А потом женщина с младенцем:
– Вы американка?
– Да, – ответила Руби, не переставая записывать. – Я приехала летом. Мой корабль прибыл в Ливерпуль, и первое, что я увидела в Англии, был ваш город. Никогда не думала… Очень горько возвращаться сюда при таких обстоятельствах.
– Я бы на вашем месте запрыгнула на первый корабль до Канады, – сказала пожилая женщина, стоявшая чуть в стороне.
– Знаете, бывали дни, когда мне в голову приходила эта мысль. В особенности по ночам, когда сто раз спускаешься в убежище – аж голова начинает кружиться.
Все согласно закивали.
– Такие ночи хуже всего, – раздался чей-то голос.
– Но когда восходит солнце, эти мысли сами уходят. Так или иначе, я останусь здесь, пока не кончится война. А теперь скажите, может ли кто-нибудь из тех, кто сейчас высказывался, назвать мне свое имя? Статья появится в журнале на следующей неделе.
Она приятно удивилась, когда все женщины столпились вокруг нее, они явно не возражали против того, чтобы увидеть свое имя в журнале, эта мысль даже слегка воодушевила их. Она записывала имена напротив слов, сказанных той или иной женщиной, и поглядывала на Мэри в ожидании ее реакции: если Мэри кивнет, то им пора, если покачает головой – Руби может продолжать. Мэри кивнула.
– Спасибо, дамы. Я вам признательна за то, что потратили на меня время.
Она пожала всем руки, погладила младенца по спинке, пожелала ему поскорее поправляться и направилась следом за Мэри, мистером Эллисом и полицейским.
Они попрощались с сержантом Харрисом, сели в машину, и мистер Эллис попросил водителя вернуться в центр города.
– Как, по-вашему, мисс Бьюканен, достаточно сделали фотографий? И вы, мисс Саттон? Достаточно набрали материала?
– Пожалуй. – Она посмотрела на часы – до отправки лондонского поезда оставалось еще девяносто минут. – У нас еще есть немного времени.
– Тогда давайте я вас двоих угощу ленчем. Неподалеку от вокзала есть неплохое место.
– Нам бы не хотелось и дальше отрывать вас от работы, – возразила Руби, остро чувствуя усталость бедняги. – Вас, наверное, ждут в газете.
– Я там теперь практически живу. Ничего – перебьются без меня еще часик.
– А как ваша жена? – спросила Мэри.
– Она в порядке, спасибо. И дети тоже. Отказывается уезжать из города, сколько бы я ни просил. Не хочет уезжать без меня.
– Вы живете где-то поблизости? – спросила Руби.
– К счастью, нет. Наш дом в Гарстоне. Это немного на юг отсюда. Так что пока бомбежек избежали, но я не настолько глуп, чтобы полагать, что так будет продолжаться вечно. Я только надеюсь, что смогу убедить Изабель уехать к моей сестре в Уэльс, если – то есть когда – налеты усилятся.
С Эллисом приятно было общаться, и Руби с удовольствием слушала его рассказы про молодого Кача, выпускника университета, зеленого, как трава, и дрожавшего как осиновый лист, стоило мистеру Эллису посмотреть в его сторону. Час спустя она благополучно забыла, что ела в этом заведении неподалеку от вокзала, но ее желудок наполнился, а нервы успокоились, а когда они поднялись, чтобы уходить, она почувствовала, что каким-то чудом вернулась в свое нормальное состояние.
Мистер Эллис был весьма любезен, он проводил их на вокзал, убедился, что поезд уходит по расписанию и они должны безопасно добраться до дома, пожал им руки и выслушал слова благодарности за помощь.
– Уверяю вас, мне все это доставило удовольствие. – Он помолчал, нахмурился. – Беда в том, что случившееся на Эдж-Хилл – только начало. Можете сколько угодно называть меня Кассандрой, но я убежден, что здесь, в Ливерпуле, немцы пока только играют с нами, как кошка с мышкой. Но когда они решат разбомбить порт, жизнь в городе станет гораздо, гораздо труднее.
– Вы считаете, что это только вопрос времени? – спросила Руби.
– Именно. Министерство не позволит вам опубликовать ни слова в таком духе – я просто говорю вам это, как один журналист другому. Британия живет благодаря тому, что прибывает через этот порт. Снаряжение, продукты, войска. Все, что нам может дать наша империя. Порт – жизненно важная артерия в буквальном смысле этого слова, и если они решат…
Он тяжелыми от усталости глазами обвел многолюдный зал вокзала, выражение отчаяния застыло на его вытянутом исхудавшем лице.
– Простите за пессимизм. Будь я каким-нибудь патриотом, я бы сказал вам что-нибудь более воодушевляющее. Может быть, напишете что-нибудь о жителях Ливерпуля, исполненных решимости и твердости духа? По крайней мере, это будет правдой.
Вокзальные часы отбили четверть часа – до отправления их поезда оставалось пять минут.
– Ну, поспешите, – напутствовал их Эллис. – И не забудьте как можно скорее испортить настроение Качу моими пророчествами. На следующей летучке, если успеете.
– Обещаю, – сказала Мэри.
Он повернулся к Руби, пожал ее протянутую руку:
– Удачи вам, мисс Саттон. До свидания, и удачи.
– 10 –
Рождество 1940
Руби не ожидала, что проведет канун Рождества в бомбоубежище, в окружении незнакомых людей. И еще она не ожидала, что ей это так понравится.
Рождество в этом году выпало на среду, все в «ПУ» проработали двадцать четвертого числа почти полдня. При таком графике они могли гулять в день Рождества и не очень отстать с подготовкой материалов. Перед тем как им разойтись, Кач угостил всех обедом в расположенной неподалеку закусочной, которая, судя по ее состоянию, в этом веке ни разу не проветривалась и не подметалась. Невзирая на неприглядный интерьер, еда оказалась хорошей, порции – большими, а в качестве основного блюда в этот день даже подавалась жареная индейка.
Кач достал бутылку красного вина, и они выпили за короля, за премьер-министра и, наконец, за отсутствующих друзей, а именно Нелл, которая встречалась с женихом, отпущенным на несколько драгоценных дней в отпуск, и Найджела, который объявил, что ненавидит Рождество и намерен провести вечер в «Рейгейте» с друзьями, совпадавшими с ним во взглядах.
Пока они ели, друзья Руби потчевали ее описаниями традиций и обычаев, соблюдавшихся в их семьях, и почти все, о чем они говорили, было для нее в новинку.
– Святочное полено – нет. Помандер – нет. Хлебная подлива – бррр. Определенно нет, – комментировала она. – Правда, я знала людей, которые оставляли чулки, чтобы Санта – рождественский дед – складывал туда подарки. Но я этого никогда не делала.
– А что ты делала на Рождество? – спросила Мэри.
Несколько секунд она размышляла, не сказать ли ей правду. Не описать ли им мрачные реалии Рождества в сиротском приюте.
Корзинки с благотворительными подарками, заполненные старой одеждой и игрушками, которые не нужны никому другому. Ежегодный подарок от епископа – воспитательные книги, которые не утешали, а нагоняли тоску. Понимание, что Санта-Клаус делает подарки только тем детям, которые живут в настоящих домах с настоящими родителями. Для нее стало облегчением, когда она узнала, что никакого Санты нет.
Но что это даст – только испортит всем настроение. Лучше уж опустить подробности, и пусть друзья наслаждаются едой.
– Когда я была маленькой? Ничего особенного, кроме похода в церковь. И еще – обычно у нас была индейка.
Но только в том случае, если кто-то щедрый дарил монахиням несколько птиц. В противном случае она и остальные дети такой роскоши не имели. В какой-то год у них была только каша и кормовая патока.
Посреди обеда Мэри наконец задала вопрос, который весь день крутился в голове Руби.
– А где Беннетт? Я думала, он появится сегодня.
– Понятия не имею, – сказал Кач. – Я надеялся, что он позвонит. Наверно, занят на работе. Поводов для беспокойства нет. Он вскоре объявится. Наверняка еще до того, как мы встретим новый, сорок первый год.
Лицо Мэри при этих словах просияло.
– Вот тебе еще одна традиция. Хогманай. Шотландцы празднуют в последний день года.
– Я пела «Доброе старое время». Эта песня – часть традиции? – спросила Руби.
– Да. Самое важное начинается после полуночи. Тогда в дом приходит ферстфутер[13].
– Что за ферстфутер? Это что-то вроде танца?
– Нет-нет. Это первый человек, который заходит к тебе в дом в новом году после полуночи. Он приносит удачу в предстоящем году. Самую большую удачу приносит высокий, красивый брюнет. Беннетт идеально бы подошел.
– А как насчет меня? – грустно проговорил Кач. – Я не подойду?
– С твоими-то волосами песочного цвета? Ну уж нет. Блондины приносят неудачу. Нужен брюнет.
– И это все?
– Еще должен быть подарок. Моя бабушка всем другим подаркам предпочитала соль. Но подойдет и уголь – щепотка. Или виски – я не знаю ни одного человека, который воротил бы нос от бутылочки доброго шотландского виски.
Когда они закончили обедать, солнце уже зашло, но Руби не позволила Качу вызвать ей такси.
– Лунного света мне будет достаточно, чтобы добраться, и я знаю все бомбоубежища на пути до дома. Я буду в порядке.
Он явно сомневался, но она твердо стояла на своем, и он уступил.
– Ну что. Счастливого Рождества, Руби. Увидимся в четверг.
Она пожелала всем остальным счастливого Рождества и отправилась домой. Она знала наилучший маршрут – по широким улицам, куда попадает лунный свет, и хотя на путь до дома она тратила не меньше получаса, в отель она пришла еще до первого воя сирен.
Первый налет состоялся около одиннадцати, и хотя отбой дали меньше чем через час, она решила остаться в подвале. Во-первых, здесь было теплее, чем в ее комнате, и она достаточно хорошо знала некоторых других старых постояльцев, чтобы пожелать им счастливого Рождества и улыбнуться, пока они рассаживались на своих кушетках.
В убежище все обычно соблюдали своего рода комендантский час приблизительно после девяти – никаких разговоров, кроме как шепотом. И, уж конечно, никакой музыки или пения. Но эта ночь, безусловно, была другой, и когда человек в дальней от нее стороне подвала запел «Храни вас, джентльмены, бог», почти все присоединились к нему.