пустые старания; все-таки это уже необходимо знать.
2. Одно огорчает меня: до сего времени не могу выяснить, где наш Публий Лентул, где Домиций. Но я хочу знать, как мне легче выяснить, что они намерены делать: намерены ли они отправиться к Помпею, а если намерены, то каким путем и когда намерены отправиться. Рим, слыхал я, уже переполнен оптиматами; Сосий и Луп[2784], которые, как полагал наш Гней, должны были прибыть в Брундисий раньше, чем он, производят суд. Отсюда же уезжают во множестве; даже Маний Лепид, с которым я обычно коротал дни, думает завтра.
3. Я же задержался в формийской усадьбе, чтобы скорее узнавать новости; затем хочу в Арпин; оттуда, по пути, где меньше всего возможна встреча, — к Верхнему морю, удалив или совсем отпустив ликторов. Ведь, по слухам, честные мужи, которые и теперь и ранее часто были для государства большим оплотом, не одобряют этого моего промедления, и обо мне много и строго судят на пирах, рано начинающихся.
Итак, мне следует выехать и, чтобы быть честным гражданином, пойти на Италию войной на суше и на море и снова разжечь против себя ненависть бесчестных, которая уже погасла, и последовать советам Лукцея и Феофана.
4. Ведь Сципион[2785] либо выезжает по жребию в Сирию, либо вместе с зятем почетно, либо бежит от гнева Цезаря, а Марцеллы[2786] остались бы, если бы не боялись меча Цезаря. Аппий — в таком же страхе, а также из-за недавнего враждебного отношения[2787]. Кроме него и Гая Кассия, все прочие — легаты, Фавст[2788] — проквестор; одному мне дозволено любое из двух. К этому присоединяется соображение о брате[2789]; было бы несправедливо, если бы он разделил эту участь. На него Цезарь даже больше разгневается, но я не могу упросить его остаться. Я отдам это Помпею, потому что должен. Ведь лично меня не побуждает никто другой, ни слова честных, которых нет, ни дело, которое велось трусливо, будет вестись бесчестно. Одному, одному отдаю я это, даже без его просьбы, и защищающему, как он говорит, не свое дело, а государственное. Я очень хотел бы знать, что ты думаешь насчет переезда в Эпир.
CCCL. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., IX, 2]
Формийская усадьба, 7 марта 49 г.
В мартовские ноны, в твой день[2790], как я полагаю, я ждал от тебя более длинного письма; тем не менее счел нужным ответить вот на это краткое[2791], которое ты отправил за три дня до нон, накануне приступа. По твоим словам, ты радуешься, что я остался, и пишешь, что остаешься при своем мнении; но мне, на основании предыдущего письма, казалось, что ты не сомневаешься в том, что мне следует ехать при условии, если и Гней взойдет на корабль в хорошем сопровождении, и консулы переправятся. Ты ли плохо помнишь это, или я недостаточно понял, или ты изменил мнение? Но либо из того письма, которого я жду, я увижу, каково твое мнение, либо выманю у тебя другое. Из Брундисия еще ничего не сообщено.
CCCLI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., IX, 2a]
Формийская усадьба, 8 марта 49 г.
1. О трудное и совсем погубленное дело! Как ты ничего не пропускаешь, давая совет! Как, однако, не объясняешь ничего, что ты одобрил бы сам! Тому, что я не вместе с Помпеем, ты радуешься и излагаешь, как позорно будет мне присутствовать[2792], когда его будут как-нибудь порочить: одобрить будет непростительно. Конечно; следовательно, против? — «Да отвратят боги», — говоришь ты. — Так что же будет, если с одним связано преступление, с другим истязание? «Ты добьешься, — говоришь ты, — у Цезаря, чтобы тебе было дозволено отсутствовать и быть не у дел». Следовательно, умолять? Жалкое положение! Что, если не добьюсь? — «И насчет триумфа, — говоришь ты, — вопрос останется открытым». Что, если именно это меня и связывает? Принять мне? Что сквернее? Отказаться? Он[2793] сочтет, что его полностью отвергают, даже больше, чем некогда в деле с вигинтивирами[2794]. А ведь когда он обеляет себя, он обычно сваливает на меня всю вину за те обстоятельства: будто я в такой степени был ему врагом, что не хотел даже принять от него должность. Насколько горше он теперь примет это! Настолько, разумеется, насколько этот почет выше того и сам он сильнее.
2. Что касается отсутствия у тебя, по твоим словам, сомнений в том, что я в настоящее время очень не в чести у Помпея, не вижу причины, почему бы это было так именно в настоящее время. Станет ли тот, кто, потеряв Корфиний, наконец известил меня о своем решении, сетовать, что я не прибыл в Брундисий, когда между мной и Брундисием находился Цезарь? Кроме того, он знает, что в этом деле его жалоба не искренняя. Он считает, что насчет слабости муниципий, насчет набора, насчет мира, насчет Рима, насчет денег, насчет занятия Пиценской области я предвидел больше, чем он. Если же я не приеду, когда смогу, тогда именно он будет недругом, чего я опасаюсь не во избежание того, чтобы он повредил мне — и в самом деле, что он сделает?
Неужто раб, кто смерти не страшится?[2795]
— но потому что меня ужасает обвинение в неблагодарности. Поэтому я уверен, что мой приезд, в какое бы время он ни произошел, будет для него, как ты пишешь, желанным. Ты говоришь, что если этот[2796] будет действовать более умеренно, ты дашь более осторожный совет. Как может он[2797] вести себя не губительно? Запрещают жизнь, нравы, прежние действия, сущность предпринятого дела, союзники, силы честных и даже постоянство.
3. Едва прочел я твое письмо, как ко мне приходит спешащий к нему[2798] Постум Курций с речами исключительно о флотах и войсках: он[2799] вырывал Испании, удерживал Азию, Сицилию, Африку, Сардинию, быстро переносил преследование[2800] в Грецию. Итак, приходится ехать, чтобы быть союзником не столько в войне, сколько в бегстве; ведь я не смогу переносить толки тех, кто бы они ни были; ведь они, во всяком случае, не являются честными, как их называют. Тем не менее жажду знать, что именно они говорят, и настоятельно прошу тебя разузнавать это и сообщать мне. Что произошло в Брундисии, до сего времени совсем не знаю. Когда буду знать, тогда, в зависимости от обстоятельств и времени, приму решение, но последую твоему.
CCCLII. От Марка Целия Руфа Цицерону, в Италию
[Fam., VIII, 15]
Цисальпийская Галлия, приблизительно 9 марта 49 г.
Целий Цицерону привет.
1. Видел ли ты когда-нибудь более негодного человека, чем твой Гней Помпей, который, будучи таким бездельником, вызвал такое замешательство? Но читал или слыхал ты о ком-нибудь, кто был бы горячее Цезаря во время военных действий и умереннее его же в победе? Ну, что? Разве наши солдаты, которые в суровейшей и холоднейшей местности, жесточайшей зимой закончили войну прогуливаясь, по-твоему, воспитаны на яблоках с красными щечками[2801]? — «К чему, — скажешь ты, — все эти прославления?». — Но если бы ты знал, как я встревожен, то над этим моим прославлением, которое ко мне совсем не относится[2802], ты бы посмеялся. Изложить это тебе я могу только при встрече, и надеюсь, что это скоро произойдет; ибо, вытеснив Помпея из Италии, он[2803] решил вызвать меня под Рим[2804], так как то, полагаю, уже завершено, разве только Помпей предпочел быть осажденным в Брундисии.
2. Да погибну я, если самое малое основание к тому, чтобы я спешил к вам, это сильнейшее желание видеть тебя и обсудить все личные дела. Как много их у меня! Увы! я опасаюсь, что все забуду, когда увижу тебя, как обычно бывает. Однако за какое преступление на мою долю выпала необходимость обратной поездки в сторону Альп? Из-за того, что интимилийцы[2805] взялись за оружие и без больших оснований. Беллиен, раб, выросший в доме Деметрия, который находился там с гарнизоном, захватил, приняв деньги от противной партии, некого Домиция, знатного человека, жившего там и связанного с Цезарем узами гостеприимства, и задушил его. Община взялась за оружие. Туда я и должен отправиться через снега с четырьмя когортами. Постоянно, скажешь ты, Домиции терпят беды. Право, я бы хотел, чтобы внук Венеры отнесся с таким присутствием духа к вашему Домицию, с каким сын Псекады отнесся к этому[2806]. Цицерону сыну шлю привет.
CCCLIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., IX, 3]
Формийская усадьба, 9 марта 49 г.
1. За семь дней до ид сын Домиция[2807] проехал через Формии, спеша к матери в Неаполь, и велел известить меня, что его отец близ Рима, когда о нем заботливо спросил мой раб Дионисий. Я же слыхал, что он отправился либо к Помпею, либо в Испанию. Как обстоит дело, я очень хотел бы знать; ведь для того, что я обдумываю, важно, если он действительно никуда не выезжал, чтобы Гней