секрету: передавать содержание своих писем Алинька меня не уполномочила, но, помимо прочего, я хотел бы, чтобы в серьезный период ее жизни родственники знали о такой глупой червоточине и были бы в соответствии с этим по возможности бдительны. Как будто бы можно сомневаться в праве работать по призванию – ересь и только.
О многом надо было бы поговорить, но разве все впихнешь в одно письмо? Пиши чаще, как и обещал. Крепко тебя целую и низко кланяюсь всем твоим домочадцам
Илья.
P.S. Какие ты там связки порвал? Мне об этом написал Гера, а ты ни слова. Сильно ли ты мучился в этой связи?
Илья.
Герцену Копылову
24.2.71
Дорогой Гера!
Ты в конце своего припоздавшего письма выражаешь надежду, что «оно (т. е. письмо) позабавит меня». Так оно бы, может быть, и было бы, если бы ты не сообщал довольно печальные вещи. У меня ведь все-таки, при всем моем скептическом отталкивании от модного ореола вашего брата-физика, укоренилось прочно убеждение, что уж лысенковские ситуации вам просто не по профилю работы, ни к чему.
Ты ничего не сообщаешь, чем это практически может для тебя обернуться[108]. Достаточная ли панацея твоя докторская степень, твои научные труды и премии? Есть ли на всякий случай организации с близким научным профилем? Эгоистически говоря, твои друзья не были бы огорчены, если б это вдруг обернулось работой в Москве, но я вполне отдаю себе отчет в том, что это может не совпадать с твоими творческими и житейскими пристрастиями ‹…›
Сейчас более или менее стала поступать подписка, и я закопался в журналах, оставив более серьезное чтение для паузы. Так вот почувствовал необходимость даже с риском потерянного времени вникнуть в сегодняшние дела нашей литературной планеты: как она там без меня, вертится ли?
Среди нового (и не очень нового) журнального чтения мелькают имена притчей во языцех: все тех же Евтушенко и Вознесенского. По-моему, им сейчас самая пора дать читающей России время для отдыха от своих имен – так убого, как я понимаю, они раньше не писали. Дело вот в чем, по-моему: художник (настоящий) обязан стремиться написать лучше, чем в прошлый раз, доказать, что у него, кроме набитой руки, есть еще НЕЧТО за душой (совсем иная статья, получится ли, тут уж никто не виноват, если нет и даже если какое-то время автор не чувствует поражения). А Евтушенко в «Литературной России» и Вознесенский в «Юности» (в конце прошлого года) просто откровенно не стыдятся перепевать самих себя, высасывать из пальца значительные благоглупости. У Евтушенко, например, такое четверостишие (надо полагать, с «подтекстом»): женщина должна быть доброй; вот как она почувствует, что она добра, значит, она стала женщиной. Чем это принципиально отличается от позиции Кобзева – бог весть.
Я пишу, а сам боюсь: не продиктована ли хоть отчасти моя филиппика обыкновенным чувством конкуренции. Думаю, что нет: я все-таки давно уже дел в русской словесности привык не принимать близко к сердцу. Парадоксальное впечатление, но мне кажется, что в наши дни, у нас, ветер востока довлеет. Среди того, за чем мне удается следить, проза Айтматова, стихи Кулиева и Гамзатова – людей, работающих постоянно, представляются мне едва ли не самым значительным.
Среди политических событий я совершенно недоуменно выделяю действия Меира Кахане. Я действительно считаю такие счеты к скрипачам или хору вещью суетной и непонятной, даже беспринципной. Независимо от политических пристрастий, просто не могу ухватиться за логическую ниточку в таких поступках. Мне кажется, что они действуют в полном противоречии с национальными традициями мудрости и достоинства. Впрочем, не исключено, что я чего-нибудь не понимаю.
Надеюсь, что у тебя будут условия работать с полным душевным спокойствием.
Обнимаю тебя. Илья.
Елене Гиляровой
26.2.71
Леночка!
Хорошо, что хоть с опозданием, но письмо мое докатилось до твоего Коньково. Возможно, в промежутке между этими двумя письмами ты получила еще одно – я тебе написал недавно. Правда, особой ценности оно не имеет – куцее такое письмишко. Я сейчас завел для интереса реестрик, могу уточнить, что это письмо отослал тебе двенадцатого февраля.
О моей «мудрости благородного свойства», друг Горацио, – все-таки порой не достает врожденной олимпийскости. А надо бы – не век же жить по адресу: Кемерово-28. Труд я свой закончил, но, по всей видимости, придется хранить его в голове – непрочное, по нынешнему моему времени, сооруженьице ‹…›
Ты пока что первый человек, так – гм… сдержанно говорящий о фильме Козинцева. Я получил восторженные письма об этом фильме; может, у людей, которые писали мне об этом, не было твоего ревнивого пристрастия к Шекспиру? Я сам не большой поклонник парадоксальных интерпретаций классики. Р. Роллан неистово приводил франсовский пример: Синяя Борода – однолюб; примеры можно и умножить: Дон Кихот – плут, мистификатор и Санчо-сифилитик у Светлова, Дон Жуан – импотент у М. Фриша и пр. Но ведь нет и никакой монополии даже, скажем, у Михоэлса на последнее слово этой интерпретации. О переводах я тебе ничего не скажу: во-первых, не читал Кронеберга, а главное, не знаю языка. Шекспир поэтому никак не отделен у меня от Пастернака (сонеты – от Маршака), я его по ним полюбил (кажется, я очень традиционен, но для меня под первыми номерами вечного чтения он, «Дон Кихот», Достоевский, сейчас еще и Т. Манн).
Нечто подобное я ощущал когда-то, переходя к переводу того же пастернаковского «Фауста» от переводов Соколовского, Холодковского. Потом переубедился, да и переубеждаться-то было нечего: почитай сейчас перевод Холодковского – и подивишься обыкновенному стихотворному убожеству ‹…›
Всего тебе и вам – твоим домашним – хорошего.
Твой Илья.
Галине Гладковой
3.3.71
Дорогая Галка!
Получил от тебя сразу два письма. Это уже стало традицией – очень хорошей; остается пожелать, чтобы она проявляла себя попериодичнее.
А кем это, Галка, сказано: «Не позволяй душе лениться»? Именно д у ш е – на все остальное хватает времени и забот как-то. И то сказать – на всякое душевное движение хватает литературоведов в штатском; надо бы не замечать, но как не замечать – сил нет.
Что это ты так засокрушалась о возрасте? Вместе старимся, и хорошо бы дотянуть, подруга, это «вместе» до благородной преклонности в летах ‹…› И ты уж, по законам старой дружбы, будь себе турком сколько тебе заблагорассудится: жалуйся то есть.
Между прочим, какая-то еще одна телепатическая примета: приведенные тобой пушкинские строки «И с отвращением читая жизнь мою…» у меня торчат в качестве эпиграфа к одной из глав. Это потому, что тема-то неизменно моя, если ты помнишь. А тема моя – потому что и не очень складно и не очень чисто, – вот главное, – жил и поживал. Неизбывная цепочка, черт бы ее драл ‹…›
В журнале «Юность» куча стихов наших институтцев: Тани Кузовлевой, Юры Ряшенцева, Иосифа Тюкавина – и все почему-то вахнюковского[109] измерения. Интересно, что когда знаешь, что за душой у людей больше мыслей, чувств и культуры, – за поэзию еще больнее. Впрочем, может, здесь и уместно: «Излечись сам»? Не мне судить – судить вам всем, моим близким, – но когда же?
Крепко целую тебя и желаю много чего хорошего Сашке и Володе.
Твой Илья.
Юлию Киму
4.3.71
Здравствуй, дорогой Юлик!
Песни твои прочел, ну и, как всегда, приходится воображать их звучание и их вписанность в фильм. Наглость неслыханная: вообразить себя режиссером и еще композитором (!) Но ничего не попишешь. Вот, например, Гера на мой запрос о твоих песнях ответил: «Не знаю, Юлик их не поет». С чего бы это? ‹…›
Хорошо бы идее «Недоросля» все-таки воплотиться в жизнь. Для Майи особенно, которая, наверно же, истосковалась по делу, ну и для тебя, тем более что последующее материальное и моральное вознаграждение уже не потребует от тебя очень уж многих сил.
Хотелось бы вслед за тобой побывать в мастерской Лемпортов[110]. У меня, по вздорности моего характера, отношение к ним было амплитудное: от телячьих восторгов до скептического; особенно по поводу их всеядности и профессиональной отстраненности от дел простой человечности (так мне казалось). Но они – мастера, а это уж, действительно, самое главное.
Ну, будем жить и надеяться, что нашим друзьям и близким засветят большие и малые радости. Заслужили. По всем статьям.
Целую тебя. Илья.
Герцену Копылову
4.3.71
Дорогой Гера!
‹…› Ты, наверно, совершенно прав, говоря, что целиком и полностью т в о е г о, соавторского стихотворения не существует. И все-таки, сознавая, что так бы я не написал и такой-то стилистический оборот мне не свойственен, я все-таки очень хотел бы быть автором многих русских стихов. Назову первые попавшиеся: «Брожу ли я вдоль улиц шумных», «Когда для смертного…», «Пора, мой друг, пора», «Дума», «Не верь себе…», «Два голоса», многие стихи Блока, Пастернака, Заболоцкого. Существует иногда даже ощущение (вздорное, разумеется), что классики просто опередили меня: так это мне родственно и близко. Хотя и тут фокус-покус: временами, несомненно, близко именно потому, что они написали уже, открыли мне, так сказать, глаза.
Твои выдержки из Эйнштейна чрезвычайно интересны; но боюсь, все-таки, что они рассыпаны среди формул и естественно-научных выкладок. Тогда труба дело: мне это никак не осилить, и 4-й том Эйнштейна так и не будет мной в жизни прочитан. Между тем пришел второй номер «Вопросов философии» (сегодня). Я его еще не читал, но по оглавлению могу судить, что, скажем, такая статья, как «Фундаментальные понятия и принципы в структуре физической теории» написана явно не для меня. Может, ты как раз зря совершенно игнорируешь этот журнал? Я, правда, не знаю, затрагивают ли специальные ваши издания философские проблемы, а это ведь должно быть интересно и поучительно.