Руби продолжала пороть ткань, аккуратно, чтобы не порезать Вай. Она так близко находилась к подруге, что не могла не заметить, как ее пробирает дрожь.
– Он сразу записался в армию. Я знала, что он это сделает. Он в Оксфорде состоял в летном клубе. Для него и его друзей это было чем-то вроде забавы. Они все записались в армию. Они все… они все погибли.
– Ах, Вай.
– Их было пятеро, и все они погибли прошлым летом. Хью был самым старшим из них – а ему был всего двадцать один. Это было еще до того, как мы с тобой познакомились. Ты тогда уже приехала в Англию?
– Только-только. Я еще осваивалась. Только вставала на ноги, так, наверно, можно сказать. Я тогда еще не понимала, что они делают. Что они спасают всех нас.
Вай кивнула, сделала глубокий вдох.
– Такой выдался прекрасный день. Голубизна неба обжигала глаза, когда я поднимала их вверх. Он… Хью делал третий вылет в этот день. Он несколько недель не спал толком, вероятно, сильно устал. Понимаешь, их было так мало, а с каждым днем становилось все меньше и меньше. Он вылетел, но так и не вернулся. Я узнала об этом только на следующий день. Его родители прислали телеграмму, его сестра ехала всю ночь, чтобы сказать о случившемся, глядя мне в глаза, избавить меня от того ужаса, который охватил бы меня, если бы я узнала об этом по телефону или из телеграммы. Я буду всю жизнь благодарна ей за это.
Руби уже работала над рукавами, ее булавки отправились в путь вдоль тонких рук Вай.
– И как долго вы были обручены?
– Всего лишь с Рождества. Когда его убили, я некоторое время носила колечко, но оно когда-то принадлежало его бабушке, и мне показалось, я не должна его оставлять себе. Я вернула колечко его матери.
– У тебя есть его фотография?
– О да, – сказала Вай и улыбнулась Руби широкой и робкой улыбкой. – У меня в сумочке – напомни, я тебе покажу перед обедом.
– Я закончила. Дай я помогу тебе вылезти из него. Только медленно, чтобы не уколоться.
Вай, переодеваясь в свои юбку и блузу, замерла на секунду, показала рукой в сторону сундука.
– Выбери себе что-нибудь. Пожалуйста, прошу тебя.
– Нет-нет. Я и без того тебя ограбила, когда переехала сюда к твоей матери. Мне больше ничего не нужно.
– Да ну, конечно, нужно. Рождество наступит – и оглянуться не успеешь, а тебе понадобится хорошее платье. Да, у нас с коллегами из НКС на следующей неделе будет благотворительный вечер. Тебе понадобится что-нибудь миленькое. Тебе тут ничего не понравилось? Только по-честному – я очень хочу, чтобы ты выбрала что-нибудь.
– Если ты уверена… может быть, это красное платье? Только оно выглядит совсем как новое.
– Если это то, о котором я думаю, то я купила его из чистого каприза и ни разу не надела.
Вай с головой залезла в сундук и появилась с тем самым платьем, которым только что восхитилась Руби – темно-красным, в мелкий белый горошек. У платья была длинная юбка, расширявшаяся книзу, не слишком пышная, короткие рукава-пуфы и глубокий вырез сердечком. Спереди его украшал ряд перламутровых пуговиц.
– На мне этот цвет ужасен, – сказала Вай, – а на тебе оно будет замечательно выглядеть. Я просто настаиваю, чтобы ты его взяла.
Платье, потребовавшее лишь минимальной переделки, Руби надела в следующую пятницу вечером на представление НКС, о котором говорила Вай. Свой концерт они давали в театре «Фортюн» в Ковент-Гардене рядом с шотландской церковью, где проходила поминальная служба по Мэри. Ванесса тоже пришла, и ее совсем не обрадовали слова билетерши, сообщившей им, что их места наверху.
– Ваши места на балконе, мадам. Это вверх по лестнице до самого конца. Билетер наверху поможет вам найти ваше место.
– Я не думала, что мы сидим на Олимпе, – проворчала Ванесса, когда они плелись по лестнице.
– Да, но зато нам все будет видно, – весело сказала Руби, которая пребывала в таком восторге, что ее ничуть не волновало, где они будут сидеть. – Это то же самое представление с участием Вай, которое показывают рабочим заводов?
– Кажется, сегодня будет расширенная версия, – ответила Ванесса, чуть запыхавшись. – Они уже давали такое несколько раз для сбора средств.
Наверху билетерша вручила им программку и показала, где их места. Подъем наверх стоил того – они сидели в первом ряду балкона, откуда открывался превосходный вид на всю сцену.
– Вот она, – сказала Ванесса, показывая на имя Вай в программке.
НКС с гордостью представляет
Шоу-варьете
В помощь Британскому Красному Кресту
Участвуют Дэнни Стайлс и его джаз-группа
Мортон и Милли
Артур Латимер
Ева и старлетки
Джимми Коул
Мисс Виола Тремейн
Во время короткого антракта вы сможете перекусить в баре
Мистер Стайлс и его оркестр начали представление с популярной музыки, гвоздем их программы была «Чаттануга чу-чу» – одна из самых популярных мелодий. Руби с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить с места и не затанцевать в проходе. После оркестра выступали Мортон и Милли, пара танцоров-чечеточников, которые продемонстрировали вполне достойное подражание Фреду и Джинджер[20], потом на сцену вышел Артур Латимер, исполнивший несколько коротких фортепьянных пьес на гигантском «Стейнвее», который выкатили из-за кулис на середину сцены.
После короткого перерыва на сцену вышли Ева и старлетки – танцовщицы-акробатки, а потом наступило время комика.
– Он ужасен, – предупредила Руби Ванесса, когда актер вышел на сцену. – Это худшая ура-патриотическая дрянь. Почему они его еще держат – для меня загадка.
– Жаль, что здесь нет Найджела. Ему, наверно, понравилось бы.
Ванесса не ошиблась. Комик оказался ужасно вульгарным, и после особенно гнусного лимерика про «япошек, макаронников и фрицев» Руби была готова заткнуть уши пальцами.
– Не могу понять – как люди могут смеяться над этим, – прошептала она в ухо Ванессы.
– Я думаю, он взывает к самым низменным инстинктам толпы. Но, по крайней мере – о, слава богу – он уже уходит.
Как только сцена снова опустела, погас свет, и в зале воцарилась тишина. Из темноты появилась фигура. Это была Вай в платье, которое переделала для нее Руби. Волосы Вай были откинуты назад и волнами падали на плечи.
– Всем добрый вечер. Меня зовут Виола Тремейн, и я хочу спеть для вас.
Она замолчала, поправила микрофон на подставке. И зазвенел ее голос, без сопровождения, мелодичный, искренний и мучительно прекрасный.
– «Я больше никогда не улыбнусь…»
– Я так люблю эту песню! – прошептала Руби в ухо Ванессы. Судя по одобрительным выкрикам из зала, она в своей любви была не одинока.
Вай дождалась, когда стихнут аплодисменты, улыбнулась и рассмеялась, когда солдаты из публики стали выкрикивать ее имя и названия песен, которые они хотели бы услышать. Потом она спела «Когда свет загорится снова», и от сладко-горького томления стихов у Руби перехватило дыхание.
Выдержав совсем недолгую паузу, Вай спела «Почему ты не хочешь, как все?» и «Я тебя буду видеть», еще одну песню, от которой у Руби слезы наворачивались на глаза.
– Спасибо вам за вашу щедрость, за то, что пришли сюда сегодня и поддержали работу Британского Красного Креста, – сказала Вай. – У нас осталось время на последнюю песню, на любимую песню моей дорогой подруги, которая сидит сегодня в этом зале. Руби – это тебе.
«Где-то над радугой…»[21]
На сей раз публика сама стала подпевать Вай, они пели о лимонных леденцах, птице счастья и всегда недостижимой радости. Стихли последние такты музыки, все вскочили с мест, зал взорвался оглушительными аплодисментами.
– Может быть, нам попытаться пройти за кулисы? – спросила Руби, когда аплодисменты стихли и публика направилась к выходу.
– Боюсь, мы туда не прорвемся. Там будут стеной стоять солдаты. А ее мы увидим в воскресенье.
Руби знала, что Вай хорошая певица – это стало ясно еще в убежище. Но та женщина, чье пение они слышали сегодня, была совсем другим существом, ее таланты настолько превозносили ее над всеми, кто выступал до нее, что те казались просто клоунами. Вай была одаренной подругой Руби, а мисс Виола Тремейн… она была звездой.
На следующий день Руби все еще пребывала в хорошем настроении, которое не могла испортить даже перспектива встречи с Найджелом. На работу она ушла рано, в надежде, что у нее будет какое-то время для себя: Ивлин наверняка уже будет на месте, а Найджел заявится ближе в девяти, а может, и позже, поскольку сегодня суббота.
Когда пришла Руби, в офисе было очень тихо, и она, повесив пальто и шляпку, прошла по коридору в кабинет Кача. Но когда открыла дверь, кресло за столом оказалось занятым.
Кач вернулся.
Она смотрела на него, и на глаза набегали слезы.
– Я думала, вы не вернетесь до конца декабря.
Он, склонив голову, делал пометки в статье, которую Нелл оставила для Руби вчера вечером, а когда посмотрел на Руби, ее начисто сразило выражение печали в его светлых, мудрых глазах.
– Я почувствовал себя лучше, – сказал он и улыбнулся. – Как ты?
– Увидев вас за вашим столом? Я чувствую себя гораздо лучше, чем вставая сегодня с кровати.
– Я смотрю, ты здесь обосновалась. Не возражаешь, если я восстановлю свои права на этот кабинет?
– Нет, конечно. Я сюда приходила, только когда мне требовалась несколько минут тишины.
– Или чтобы спрятаться от Найджела?
– И это тоже. Иногда. А вы… вам лучше?
Вопрос казался ей не вполне корректным, но все же лучше, чем делать вид, будто ничего не случилось.
– Лучше. Хотя по-настоящему хорошо мне уже никогда не будет. Потеря Мэри… след этой раны не излечится никогда. Я должен научиться жить с этой болью. Принять тот факт, что моя жизнь продолжается и у меня работа, нужная обществу. Я не говорю уже о друзьях, которые переживают за меня и желают мне добра.