[2277], располагая полным досугом; теперь же, так как ты сам обещаешь, я буду ждать, вместо авгурских книг, всех твоих речей в обработанном виде.
5. Децим Туллий, которому ты дал поручения для меня, ко мне не явился, и со мной уже нет никого из твоих, кроме всех моих, которые все твои. Какое из моих писем ты называешь более сердитым, не понимаю. Я писал тебе дважды, тщательно обеляя себя, слегка обвиняя тебя в том, что ты быстро поверил насчет меня. Этот род попреков, право, мне казался дружеским; если же он не нравится тебе, не буду прибегать к нему впредь. Но если, как ты пишешь, это письмо не было красноречиво, знай — это было не мое. Подобно тому, как Аристарх[2278] не признает Гомеровым стиха, которого он не одобряет, так и ты — ведь я охотник до шуток — не считай моим того, что не будет красноречиво. Будь здоров, а во время цензуры, если ты уже цензор, как я надеюсь, много размышляй о своем прадеде[2279].
CCLXVII. Титу Помпонию Аттику, в Эпир
[Att., VI, 4]
В дороге, вскоре после 5 июня 50 г.
1. В Тарс я приехал в июньские ноны. Там многое встревожило меня: большая война в Сирии, большой разбой в Киликии, мои затруднения в управлении, так как до окончания годичного срока полномочий оставалось немного дней. Но самое трудное — это то, что на основании постановления сената я должен кого-то оставить во главе провинции. Самое нежелательное — назначение квестора Месциния; ведь о Целии[2280] никаких известий. Самым подходящим казалось оставить брата с военной властью; с этим связано много огорчений: наша разлука, угроза войны, измена солдат, и еще шестьсот. О, как все это ненавистно! Но это решит судьба, ибо разумом не много можно руководствоваться.
2. Когда ты, как надеюсь, благополучно приедешь в Рим, то, как ты привык делать, разузнаешь обо всем, что, как ты поймешь, для меня важно; прежде всего — о моей Туллии, насчет замужества которой я сообщил Теренции свои соображения, когда ты был в Греции; затем насчет почестей для меня[2281]. Но так как ты отсутствовал, я опасаюсь, что мое донесение обсуждалось в сенате недостаточно внимательно.
3. Далее я напишу тебе более таинственно. Ты же разберешь по своей догадливости. Вольноотпущенник моей жены[2282](о ком я говорю, ты знаешь), как мне недавно показалось на основании того, что он выболтал по ошибке, подделал счета по покупке имущества кротонского тираноубийцы[2283]. Боюсь, что ты чего-нибудь не заметил. Расследуй это, конечно, без него и сохрани, что осталось. Не могу написать тебе обо всех своих опасениях. Ты же постарайся, чтобы твое письмо полетело мне навстречу. Пишу это наспех в походе вместе с войском. Пилии и прекрасной девочке Цецилии[2284] передай привет.
CCLXVIII. От Марка Целия Руфа Цицерону, в провинцию Киликию
[Fam., VIII, 13]
Рим, июнь 50 г.
Целий Цицерону привет.
1. Поздравляю тебя с тем, что ты в родстве с человеком, клянусь богом верности, прекрасным[2285]; ибо такого я мнения о нем. Но прочее, чем он до сего времени был себе мало полезен, уже отпало с возрастом, а если что-нибудь и останется, то, будь уверен, быстро будет устранено благодаря общению с тобой и твоему авторитету и скромности Туллии. Ведь он не упорен в пороках и не туп к пониманию того, что лучше. Затем (что самое важное) я очень люблю его.
2. Ты будешь доволен, Цицерон, что запрет, наложенный нашим Курионом по поводу провинций[2286], имел великолепный исход; ведь когда было доложено о запрете (о чем доложили на основании постановления сената) и когда первым высказал мнение Марк Марцелл[2287], который признал нужным обратиться к народным трибунам[2288], сенат в полном составе отверг это. Помпею Великому[2289] теперь, разумеется, так не по себе, что он едва находит то, что ему нравится. Подали голос за то, чтобы обсудить вопрос о том, кто не хочет ни передать войско, ни передать провинцию[2290]. Как Помпей перенесет это, напишу, когда узнаю. Что именно произойдет для государства, если он либо окажет вооруженное сопротивление, либо не обратит внимания, увидите вы, богатые старики.
Когда я пишу это письмо, Квинт Гортенсий[2291] находится при смерти.
CCLXIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., VI, 5]
В лагере, 26 июня 50 г.
1. Теперь ты, конечно, уже в Риме. Если это так, радуюсь твоему благополучному приезду. Пока тебя там не было, мне казалось, что ты от меня дальше, нежели если бы ты был дома; ведь я получал меньше известий о своих делах, меньше и о государственных. Поэтому, хотя к тому времени, когда ты будешь это читать, я и надеюсь уже проехать некоторое расстояние, все же шли почаще мне навстречу самые подробные письма обо всем, а прежде всего о том, о чем я тебе уже писал. Так как вольноотпущенник моей жены при встречах и разговорах со мной часто запинался и был смущен, мне показалось, что он подделал счета по покупке имущества кротонца[2292].
2. Выясни это, как ты привык это делать, а особенно следующее: выезжая из семихолмного города[2293], он подал Камиллу счет о долге в 24 и 48 мин[2294]и указал, что сам он должен 24 мины за имущество в Кротоне и 48 мин за имущество в Херсонесе и что он получил по наследству 640 мин; что из этого не уплачено ни обола[2295], хотя все эти деньги причитались в новолуние позапрошлого месяца; что вольноотпущенник кротонца, тезка отца Конона[2296], не позаботился решительно ни о чем. Итак, во-первых, пусть все будет сохранено; во-вторых, не потеряй роста, причитающегося с вышеупомянутого дня. Все время, что я его терпел здесь, я сильно боялся: ведь он ко мне приехал, чтобы высмотреть, и чуть ли не с какими-то надеждами. Отчаявшись, он уехал без объяснений, сказав: «Отступаю, стыд нам и медлить так долго...»[2297], и высказал мне свое неудовольствие в духе старой пословицы: — то, что тебе дается...[2298] Не упускай из виду остального; и, насколько возможно, разберемся в этом.
3. Хотя мой годичный срок уже почти истек (ведь остается тридцать три дня), тем не менее я в величайшей тревоге за свою провинцию. Ведь хотя война в разгаре в Сирии и Бибул, как он ни удручен горем[2299], несет все труды по ведению ее, а его легаты и квестор и друзья шлют письма, чтобы я пришел на помощь, — я, хотя у меня и слабое войско, правда, вполне хорошие вспомогательные войска, но из галатов, писидян и ликийцев (ведь это мои силы)[2300], тем не менее счел своим долгом держать войско возможно ближе к врагу, пока мне будет дозволено начальствовать над провинцией в силу постановления сената. Но меня особенно радовало, что Бибул не был мне в тягость и предпочитал писать обо всем именно мне, а срок моего отъезда тайком подкрадывается. Когда он настанет, другая проблема: кого назначить вместо себя, если не явится квестор Кальд, о котором до сего времени у меня нет никаких достоверных известий.
4. Клянусь, я желал написать более длинное письмо, но и не о чем было писать, и я не мог шутить из-за забот. Итак, будь здоров и передай привет девочке Аттикуле[2301] и нашей Пилии.
CCLXX. Гаю Клавдию Марцеллу, в Рим
[Fam., XV, 11]
Тарс, июль 50 г.
Император Марк Туллий Цицерон шлет большой привет консулу Гаю Марцеллу.
1. Хотя сами обстоятельства и говорили о том, какую ты проявил заботу для воздания мне почестей[2302] и как ты, как консул, в деле моего возвеличения оказался тем же, кем ты всегда был вместе со своими родителями и всем домом, я все-таки узнал об этом из писем всех своих. Поэтому нет ничего столь значительного, что не было бы моим долгом перед тобой и чего бы я не был готов сделать ревностно и с удовольствием.
2. Ведь большая разница, перед кем ты в долгу; но я предпочел быть в долгу именно перед тобой, с которым меня уже давно связали общие стремления и услуги со стороны твоего отца и твои; кроме того, к этому присоединяется, по крайней мере, по моему мнению, сильнейшая связь, что ты так управляешь и управлял государством, дороже которого для меня ничего нет, что я не откажусь признать себя перед тобой в долгу настолько, насколько перед тобой в долгу все честные. Поэтому желаю тебе такого окончания, какого ты заслуживаешь и какое, уверен я, будет.
Если меня не задержит морское плавание, которое как раз совпадает с временем этесий[2303], то я надеюсь вскоре увидеть тебя.