Ванесса была права. Кач утром из почти готового журнала изъял половину материалов, отправил всех на поиски новых сюжетов и полностью переписал свою редакционную статью. Окончательная корректура была отправлена в типографию во вторник за несколько минут до полудня, но все равно, хотя они и вымотались на работе, Кач потребовал, чтобы все вернулись на свои рабочие места к восьми часам завтрашнего утра.
Эмиль в эти хлопотные дни в начале декабря доказал, что он не зря получает жалованье. Он показал себя не только проницательным и чутким редактором, но еще и прекрасным стилистом. Работал он с большей отдачей, чем все остальные, задерживался допоздна каждый вечер. Когда Руби говорила ему, что пора бы отправляться домой, он неизменно возражал: нет ни одного другого места на земле, где он хотел бы оказаться.
– Я просто наверстываю потерянное время, – пояснял он. – Когда я сидел в лагере для интернированных, не мог делать настоящую работу и умирал от скуки, я себе пообещал, что, когда меня выпустят, я больше ни одного часа не потрачу зря. И я намерен исполнить это обещание.
Новости продолжали поступать и с каждым днем становились настолько хуже, что Руби тосковала хотя бы по одному спокойному дню, чтобы хоть час оставался на прогулку, когда она могла бы не думать об этом. Когда она сможет выкинуть из головы все и просто помечтать о рождественском обеде, о компании друзей и светлом будущем для всех них. Когда этот ужасный период ожидания и гадания о том, что их ждет, закончится, когда она и остальной мир смогут жить в уверенности в завтрашнем дне.
Дядюшка Гарри предложил всем отпраздновать Рождество не у Ванессы, а приехать на обед в его дом в Эденбридже. Помимо приятной перемены обстановки, аргументировал он в своем письме Ванессе, он еще избавит их с Джесси от необходимости готовить на всех еду.
Поезда ходили достаточно часто, а потому и поездка туда на обед представлялась вполне возможной. Они договорились встретиться на вокзале Виктория утром в день Рождества. Джесси вчера уехала к сестре в Уэппинг. Би появилась ровно в десять часов, как и договаривались, а Вай никого не удивила своим опозданием.
– Ты во сколько просила Вай прийти? – уже, наверное, в третий раз спросила Би. – Нужно было сказать – без четверти десять, – продолжила она, не дожидаясь ответа матери.
– Она придет, – отвечала Ванесса. – И она взрослая девочка. Опоздает на этот поезд, приедет следующим. Перестань дергаться.
И они ждали, посматривали на часы, на толпу людей, и когда вокзальные часы начали отбивать четверть часа, Руби показалось, что мелькнуло знакомое лицо. Она поднялась на цыпочки, вытягивала шею в одну, в другую сторону, желая, чтобы толпа немного поредела.
– Кажется, я ее вижу… да, вон она, – сказала Руби.
На Вай было лучшее из ее платьев, его светло-серый цвет прекрасно контрастировал с черными волосами и ярко-голубыми глазами Вай, на голове у нее сидела новая шляпка – Руби прежде ее не видела – кокетливая и маленькая, вызывавшая ассоциации с головными уборами моряков. Вай прошла по вокзалу, будто по своей земле, и была так прекрасна, так невероятно пленительна, что прохожие останавливались, смотрели и перешептывались.
– Наконец-то, Вай, – окликнула ее Би. – Мы уже начали волноваться.
– Я же успела – так что нет нужды суетиться. Всем счастливого Рождества. А где Кач и Беннетт? Или если их нет, то и волноваться не стоит?
– Если бы ты слушала меня, когда мы говорили по телефону, ты бы знала, что мужчины уже там. А теперь поспешим. Если опоздаем на наш поезд, то придется ждать еще час, а ты знаешь, как Гарри не любит опоздания к обеду.
– А Кач и Беннетт всегда проводят Рождество с вашей семьей? – спросила Руби, когда поезд уже тронулся.
– Почти всегда. На первое Рождество, когда Беннетт учился в университете, он спросил, можно ли ему привести друга, – поведала Ванесса. – Родители Кача, кажется, уехали жить за границу, и ему больше некуда было пойти. С тех пор он приезжает на каждое Рождество.
– А Беннетт?
– И Беннетт. Его мать умерла, когда ему тринадцать стукнуло. Она была самой моей дорогой подругой. А потом всего через несколько лет умер и его отец.
– А как вы познакомились с миссис Беннетт?
– Мы закончили одну частную школу в Швейцарии, и нас объединила общая неприязнь ко всем другим девочкам. Они все без исключения вели себя, как ужасные снобы. Вот тогда-то она и познакомилась с Дэвидом – отцом Беннетта, у них случилась любовь с первого взгляда. И неважно, что они друг другу совсем не подходили.
– Почему? – спросила Руби.
– Ну для начала она была француженка, очень пылкая, романтичная и склонная к широким жестам. А он был типичным старшим барристером. Ужасно правильным, в восторге от собственного голоса и не из тех, кто готов выносить дураков. Но они были счастливы вместе, а ее смерть просто убила его. Как и всех нас.
– А Беннетт?
– Мы с мужем взяли его под крыло. Ему требовалось внимание, которого какое-то время отец не мог ему дать, и место, где он мог просто побыть ребенком. Он нашел его здесь, как и в Эденбридже, рядом с дядюшкой Гарри. Со временем его отец пришел в себя, и они снова стали близки, но вскоре беднягу добила какая-то необнаруженная болезнь сердца.
– А каким он был мальчишкой? Беннетт?
– Таким забавным, – сказала Би, воспоминания нахлынули на нее, и она хихикнула. – Помнишь, как он всех нас смешил своими историями?
– Я и в самом деле чуть иногда не лопалась с ним от смеха. А шалун был – просто ужас. Вечно в школе попадал в какие-то истории. Его отец устраивал ему головомойки, и Беннетт обещал исправиться, но в глазах у него при этом всегда сверкали искорки, обещавшие еще больше озорства.
– Он, наверное, изменился после смерти отца, – сказала Руби, в голове которой не укладывалось, что проказливый, веселый мальчик и тот Беннетт, которого она знала, один и тот же человек.
Но Ванесса покачала головой:
– Нет, даже это его не сильно изменило.
– Тогда что…
– Дюнкерк. Вот что на него повлияло. Вот тогда мы и потеряли того, старого Беннетта. – Она вздохнула, а потом распрямила плечи и ослепительно улыбнулась Руби. – Ох, не надо слушать мои грустные россказни. Да еще в рождественское утро. Поговорим о чем-нибудь повеселее. Вай, расскажи-ка нам, где ты выступала. Была недавно в каком-нибудь интересном месте?
– Кембриджшир-Фенс у нас считается интересным местом? Я там провела целую неделю.
Рассказами о путешествиях под дождем с одного пропитанного водой аэродрома на другой Вай развлекала их и во время пересадки в Ист-Кройдоне, и во время прибытия – вскоре после пересадки – в Эденбридж-таун. Никто, кроме них, не вышел в этом городке, где стояла такая тишина, что он казался заброшенным.
– Теперь уже рядом, – заверила Руби Ванесса. – Мы приезжали сюда чуть ли не на каждый праздник, верно?
– Мне казалось, что дорога короче, когда папа возил нас на машине, – заметила Беатрис.
– Да, но тогда он довозил нас до самого дома, и мы не получали удовольствия от прогулки. Мы пойдем не к главному входу. К главному входу нужно на север, но есть тропинка по лесу, она выведет нас к нижней части сада.
– Нужно будет привезти тебя сюда летом, – добавила Вай, взяв Руби под руку и ускорив шаг. – Когда цветут розы, клематис и лаванда, тут стоит такой божественный запах. Настоящий рай.
– Ты уже видела дядюшку Гарри? – спросила у Руби Би.
– Один раз. Он приходил в «ПУ», когда Кач взял отпуск. Но поговорить с ним у меня не было возможности.
– Он тебе понравится, – сказала Ванесса. – Такой милый старичок. Ни за что не догадаешься, что он был судьей. Теперь ни о чем, кроме рододендронов и азалий, и не говорит.
Они поднялись на вершину невысокого холма и увидели дом, древнее, довольно неуклюжее сооружение, которое точно отвечало всем ее предубежденным представлениям о том, как должен выглядеть английский коттедж. Его черепичная крыша поросла мхом и низко нависала над наполовину кирпичным, наполовину деревянным верхним этажом. Первый этаж был кирпичным, в нежно-розоватых тонах, с небольшими вставками темно-серого камня, а окна и двери были здесь вставлены в фасад с обаятельной беспорядочностью. Здесь, в этом доме, не просматривалось, насколько могла судить Руби, какого-то определенного стиля.
Ближе к дому сад перешел в огород, вдоль накрытых грядок выстроились ряды изящных в своей обнаженности фруктовых деревьев. На полянке, освещенной бледным зимним солнцем, под деревом, растянувшись во весь рост на каменной скамье, крепко спал капитан Беннетт.
– Я его разбужу, – сказала Руби. – А вы идите в дом.
Жалко было будить его. На лицо Беннетта во сне сошло умиротворенное выражение, морщины у глаз и более глубокие складки между бровями разгладились благодатью сна. Но он бы расстроился, если бы пропустил возможность увидеть их всех вместе после столь долгого отсутствия.
– Беннетт, – сказала она, присев на корточки у скамьи. – Это Руби. Пора просыпаться. Вы проснетесь, если я вас очень попрошу?
Его глаза открылись, он чуть напрягся, но вскоре неуверенно, словно она могла исчезнуть, протянул руку и провел пальцами по ее щеке.
– Если бы я не знал, что это не так, я бы решил, что вы – дриада, пришедшая похитить меня, – сказал он хрипловатым голосом.
– Дриада?
– Древесный дух. Хотя ни одну уважающую себя дриаду еще никто не видел в кардигане.
– Сейчас зима, моя накидка на лебяжьем пуху совсем не греет.
– Я так и подумал, – сказал он, и уголки его губ приподнялись в улыбке. – Который теперь час?
– Почти двенадцать.
Он сел, сцепил пальцы у себя на затылке, потянулся.
– Пожалуй, пора. Гарри начнет выдирать половицы из пола, если мы в ближайшее время не сядем за обед.
Он встал, взял ее под руку и повел к парадным дверям дома.
– Гарри всегда здесь живет? – спросила она.
– После отставки. Когда-то этот дом принадлежал моему отцу.