оставались еще необъявленными, джон - мэйджоровское большинство выросло до сравнительно недурных — а если вспомнить все прогнозы, так и до неправдоподобно огромных — размеров: двадцати одного. На самом деле еще больше, учитывая вялый интерес Ольстерских юнионистов[89] к лондонской политике, так что мистеру Мэйджору не придется излишне тревожиться, когда парламентарии-заднескамеечники застревают в пробках по дороге к голосованию или принимаются жаловаться на боли в груди. Премьер-министр сможет безмятежно пережить несколько потерь на дополнительных выборах и властвовать без особой угрозы со стороны парламента до пяти лет. И даже угроза Эндрю Ллойда Уэббера уехать из страны в случае победы лейбористов не убедила достаточное количество людей проголосовать за Нила Киннока.
Лейбористские оптимисты указывали на то, что им нужно было пошатнуть пропорции 1945 года, чтобы низложить тори, и что уменьшение консервативного большинства со 101 до 21 — это колоссальное достижение. Лейбористы почти вскарабкались на гору; еще самую малость, последний рывок — и они наверняка окажутся на вершине. Однако всем этим утешительным доводам не хватает убедительности. Помимо всего прочего, в следующий раз гора вырастет еще выше. К следующим всеобщим выборам будут проведены в жизнь рекомендации Комиссии по разметке округов, согласно которым размер и форма многих избирательных округов будут подвергнуты корректировке. Результатом эти изменений, как принято считать, станет переход в руки к тори от пятнадцати до двадцати дополнительных мест без каких-либо усилий с их стороны.
Так что положение, в котором оказались лейбористы, весьма безотрадно. При том, что партия потратила уже восемь лет на внутреннюю реорганизацию под руководством Нила Киннока — запретив слово «социализм», изгнав левых экстремистов, приняв свободный рынок и принцип ядерного сдерживания, ослабив явные связи с профсоюзами; при том, что партийное руководство только что на ушах не стоит, лишь бы приманить потенциального избирателя, запуганного предыдущими лейбористскими идеями; при том, что, разряженные словно банкиры и настроенные проевропейски, они рекламируют себя как более симпатичную, более чувствительную к социальным проблемам версию тори; при том, что они провели превосходную кампанию, хорошо организованную и получившую хорошую прессу; при том, что выборы наступили для них в правильное время, на самой низкой точке рецессии, а партия тори — это сплошные старые хрычи и мракобесы, которых, кажется, только ткни, и из них песок посыплется; при том, что все опросы и все аналитики сходились на том, что у лейбористов наконец-то появится реальная власть; и при том, что в результате, несмотря на прогресс по количеству мест, лейбористы завоевывают всего 35 процентов избирателей, а положение консерваторов с их 43 процентами столь же прочно, как пять лет назад, — в этом случае возникает вопрос: а не стала ли лейбористская партия невыбираемой? Или по крайней мере невыбираемой при нынешней системе. Может быть, переметнуться на Плутовство Падди — единственно верное решение? После чего мы утыкаемся носом во вторую горькую правду: чтобы изменить избирательную систему на новую, которая подходит тебе лучше, сначала нужно прийти к власти при старой системе. То есть то самое, на что лейбористы, похоже, неспособны.
Что изменилось? Лейбористская партия похожа на воздыхателя, который, отвергнутый девушкой за неухоженный вид и излишнее прекраснодушие, ретируется, обзаводится аккуратной прической, новым костюмом, приличной работой, ипотечным кредитом и мобильным телефоном, после чего возвращается — только затем, чтобы его снова отвергли в пользу какого-то другого человека с прической, костюмом, работой, закладной и мобильным телефоном. Лучше тот черт — или человек в костюме, — которого ты знаешь. Мечась в поисках объяснений, мистер Киннок принялся жаловаться на нападки желтой прессы на лейбористов. Но таблоиды всегда нападают на лейбористов. Другие указывали на «фактор Киннока» — имелась в виду его излишне растяжимая принципиальность в сочетании с предубеждением против него как валлийца. Но британцы не вменяют в вину способность изменить свою точку зрения, свои принципы, даже свою политическую партию тому, кто в самом деле стремится к власти. И при том, что среди англичан действительно бытует незначительное антиваллийское предубеждение и что не может быть большего контраста, чем между забиякой Кинноком и премьер - министром с его покрытой вечной мерзлотой верхней губой, это объяснение уж абсолютно точно из тех, что возникают, когда ничего другого больше не остается.
Более вероятно то, что сами британцы — или существенный для избирательного процесса их процент — изменились. Исследования, касающиеся социальной позиции, позволяют понять, что в результате тэтчеровских лет те надежды и чаяния, что люди возлагают на общество, не изменились как - то уж слишком радикально. Что изменилось — так это поведение людей. Во-первых, они явно начали лгать на опросах общественного мнения, что, не исключено, является с их стороны признаком новой политической зрелости и может, чем черт не шутит, привести к здоровой девальвации института опросов и потенциальному отказу от него. (Разумеется, раз они лгут тем, кто спрашивает их о политике, равным образом они могут солгать и тем, кто спрашивает их об общественной позиции.) Также и в прочих отношениях существенная часть электората переменилась под воздействием тэтчеризма. Пока я ожидал результатов Гленды в откровенно нестимулирующей атмосфере Палаты камденского совета — алкоголь не дозволяется, курение запрещено, кофейный автомат иссяк — и пока перспективы Джона Мэйджора росли с каждой минутой, один человек из телегруппы с некоторой неуверенностью в голосе сказал мне: «А я вот дал указание своему банковскому менеджеру прикупить мне акций ВТ на Ј900, если тори выиграют». Он беспокоился из-за того, что в канун Дня Выборов Сити в последнюю минуту почуял возможный взлет тори, и цены на акции пойдут вверх; и даже при этом акции British Telecom, приватизированного преемника одного из департаментов в государственном Управлении почт, будут, по его расчетам, стоящим приобретением. Лет пятнадцать — двадцать назад человек из техперсонала Би-би-си, отдающий своему банковскому менеджеру указание увеличить его долю в ВТ, показался бы неестественной свифтовской выдумкой. Хотите вы этого или нет, сейчас — вот он, пожалуйста. Оливер Летвин написал книгу, на обложку которой вынесены слова «Приватизируямир»', согласно пресловутому замечанию миссис Тэтчер, «Нет такого понятия, как общество» (в ее мировоззрении существовали только отдельные индивидуумы и семьи). Изменения в британской политической реальности не столь абсолютны, как подразумевают обе фразы, но сдвиг определенно произошел — и результатом этого сдвига будет семнадцати - или восемнадцатилетнее непрерывное правление консерваторов — именно столько пройдет лет, когда истечет срок начинающейся сейчас службы мистера Мэйджора. Столь долго длящаяся власть одной партии делает Британию, в зависимости от вашего взгляда, либо стабильной и экономически реалистичной страной предприимчивости и индивидуализма, а нет — так «Японией без процветания».
В следующий после поражения понедельник Нил Киннок ушел в отставку с поста лидера лейбористской партии. За восемь дней до этого он выступал на последней перед выборами крупной лондонской конференции, где собрались правоверные знаменитости — комедиограф Бен Элтон сатирически окрестил их «Кривляки в поддержку лейбористов». Перед тем как начать свой спич, Киннок извлек из кармана шекспировский Сонет № 29, который, по его словам, он имеет обыкновение носить с собой. То был выбор странный и многозначительный:
Когда, гонимый злом,
Фортуной и друзьями,
О плакиваю я несчастие свое,
Стараюсь твердь смягчить напрасными мольбами
И проклинаю все — себя и бытие. [90]
Отчаявшийся поэт размышляет о том, кого он любит, так же, как мистер Киннок, в патетическом последнем прости, должен был отдать дань восхищения своей жене Гленис: его не следовало жалеть, потому что у него было изрядно фортуны в личной жизни; страна — вот кого следовало бы проклинать. Сонет кончается так:
Затем, что раз в любви явившись богачом,
Не поменяюсь, друг, я местом с королем, —
что более-менее в точности соответствовало тому, чем он занимался в течение последних восьми лет на посту лидера лейбористов.
Когда Оливера Летвина спросили о том, что произошло в Хампстеде и Хайгейте, он ответил: «Элементарно. Либералы потерпели крах, и большая часть из них ушла к лейбористам». Почему? «Не знаю». Он по-прежнему не расценивает голосование лично за Гленду Джексон как серьезный фактор; скорее, по его мнению, мог сработать «незначительный антилетвиновский фактор» — из-за его ассоциации с избирательным налогом; но результат в целом «преимущественно имел отношение к большим национальным вопросам». Либерал - демократы голосовали, расчитывая «вышвырнуть правительство», и тогда как его собственные избиратели сделали все что нужно, тактическое присоединение либ-демов к лейбористам перечеркнуло его шансы. В отличие от тех из нас, кто маялся до 3.15 утра, Летвин знал, что проиграл, «как только вскрыли избирательные урны»: не потому, что сосчитал свои голоса или голоса Гленды Джексон, а из-за того, что крестики напротив имени Доктора Реде попадались крайне редко. Не факт, что это может как-то утешить лейбористов, но Летвин назвал «абсурдными» разговоры о долговременной невыбираемости этой партии — просто потому, что политика — дело чрезвычайно непостоянное и рискованное. Когда в конце концов его спросили о победительнице, он допустил, что, очень может быть, она станет хорошим членом парламента от своего избирательного округа. «Единственная опасность — ей может надоесть. Она же играла на большой сцене, и, может статься, Парламент покажется ей скучным и мелкотравчатым».