х не мог сравниться с Мэри по крепости, стойкости духа и неуязвимости. Ни один человек. Она жива, должна быть жива, все с ней будет хорошо.
Вбежав в дверь приемного покоя, Руби остановилась перед столом дежурной медсестры.
– Я хочу увидеть Мэри Бьюканен. Меня просил прийти мистер Качмарек. Он уже здесь.
– Да, конечно, – сказала женщина с непроницаемым выражением лица. – Идемте со мной.
Кач сидел на стуле в самом дальнем углу зоны ожидания, уперев голову в руки.
– Я пришла, – сказала Руби, прикоснувшись к его плечу.
Он поднял голову, кивнул и показал на стул рядом с собой.
– Чего мы ждем? – спросила она.
– Доктора еще обследуют ее. Я пока не знаю, что с ней. Насколько это опасно. Пока сестра только сказала, что состояние тяжелое.
И они сидели в ожидании. Никто не выходил, чтобы сказать им, что происходит, минута за минутой волна удушающего страха в груди Руби поднималась все выше и выше и наконец уже грозила затмить все мысли в ее голове. Почему никто не выходит к ним?
Они просидели молча еще минут пятнадцать, наконец Кач шевельнулся, упер локти в колени, наклонил голову и посмотрел на Руби.
– Мэри рассказывала историю, как мы познакомились? – спросил он.
– Нет. Говорила только, что много лет знает вас.
– Она была первым фотографом, которого мне выделили, когда я приехал в Лондон. Я оставил «Ливерпуль Геральд», убежденный, что в большом городе трава зеленее. Джон Эллис написал мне очень хорошую рекомендацию, гораздо лучше той, что я заслуживал, и я получил должность в самом низу редакционной лестницы в «Ивнинг Стандард». На мою беду мне вменили в обязанность освещать женские вопросы, и я, к моему непреходящему стыду, счел это ударом по моей гордыне. Мэри была фотографом в моем первом задании.
– Я уже за вас переживаю, – сказала Руби. – Так в чем история?
– Нас послали в какой-то рыночный городок в глуши Котсуолдса. Название его я забыл. Стоял конец сентября, и у них проводилась ярмарка в день архангела Михаила. Насколько мне помнится, год был какой-то юбилейный – их семисотый день основания города или пятнадцатилетие чего-то.
Нам дали маленькую машину, хотя я не помню, откуда она взялась. Вероятно, принадлежала кому-то из коллег. Я был так глуп, что настоял: за рулем буду сидеть я сам, хотя с трудом отличал сцепление от тормоза.
– Я ездила с Мэри, – сказала Руби, вспоминая их сумасшедшую поездку в Ковентри. – Она за рулем не лучше вас.
– Ну, она опытный водитель. Просто не из осторожных. Так вот, поехали мы туда, а я так ужасно нервничал рядом с ней. Она была в сто раз умнее меня и такая шикарная, уверенная и царственная, что вся моя мужская гордыня перед ней просто съежилась.
– И что же случилось на ярмарке?
– Ничего особенно драматического. Я пребывал в убеждении, что смогу найти какую-нибудь изюминку, чтобы вокруг нее сплести историю, какой-то подход, который заставит моего главреда удивиться и обратить на меня внимание.
– И нашли?
– Нет, конечно. Обычная сельская ярмарка, более или менее такая же, какие проводились в этом городке на протяжения трех четвертей тысячелетия. Если там и была какая-то история, то о людях, с которыми мы разговаривали. Но я был так занят попытками произвести впечатление на Мэри и найти какой-то другой ракурс, что почти ни с кем не говорил, а если и говорил, то толку от этого было мало. Я не задавал вопросы и не выслушивал ответы.
– А чем занималась она?
– Она не выносила мне мозг. По крайней мере, поначалу. В основном позволяла мне бродить туда-сюда, как здоровенному спятившему медведю, и распугивать всех, кто мог хоть как-то наполнить статью жизнью. Спустя какое-то время она сказала, что хорошо бы нам поесть в местном пабе. Время, наверно, уже перевалило за двенадцать, и когда мы сели есть, она сказала мне, чтобы я слушал и не говорил ни слова, пока она не закончит. Она сказала мне, что я новичок и мне явно требуется помощь, а потому она даст мне совет. Она сказала, что я просто уничтожаю будущую статью на корню, и если не научусь держать язык за зубами и слушать, то никакого журналиста из меня не выйдет.
– И у нее при этом было ее фирменное выражение лица? Вскинутые брови и пронзительный взгляд, которым она вас просто припечатывает к месту. Такой взгляд, что пронзает вас до костей?
– Да, – сказал он и улыбнулся своему воспоминанию. – Я чувствовал себя так, будто она протянула руку, вытащила пробку у меня из груди, и из меня вышел весь горячий воздух. Я знал, что она права, но не знал, что мне с этим делать.
– И? – подсказала Руби.
– И я спросил у нее, что же я должен делать. Она сказала, что я должен доесть ленч, а потом мы начнем все сначала. Только чтобы я теперь держал в голове два правила. Во-первых, никогда не недооценивать умственный уровень читателя. И, во‐вторых, никогда не мешать фотографу. И это сработало.
– У нее инстинкт – она умеет находить интересных людей, – сказала Руби.
– Это да. Я позволил ей стать ведущей, и она повела меня к людям, а я начал говорить с ними. Но не свысока, дескать, я из очень важной лондонской газеты и хочу с вами поговорить. Думаю, теперь я общался с ними куда заинтересованнее – ну-ка, посмотрим, что у вас за кабачки? Это вы сами выращивали? Правда? Вы давно выращиваете кабачки? С чего вы начали?
Он сжал голову руками, ссутулился.
– Я в тот день влюбился в нее, – прошептал он.
– Ах, Кач. Я догадывалась. Но вы оба такие скрытные. Так и не могла понять – то ли вы близкие друзья, то ли вы что-то большее.
– Большее. Но никогда в достаточной мере.
– Что вы имеете в виду?
– Когда я в конечном счете набрался смелости сказать ей, что я чувствую, примерно через год после нашего знакомства, она обошлась со мной по-человечески. Она не смеялась надо мной. Да что говорить – она не отвергла меня. Но ответ ее был совершенно ясным. Она может согласиться стать моей любовницей, но никогда не будет чем-то большим. Она видела, что происходит с женщинами, которые выходят замуж и забывают о своих амбициях, и она поклялась, что с ней такого никогда не случится.
Он поднял голову, на его лице было сконфуженное выражение.
– Надеюсь, ты не возражаешь, что я это рассказываю.
– Ничуть, – заверила она его. – Вы мой друг. Как и Мэри. Но мне очень жаль. Я хочу…
– Я перестал хотеть довольно давно, и этого было достаточно, я думаю…
– Мистер Качмарек?
Доктор вряд ли многим старше Руби подошел к ним, пока они говорили, и теперь стоял в нескольких футах от них.
– Да, я Уолтер Качмарек.
– Я доктор Бэнньон, – сказал он. – Вы ближайший родственник мисс Бьюканен? Ваше имя есть в ее удостоверении личности.
На лице Кача на миг появилось удивленное выражение, но он тут же кивнул.
– Да.
– Позвольте, я присяду? – сказал доктор и, не дожидаясь ответа, подтащил стул и плюхнулся на него – на его красивом молодом лице застыло выражение усталости.
– Как она? – спросил Кач.
– Боюсь, что неважно. У мисс Бьюканен множественные внутренние повреждения, трещина черепа, субдуральная гематома – разновидность травмы мозга. Когда ее извлекли из-под обломков, она была без сознания. Насколько я понимаю, она и другие пострадавшие на несколько часов оказались заваленными в подвале.
Ужас услышанного был почти невыносим. Ее подругу Мэри завалило обломками дома, и она лежала там одна, долго страдала одна. Руби посмотрела на Кача – его лицо исказила гримаса душевной муки, и она без колебаний взяла его руку и крепко сжала.
– Единственный способ лечения таких повреждений – хирургия, – продолжил Бэнньон, – но нам пока не удалось стабилизировать ее состояние. Если начать операцию сейчас, она почти наверняка умрет на операционном столе.
– Так вы говорите?.. – Кач запнулся.
– Я говорю, что состояние мисс Бьюканен слишком тяжелое для операции. Дело осложняется еще и мозговой травмой, которая, если она выживет, может сказаться на ее умственных способностях.
– Я не понимаю. Вы хотите сказать, что не в состоянии ее спасти?
– Мне очень жаль, но мне кажется, что лучше всего нам не вмешиваться. Ее повреждения слишком серьезны, и прогноз на выздоровление почти нулевой.
– Она еще жива? – спросил Кач почти шепотом.
– Да. Она без сознания, и я сомневаюсь, что она придет в себя. Но боли она не чувствует.
– Мы можем ее увидеть? – спросила Руби.
– Конечно. Ее переместили на кровать в палате, там есть место, вы можете посидеть. Я думаю, долго это не продлится.
В палате для раненых стояли полумрак и тишина, занавески вокруг некоторых кроватей были задернуты. Доктор Бэнньон подвел их к одной из медсестер и, прошептав последние извинения, исчез в коридоре.
– Меня зовут сестра Милн. Я пробуду здесь остаток вечера. Сейчас я проведу вас к мисс Бьюканен. Мы задернули занавески, чтобы у вас была хоть небольшая приватность.
На Мэри был больничный халат, и, если не считать бинтов у нее на голове, выглядела она почти как всегда – ни на лице, ни на руках ни ушибов, ни царапин. Она была укрыта как следует подоткнутым одеялом, и, если бы Руби не знала, что случилось с ее подругой, она решила бы, что Мэри просто спит.
В огороженном занавеской пространстве стояли два стула, Руби взяла один, подтащила его поближе к кровати.
– Садитесь, – сказала она Качу. – Возьмите ее за руку. Я знаю, доктор сказал, что она без сознания, но это не значит, что она не может слышать вас. Настало время, когда вы можете сказать ей все. Я буду ждать вас снаружи.
– Ты будешь неподалеку?
– Да, я буду рядом.
Она поплотнее задернула занавеску, чтобы никто не стал свидетелем прощания Кача, и отошла на расстояние, достаточное, чтобы не слышать, что он будет шептать любимой женщине. Она стояла, дрожа, не понимая, почему в больнице поддерживается такая низкая температура. Ведь пациентам наверняка нужно тепло.
Чьи-то добрые руки взяли ее за плечи и подвели к ближайшему стулу.