/ ратовать / перемены / прогресс / вера / служить / служить / служить».
Несколько дней спустя я оказался в Палате общин, в комнате Теневого Кабинета — у меня была назначена аудиенция с новым лидером. Это довольно сумрачное, с высоким потолком, помещение с окнами на северную сторону Вестминстерского моста. Как всегда перед концом сессии, здесь творился страшный кавардак: складной стол для переговоров закрыт, увесистые стулья, обтянутые зеленой кожей, свалены в углу как бог на душу положит. В этом казенном зале выделялись две вещи: элегантные латунные дверные петли дизайна Пуджина, и некий том в переплете ярко-алой кожи, который лежал рядом с брошенной курткой мистера Блэра. Ага, подумал я, дай-ка я проверю, чего он там листает себе в передышке между интервью. Это оказался экземпляр Нового Завета. Я застыл, скованный агностическим холодом; то есть я знал, что этот малый был нешуточным христианином и все такое, но это уж как-то было через край. А дальше он что, заставит вынести из Вестминстерского дворца автоматы по размену денег… Краем ногтя я приоткрыл титульный лист — и обнаружил там подклеенную карточку с сегодняшней датой и подписью Тони Ньютона, лидера Палаты общин. Судя по всему, мистер Блэр должен был идти во второй половине дня к королеве, и этот том был его поощрительным призом за то, что, в силу своего нового назначения, он сделался членом Тайного Совета[196]. Признаться, в этот момент я испытал некоторое облегчение.
«Вот увидите, он ужасно обаятельный», — говорили мне перед встречей; и, пожалуй, так оно все и оказалось. В ходе избирательной кампании разные недоброжелатели приклеили ему бирку «ангелочек»; он не настолько писаный красавец, как можно было бы предположить, однако, несомненно, в контексте Палаты Общин он писаный красавец, и еще какой. Он рассеянно задумчив, случается, на его лице промелькивает выражение человека, вынужденного за пять минут вызубрить к экзамену предмет, по которому он не знал, что его станут проверять. Ну так ведь смерть Смита и собственный внезапный апофеоз свалились ему на голову с головокружительной скоростью.
При том что мистер Блэр боек на язык, телегеничен и молод, самая очевидная стратегия атаки — обвинить его в том, что ему не хватает идей. Энтони Ховард однажды наблюдал, как он выступает перед собранием политической влиятельной группы Хартия 88: «Он абсолютно очаровал их, но в его холодце не было мяса». Разумеется, политику вовсе не обязательно иметь идеи, а иной раз бывает, что его особенно любят именно за их полное отсутствие. То был как раз случай Джона Мэйджора, когда он стал наследником миссис Тэтчер: на него смотрели как на порядочного, без особых тараканов в голове парня, чья порядочность положительно скажется на политической атмосфере. Пожалуй, это по-прежнему — важная часть убывающего шарма мистера Мэйджора, поскольку в те единственные оба раза, когда он публично ударился в какие-то идеи — или принялся ратовать за сильные убеждения, или по меньшей мере высказывать личные взгляды, которые не привезли ему на официальном лимузине, он выставил себя на всеобщее посмешище. В начале своего премьерства он возопил — больше туалетов на автострадах; на этот стон с перекрещенными ногами ему ответили сочувственными гримасами. Позже, однако, мистер Мэйджор выступил со второй идеей: надо осудить бродяжничество. Попрошайничество, сказал он в мае одной бристольской газете, было «бельмом на глазу», и к тем, кто стоит с протянутой рукой, следует применять максимум законных наказаний: «Это отвратительно — попрошайничать. Это не нужно. Я считаю, к этим людям следует отнестись со всей строгостью». Даже при том, что в это время мистер Мэйджор из кожи вон лез, чтобы улестить перед европейскими выборами правых тори, это был вдвойне нелепый политический ход. Во-первых, всякий, кто живет в городе, знает, что попрошайничество значительно выросло при нынешней администрации. Во-вторых, потому, что внезапная осведомленность мистера Мэйджора касательно ремесла безработных подставила его под очевидный ответный удар: сначала попробуй, а потом уж говори.
Но в более широком контексте нападки консерваторов на мистера Блэра за то, что ему не хватает идей, имеют свою ироническую сторону. Консерваторы по-прежнему питают свои черепные коробки тем, с чем пришли к власти пятнадцать лет назад. А поскольку тэтчеритский импульс ослабевает, тэтчеритские «идеи» стали даже еще более с приветом. В апреле, например, Институт Адама Смита, мозговой центр ультра-консерваторов, опубликовал свой взгляд на Британию 2020 года (взгляд, понятное дело, основанный на допущении, что тори останутся у власти до того времени). Институт функционирует с 1977 года и, как выразился несколько лет назад его директор доктор Мадсен Пири: «Мы предлагаем то, что поначалу кажется бредом лунатика. Но очень скоро ты понимаешь, что еще немного, и все это станет реальностью политики». Сам доктор Пири изобрел узел Пири, лекарство для мужчин, чьи галстуки-бабочки унизительно детумесцируют[197] до уровня ниже горизонтального. «С обычным узлом, — объясняет он, — пока не закончите завязывать, вы не знаете, каким будет результат. Я вяжу слоеный, поэтапный узел, я конструирую его систематически — так, чтобы каждый раз получалось правильно».
Взгляд 20–20: Каким Быть Будущему Британии — опубликованная попытка доктора Пири и еще двадцати пяти светлых умов на подхвате сделать для Британии то, что директор уже сделал для галстука-бабочки. К концу следующей четверти века нация, завязанная другим узлом, если все будет слава богу, окажется в состоянии созерцать следующее: базовая ставка подоходного налога — 10 процентов, с максимальным тарифом — 20 процентов; темпы роста, удваивающие уровень жизни каждые двадцать лет («это очень много по критериям XX века, но это был век, научивший нас избегать многих ошибок»); искоренение большинства основных болезней; легализация «теневой» экономики; обновление всего жилищного фонда; приватизированные автострады с электронным оборудованием для оплаты, управляемые автобусы с рекуперативной тормозной системой и отмирание автомобильных преступлений (фелония[198], в которой Британия в настоящее время является европейскимлидером); поголовное дошкольное образование в три года, всеобщее изучение иностранных языков — в пять; решение проблемы бездомных («Нам нужно учитывать имидж Британии, возникающий в сознании иностранных гостей, когда те видят людей, спящих на порогах магазинов и христарадничающих на улицах» — ага, вот откуда растут ноги у «идеи» Джона Мэйджора); средняя продолжительность жизни — 100 лет; восстановление английских дикорастущих лугов и буйное великолепие «прериевых земель, покрытых экзотическими посевами люпина»; восстановление лесных массивов Британии, поднятие ее дубравной доли с 5 процентов до 65; и наконец, искусственное заселение этой дешевой, безопасной, пышущей здоровьем, озелененной окружающей среды медведями, волками и бобрами.
В конце своего царствования миссис Тэтчер объяснила одному женскому журналу, что «нет такого понятия, как общество». Для тех, кто скорее терпел ее политику, чем наслаждался ею, то был один из моментов истины. Это был своего рода прорыв, как в одном из тех неотвязных снов об иррациональном преследовании, от которых, кажется, никогда уже не проснешься — и тут твой мучитель наконец оборачивается к тебе и говорит: «Ты что, не понимаешь? Да это все потому, что ты ведь в белой рубашке и с газетой». Ах вот оно что, теперь-то все ясно, хлопаешь ты себя по лбу, обзаведшись этой новой бессознательной мудростью. Я-то думал, ты преследовал меня, потому что ты сумасшедший, и разумеется, ты по-прежнему безумен, да чего там, даже безумнее, чем я думал раньше, но по крайней мере я могу уловить то, чего тебе, собственно, от меня надо было.
Большинство людей, разумеется, скорее верят, что есть такое понятие, как общество, и блэризм отчасти является ответным ударом по этому тэтчеровскому отрицанию. Блэровский социализм — этический, вдохновленный идеями Р.Х. Тони[199] и Архиепископской Церкви и основанный на вере в необходимость совместного деяния с тем, чтобы жизнь индивидуумов имела максимальные шансы на реализацию. «Сила всех… использованная для блага каждого, — сформулировал этот тезис Блэр в своем официальном заявлении при вступлении на должность. — Вот что значит для меня социализм». Это по-прежнему, разумеется, значит нечто отличное от того, что имеют в виду традиционалисты в его партии. Как выразился об этом в частной беседе один левофланговый депутат, «Если бы сейчас вы попробовали заикнуться о лейбористском манифесте 1945 года, вас вышвырнули бы из партии как троцкиста».
Блэризм, или современный лейборизм, борется за — или верит в — или надеется быть избранным за — следующее: динамичная рыночная экономика с более значительной базой, заточенной под увеличение благосостояния; сильное и сплоченное общество, защищающее индивидуума от превратностей и бездушности рынка; усовершенствование образовательной системы, увеличение квалификации, улучшение обучающего процесса; пересмотренная система соцобеспечения, нацеленная на то, чтобы покончить с долгосрочной зависимостью от пособий и возвращению людей обратно к работе; проевропейская ориентация; Билль о Правах, Закон о Свободе информации, выборная вторая Палата; Валлийская Ассамблея и Шотландский Парламент.
Также блэризм считает целесообразным держать профсоюзы на расстоянии. Фольклорные легенды о профсоюзных баронах, являвшихся на Даунинг-стрит, 10, чтобы за пивом и бутербродами обсудить экономическую политику, вызывают у модернизаторов партии легкий румянец. С 1989 по 1992 год Блэр был министром по делам занятости и трудоустройства в теневом кабинете Нила Киннока. Там, по утверждению своего коллеги по модернизаторству и земляка по Дарему депутата Джайлза Рэдиса, «он заставил профсоюзы примириться с модернизированной системой, основанной — по Континентал