[3123], как вторую жену; кроме того, собралось семь лектик подруг или «друзей». Смотри, какой позорной смертью мы погибаем, и сомневайся, если можешь, что тот[3124] — побежденным ли возвратится он или победителем — устроит резню. Я же, если не будет корабля, даже на лодочке вырвусь из их братоубийства. Но я напишу больше, после того как встречусь с ним.
6. Юношу нашего[3125] не могу не любить, но хорошо понимаю, что он нас не любит. Я не видел никого, в такой степени лишенного нравственных устоев, в такой степени отвернувшегося от своих, в такой степени думающего неведомо о чем. О, невероятная сила огорчений. Но меня будет заботить и заботит, чтобы у него было руководство. Ведь природный ум удивительный, но следует позаботиться о характере.
CCCXCII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., X, 11]
Кумская усадьба, 4 мая 49 г.
1. Уже запечатав предыдущее письмо, я не пожелал дать его тому, кому намеревался, так как это был чужой. Поэтому в тот день оно не было отправлено. Между тем прибыл Филотим и вручил мне письмо от тебя. То, что ты в нем сообщаешь о моем брате, правда, не очень стойко, но не содержит ничего коварного, ничего обманчивого, ничего, не поддающегося обращению на честный путь, ничего, чего нельзя было бы одной беседой направить, куда хочешь; скажу коротко — все близкие, даже те, на кого он так часто сердится, ему все-таки дороги, а я дороже, чем он сам себе. За то, что о мальчике он написал тебе одно, а матери о сыне — другое, не упрекаю. То, что ты пишешь о путешествии и о сестре, огорчительно и тем более, что наши обстоятельства таковы, что я не могу врачевать их; ведь я бы, конечно, врачевал. Но в каком я несчастном и отчаянном положении, ты видишь.
2. Что касается денежных дел, то положение (ведь я от него часто слышу) не таково, чтобы он не желал бы тебе уплатить и не старался об этом. Но если Квинт Аксий не отдает мне при этом моем бегстве 13000 сестерциев, которые я дал взаймы его сыну, и отговаривается обстоятельствами, если Лепта, если остальные поступают так же, я склонен удивляться, когда слышу от него[3126], что он тревожится из-за каких-то 20000 сестерциев — ведь ты, конечно, видишь его стесненное положение — и тем не менее велит, чтобы они обязательно были тебе уплачены. Или ты находишь его медлительным или скупым в этом отношении? Менее, чем кто бы то ни было.
3. О брате достаточно. Что касается его сына, юноши, то его отец, правда, всегда был к нему снисходителен, но снисходительность не делает лживым, или жадным, или не любящим своих; диким, быть может, также надменным и напористым она делает. Поэтому он обладает и тем, что порождается снисходительностью, но это можно перенести (что мне сказать?) — ввиду его молодости. Но то, что даже для меня, любящего его, является большим несчастьем, чем те беды, в которые мы впали, не зависит от нашего потворства; ведь оно имеет свои корни, которые я бы все-таки вырвал, если бы было дозволено. Но обстоятельства таковы, что мне следует терпеть все. Своего[3127] я держу в руках с легкостью; ведь ничто не уступчивее его. Из жалости к нему я до сего времени принимал решения действовать более медлительно, и чем большей твердости хочет он от меня, тем более я боюсь, как бы я не оказался более жестоким к нему.
4. Антоний прибыл вчера вечером; скоро, быть может, прибудет ко мне; или даже и этого не будет, раз он написал, чего он хочет. Но ты тотчас же будешь знать, о чем шла речь. Я теперь — только тайно.
Что делать мне с мальчиками? Доверить их небольшому судну? Каково, по твоему мнению, будет мое душевное состояние во время плавания? Ведь я вспоминаю, как я тревожился летом, плывя вместе с ними на том родосском беспалубном судне. Что, по твоему мнению, будет в суровое время года с легким суденышком? О, несчастье со всех сторон! Требаций, подлинный муж и честный гражданин, у меня был. О каких чудовищных вещах он говорил — бессмертные боги! Даже Бальб[3128] может подумать прийти в сенат? Но завтра я дам ему письмо к тебе.
5. Ты пишешь, что Веттиен мне друг, — так я и считаю. Так как он строго написал мне об уплате денег, я пошутил с ним несколько сердито[3129]. Если он это примет не так, как следовало, ты смягчи. Однако я обратился к нему со словами «Ведающему монетой»[3130], так как он ко мне — со словом «Проконсулу». Но раз он человек и меня любит, он должен быть любим мной. Будь здоров.
CCCXCIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., X, 12]
Кумская усадьба, 5 мая 49 г.
1. Что же со мной будет и кто не только несчастнее меня, но даже более опозорен, чем я? Антоний говорит, что ему приказано именно насчет меня; сам он, однако, до сего времени меня не видел, но рассказал это Требацию. Что делать теперь мне, которому ничего не удается и постыднейшим образом проваливается то, что было тщательнейше обдумано? Ведь я считал, что, склонив на свою сторону Куриона, я достиг всего. Он написал обо мне Гортенсию; Регин был всецело моим. Я и не подозревал, что этот[3131] будет иметь отношение к этому морю. Куда мне теперь направиться? Меня стерегут со всех сторон. Но довольно слез.
2. Поэтому следует прокрасться и тайно заползти на какое-нибудь грузовое судно, не допускать, чтобы показалось, будто бы для меня установлены преграды также в силу соглашения[3132]. В Сицилию нужно стремиться. Если я достигну ее, то последует нечто большее[3133]. Только бы была удача в Испаниях! Но если бы оказались справедливыми также известия насчет самой Сицилии! Но до сего времени ничего благоприятного. Говорят, сицилийцы собрались вокруг Катона, просили его оказать сопротивление, обещали все; побужденный ими, он начал производить набор. Не верю, да и источник ненадежен[3134]. Твердо знаю, что та провинция могла держаться. Но из Испаний мы вскоре услышим.
3. Здесь со мной Гай Марцелл[3135], действительно, думающий то же или хорошо лицемерящий. Впрочем я не видел его, но слыхал от его близкого друга. Ты уж, пожалуйста, если будешь знать что-нибудь новое — пиши; если я предприму что-либо, тотчас же напишу тебе. С Квинтом сыном буду обходиться более сурово. О, если бы я мог принести пользу! Ты все-таки как-нибудь изорви те письма, в которых я о нем писал более резко, чтобы когда-либо не выявилось чего-нибудь; я сделаю с твоими то же.
4. Жду Сервия[3136], но от него ничего здравого. Что бы ни было, ты будешь знать.
CCCXCIV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., X, 12a]
Кумская усадьба, 6 мая 49 г.
4. Без сомнения, следует признать, что я ошибся. — «Но только однажды, только в одном деле». — Да нет, чем тщательнее все было обдумано, тем безрассуднее сделано.
Но забываем мы все прежде бывшее, как ни прискорбно[3137].
Только бы не потерпеть неудачи в остальном. Ты велишь мне быть предусмотрительным насчет поездки. Что могу я предусмотреть? Все что может случиться, так ясно, что мне, если бы я избегал этого, следовало бы сидеть с позором и скорбью; если бы я пренебрег, была бы опасность попасть в руки негодяев. Но суди, в каком я несчастье. Иногда кажется желательным, чтобы я потерпел от этих[3138] какую-нибудь жестокую несправедливость, чтобы казалось, будто тиран меня ненавидел.
5. Но если бы тот путь[3139], на который я надеялся, был открыт, то я, конечно, как ты желаешь и советуешь, совершил бы что-нибудь достойное своего промедления. Но надзор чрезвычайно силен, а тот же Курион, право, подозрителен[3140]. Поэтому следует действовать силой или тайно, а если силой, то храбро и при хорошей погоде. Но тайно от этих? Если при этом будет какая-либо ошибка, то, каков позор, ты видишь. Меня влечет, и не следует уклоняться, если будет какое-нибудь насилие.
6. О Целии[3141] я часто рассуждаю сам с собой, и если у меня будет что-нибудь такое, не пропущу. Испании, надеюсь, надежны. Поступок массилийцев[3142] и сам по себе прекрасен и служит для меня доказательством, что в Испаниях дела хороши: ведь они были бы менее смелы, если бы было иначе, и они знали бы, ибо они и соседи и осторожны. Однако ты правильно подмечаешь проявление ненависти в театре. Даже те легионы, которые он[3143] набрал в Италии, я вижу, крайне враждебны. Однако нет ничего более враждебного, чем он сам себе. Ты справедливо боишься, что он ринется; если он утратит надежду, то, конечно, ринется. Тем более следует что-нибудь предпринять; хотелось бы, с лучшей удачей, в духе Целия. Но первое, что удастся. Каково бы оно ни было, ты немедленно будешь знать.
7. Юноше, как ты просишь, я помогу и возьму на себя даже Пелопоннес[3144]; ведь он одарен, только бы был какой-нибудь