вчера был объявлен слегка математический документ: «Тому, кто не спит два месяца – четыре ночки сна в подарок».
Подпись: Кроликов.
Скрытый смысл документа заключался в том, что из шестидесяти ночей он спал только четыре. И при этом превосходно ощущал вкус жизни. Фантастический изобретатель «причин чтоб не спать» – Кроликов на днях даже не старался. Они нашли его сами, по инерции. Ночь начиналась как всегда. Кроликов всем своим видом показывал, как он устал, и будто просил: «Ну дайте мне хотя бы минуту сна!» Ему дали. И вот позади целый час крепкого сна, основательного, как точка. Я подумала: «Раз стоит такая точка во всем его виде, то мы вместе с ним увидим сразу утро!»
Я слишком медленно формировала эту мысль.
Его точка превратилась одновременно в восклицательный и вопросительный знаки: «А-Б! А-Б?» Что означало: «Эй! Ты куда?» (Я в это время кралась к подушке.)
Мои действия Кроликов оценил гораздо раньше, чем я – его. Я подошла, вернее, рухнула зрелым подвядшим овощем к нему обняться и сообщить, что ночь все-таки набирает силу. и поняла: Кролик в луже. Памперс протек? Устраняя неполадки, я ахнула: на бедре огромный синяк, по форме напоминающий след утюга. Утром это увидел папа: «Ты что, пытала его ночью?» Я в полнейшем недоумении. Кроликов улыбается. На следующую ночь история повторилась… но с другим бедром. И синяк еще больше. Вообще во все бедро… Да, думаю, если сейчас снять «побои», то меня и материнских прав лишат.
Отгоняя непонимание происходящего и надеясь встретиться с ним «потом», я решила поговорить с Кроликовым по душам.
А Кроликов уже давно «мельницей», таким смелым наработанным махом, перекатился к краю кровати, сел и свесил ноги. На лице – ожидание счастливых минут.
«Здравствуйте, – говорю – Кроликов!»
В ответ – четкий кивок, веселый хитрый взгляд исподлобья: И вам не хворать! – значит.
Я продолжаю: «Видите – ночь! Ночь – это когда спят». И жестом показываю на окно. В ответ Кроликов проследил за моей рукой и «пропал» в полосках неплотно закрытых жалюзи, выискивая там ночь. Он надолго замер, сложил смиренно ручки и перестал дышать. Я не дождалась, пока он сам «отомрет», и продолжила диалог. «Дайте вашу ручку», – говорю и протягиваю свою. В ответ Кроликов наконец вспомнил обо мне, усиленно задышал, будто прибежал запыхавшись издалека, «остановился» и как-то задумчиво, без энтузиазма, скорее по долгу и по чести, дал мне обе ручки. Вопросительно посмотрел: «Дальше что?»
«А тепе-е-ерь. покажите мне подслеповатого Кролика!» – и я превратила свои глазки в щелочки. В ответ, без всякой паузы, Кроликов отнял у меня свои ручки, сощурился, сморщил нос и в улыбке выставил зубы. Я рассмеялась так громко, что Кролик схватился за оба уха сразу. И тут же захохотал сам.
Волна хохота повалила его на спину, и он в восторге прикусил правый кулак. Это означает: «Боюсь щекотки, но с нетерпением ее ожидаю».
И щекотка началась. Кролик заливался и извивался, как червяк.
И тут я обнаружила, что под ним огромная лужа. (Памперсы перестали выдерживать напор?)
И тут-то ко мне, в виде молнии, и пришло понимание происхождения синяков: Кролика подкрашивала мокрая простыня (вот какую мануфактуру продают нынче в наших магазинах!). Я говорю: «Надо срочно позвонить спящему папе в соседнюю комнату».
Я придерживаю Кролику левую руку, а правую легонько подталкиваю вверх с возгласом: «Алё! Папа, алё!»
Кролик сам прикладывает ручку к уху и держит все время, пока я озвучиваю этот жест: «Алё, папа! Алё! На меня напала новая простыня! У меня от нее синяки! Алё, папа, сними с “без звука”!»
Похоже, мы «дозвонились». Папа вышел из комнаты к нам на свет поздороваться. Кролик был счастлив, показал все, на что способен, правда «звонил» уже бабушке. Вот, думаю, если и бабушке «дозвонится» в три-то ночи… и друзьям.
Папа не смог «звонить» с нами по всем адресам – надо отоспаться перед дальней дорогой – но посчитал необходимым вызвать Кролика на серьезный, но короткий разговор.
Он сказал ему: «Два месяца не спишь. Когда думаешь начать?» В ответ Кролик посмеялся, покивал на все лады, начисто обезоружил своим взглядом и сказал задорно: А-Б! Что в данном контексте означало: