Я рад, что тебе бывает просто весело со своими ровесниками, и рад, что у тебя впереди – интересные курсовые темы. Трудно начать, а там уж неизбежно появится азарт и чувство открытия (хотя бы и для самого себя) – в этом я уверен ‹…›
Сейчас у меня в голове скорее воспоминания о впечатлениях, чем сами впечатления. Я не большой поклонник юмора Рабле, Гашека и пр. (извини за иерархически малосопоставимые ряды – я говорю о принципе юмора только), и в книге меня, конечно, многое раздражало. Но пафос ее все же был понятен: так горько было убедиться, что во все времена истовые кантонисты успешно заменяли специалистов (это по вездесущему Щедрину), портили последним жизнь; особенно омерзительно было встретиться с неистребимым племенем правоверных прозелитов, выкрестов, умельцев в доносе. Из чувства злорадства, из неприязни к этой породе я вполне прощал автору швейковский стиль аргументаций. Повторяю, я передаю только воспоминание о впечатлении – а тебе, наверно, предстоит многое угадать: всю диалектику добра и зла реформации, а может, и швабский дух полемики, истинно арийский дух движения и (истинно?) лютеровскую расправу с чертом или то, что пишет Герцен о выдающихся немцах в Лондоне.
О себе писать, как всегда, трудно. Сейчас канун праздника; спать не хочется, читаю, а сейчас вот пишу. В массе компромиссных, а потому зачастую невозможных взаимоотношениях, бывают минуты теплоты и сердечности. Они случайные, увы, и эфемерные. Но их-то надо только и постараться сберечь: может, они и есть позолота, которая не сотрется (вопреки грустной сказке).
Передай самые теплые слова Леночке, твоей матери.
Всего вам доброго обоим.
Твой Илья.
Рае Хасидман[164]
7.11.71
Милая Раечка!
Ты молодец, что не забываешь стареющего своего учителя и время от времени льешь бальзам на мое сердце (восточно, цветисто, витиевато – ты ведь любила когда-то такой стиль; помнится, мы с тобой из-за этого даже поругивались). Я рад, что сумел на расстоянии открыть для тебя Платонова – хотя более чем уверен, что тебя вполне осенило бы и без меня. Ты прочитала Тынянова – теперь настоятельно советую прочесть в ЖЗЛ книгу «Лунин» – и книга прекрасная, и сопоставление судеб декабристов, наверное, многое может открыть в вечной современности истории русской мысли и русского донкихотства.
Помнишь «Горе от ума» у Товстоногова, куда я водил в ленинградские дни всех вас. Это я по поводу прочитанной тобой «Смерти Вазир-Мухтара» – что может быть горше судьбы оказаться недостойным своего героя. Я вспоминаю часто из романа диалог двух солдат-дворян в палатке, который ты должна помнить; он помогает мне время от времени «оставаться при фактах», но при этом не впадать в непозволительную простоту суждений. А о Тынянове я вам говорил когда-то, когда обучал вас своим любимым Грибоедову и Пушкину, только ты вряд ли что запомнила: вы были еще так эмбриональны в те годы, сударыня.
Я хорошо понимаю твое впечатление от узбекской культуры. Но, по правде говоря, я до сих пор не достиг твоей глубины: местные искусства как-то чисто биографически задевают меня, но не становятся событием. Айтматов или Друце для меня не киргиз или молдаванин, а писатели общечеловеческого масштаба. Так уж я космополитически (или по-русски?) воспитан. ‹…›
Георгию Борисовичу Федорову
22.11.71
Дорогой мой Георгий Борисович!
Я так давно ждал от Вас письма, так много чего накопилось в то время что сказать под горячую руку – а сейчас вроде бы поостыл, забил иными впечатлениями. Что худо, разумеется, но отчасти вне меня: начался сезон наибольшего моего утомления и высшей точки отвердевания мозгов.
Мне хочется продолжить с Вами испанскую тему. В одном из последних номеров «И.Л.» критик И. Тертерян приводит слова Гойтисоло о современном «духовном климате» (хватаю на лету новые термины) Испании. Испанцы (рабочие, интеллигенты тоже), по его словам, прониклись идеей «прогресса без свободы». Это так созвучно хотя бы с сарказмами нашего Щедрина (помните, наверно, о том, что все слова о свободе должны умолкнуть, ежели речь идет о народном благоденствии?); и безнадежно, и как-то заставляет примириться с мыслью, что постепенно, через «благоденствие» все само собой образуется. Вот еще и в «Новом мире» из номера в номер печатаются статьи, в которых доказывается (с биологической, генетической и пр. точек зрения), что альтруизм наследственно впрограммирован в человека. Совсем хорошо – всерьез хорошо. А статьи, между прочим, и впрямь интересные. Я отлично понимаю Ваши мотивы нечитания «Нового мира». Они так старомодны: прекрасны то есть, рыцарственны. Но я с собой ничего не могу поделать, читаю – обрастаешь некоторым консерватизмом привычек с годами. Ну а здесь распроститься с привычками курить, например, или читать «Новый мир» – только себя нестерпимо мучить ‹…›
Ваш Илья.
Семье Зиман
22.11.71
Аллочка!
Разреши, я подолью тебе лимонного пунша, и мы выпьем за здоровье Беллы Исааковны и мужа твоего Леонида, которых я сердечно приветствую. Славный был муж Леонид: знал все спектакли и фильмы. Как он успел, не пойму, дочку однажды родить?! (Овидий). А я смотрел здесь фильм «33» и не смотрел «Поезд идет на восток». Я хорошо запоминаю обстоятельства, при которых когда-то что-то видел. (Тебе лимонного, Аллочка?) Вообрази, зимний сад «Эрмитаж», деревья, обсыпанные снегом, лунная дорожка (как угодно, Аллочка, но на мой вкус, лимонный пунш немного кислит), и мы с Леней возвращаемся с фильма и обсуждаем проблему: как это пропустили? (Пропустим еще по одной, Аллочка?) Мы были молоды и многое не понимали. Ну, например, прогрессивность и актуальность романа «Бесы», в котором предугаданы все крайности левокитайского толка (читай между строк Сучкова; доклад). Потому и прогрессивный. Не было бы китайцев и европейских «бешеных», был бы до сих пор реакционным. Спасибо им.
Аллочка, Леня назвал меня свахой (не электронной). Он еще пожалеет об этом оскорблении. Кстати, не хочешь ли ты переписываться с каким-нибудь молодым, скучающим, разочарованным зэком?
А в «Новом мире» пишут, что у людей и даже у животных есть гены альтруизма. Интересно, врут календари или нет?
Творческий вечер Лентулова я помню, а картины его почти нет, очень плохо. Вообще я многое сейчас помню смутно и как бы понаслышке. Скорей бы оживить ум, заострить зрак, навострить уши и лыжи. Выпьем по последней рюмке лимонного пунша, Аллочка: за скорую встречу всех нас, за здоровье Беллы Исааковны, успехи Лени, обаяние Аллы и кокетство Анютки. Как жаль, что Леня не пьет ничего, кроме водки. Муж Леонид был ревнив. Водку, однако, любил он Больше жены. Потому я и целую жену (Гораций-друг).
Друг Гораций.
Юлию Киму
22.11.71
Дорогой Юлик!
Со всех сторон прибывают сообщения о премьере «Недоросля», из которых я еще и еще раз (паки и паки!) постиг, сколь ты скромен. Надеюсь, что и в оценке фильмов с твоими песнями ты слишком строг.
Смешно сказать, но после нашей эпохальной и мимолетной поездки в Киев я был там еще раз всего (по дороге в экспедицию и еще мимолетней), и Киева, по существу, не знаю. Вообще я многие места знаю только с мемориально-искусствоведческого насестика, что, оказывается, бедновато. Ты упомянул Леню Плюща[165], и я сразу вспомнил, как вовсю паясничал под строгим взглядом его жены. У твоего метро, когда мы ждали генерала[166], чтобы пойти на пасху к А.Э. Краснову[167], если ты помнишь. Ну я и устыдился, потому что стал чувствительным к таким воспоминаниям ‹…›
Я жду свидания с Галей, а у нее что-то оттягивается. Помимо того, что я жажду книг, да и от всяких положенных данайских даров тоже, сознаюсь, совсем не прочь, – это еще и мотает нервишки. Слабонервные мы все стали, интеллигентики, подумаешь.
От Геры я получил невеселое письмо из больницы, точнее, с попытками веселости, что еще пуще разоблачает невеселость. Он редкий человек, и надо бы ему душевных радостей – но откуда их возьмешь, когда в мире все так перепутано ‹…›
Илья.
Елене Гиляровой
5.12.71
Леночка!
‹…› Я рад (корыстно в некотором роде) тому, что ты не оставила своих волшебных привычек. Я не успел с волнением и гнусным сальеризмом подумать о книге Томаса Вулфа – а она тут как тут. Надо, надо снова устроить тебя во Всесоюзную книжную[168]; а за детьми твоими похожу, наверно, я: самая подходящая для меня на первое время работа. Из привезенных книг прочел вчера ночью Слуцкого – и ни на чем не остановился – и начал читать Хух ‹…›
Рассела читать просто, заменяет простому, темному человеку (мне) тексты и необходимость смотреть в словарь интеллигентских выражений. И позиция его – Александр Мак<едонский> – Руссо – Байрон – Ницше – и пр. – очень даже по сердцу. Умом понимаю, что это всякая натяжка, а душе все равно приятно и может соответствовать самый раз.
А письма мне пиши, пожалуйста. Еще пять-шесть писем и, глядишь, делу конец. Потрудись, а то я совсем захирею и запаршивлю.
Всяких благ тебе с домочадцами.
Твой Илья.
Герцену Копылову
11.12.71
Дорогой Гера!
‹…› Я напишу тебе коротко: в последнее время часто приходится запускать с ответом, а потом вот ночью, как теперь, отвечать сразу на 17 штук. Я себя кляну не столько за объем работы, сколько за то, что в течение не менее двух недель нечего из-за моей лени рассчитывать на письма. Но сделать я ничего не мог: полетело воскресенье, потом я после свиданья не мог прийти в себя дней пять по крайней мере. После работы я писать просто не в состоянии, вообще почти не способен ничего делать в течение нескольких часов.