[3441], я, во имя нашего давнего тесного союза и во имя своего чрезвычайного расположения к тебе и равного твоего ко мне, молю и заклинаю тебя сохранить себя невредимым для меня, матери[3442], супруги и всех твоих, для которых ты всегда являешься и был самым дорогим. Заботься о безопасности своей и своих, которые от тебя зависят. Используй в настоящее время то, что ты изучил и с молодости воспринял памятью и знанием из прекрасных преданий мудрейших мужей. Если не можешь спокойно, то стойко переноси тоску по людям, которых ты лишился[3443], тесно связанным с тобой благодаря глубокому расположению и многочисленным обязательствам.
3. Что я могу, не знаю; вернее, я чувствую, что могу сделать мало. Однако обещаю тебе одно: все, что я ни признаю полезным для твоего благополучия и достоинства, я буду делать со столь большим рвением, сколь большое рвение и предупредительность ты всегда проявлял в моих делах. Об этом своем желании я сообщил твоей матери, достойнейшей женщине, глубоко любящей тебя. Если ты что-нибудь напишешь мне, я поступлю в соответствии с тем, что, как я пойму, является твоим желанием; но если ты не напишешь, я все-таки с величайшим рвением и тщательно позабочусь обо всем, что сочту для тебя полезным. Будь здоров.
CCCCXXIV. Марку Теренцию Варрону
[Fam., IX, 4]
Тускульская усадьба, начало июня 46 г.
Цицерон Варрону.
О возможном, знай это, я решаю согласно с Диодором[3444]. Следовательно, если ты намерен приехать, знай, что тебе необходимо приехать; если же ты не намерен, то тебе невозможно приехать. Теперь взвесь, которое из решений доставляет тебе наибольшее удовольствие — Хрисиппово[3445] ли, или то, которого не переваривал наш Диодот[3446]. Но и об этом мы поговорим, когда у нас будет досуг; и это возможно согласно Хрисиппу. За Кокцея я тебе благодарен; ведь я поручил это также Аттику. Если не ты ко мне, то я примчусь к тебе. Если у тебя при библиотеке есть сад, ни в чем не будет недостатка.
CCCCLXV. Титу Помпонию Аттику
[Att., XII, 3]
Тускульская усадьба, 11 июня 46 г.
1. Одного тебя считаю я менее льстивым, чем я, и если каждый из нас когда-либо льстив по отношению к кому-нибудь, то во всяком случае между собой мы никогда не бываем такими. Итак, послушай меня, говорящего это без обмана. Да не буду я жив, мой Аттик, если для меня не только тускульская усадьба, где я вообще бываю с удовольствием, но и острова блаженных столь ценны, что я готов быть без тебя столько дней. Поэтому следует крепиться эти три дня, чтобы и у тебя вызвать это же переживание, что, конечно, так и есть. Но я хотел бы знать, сегодня ли ты выедешь, тотчас же после торгов, и в какой день приедешь. Я между тем — с книгами, но огорчаюсь, что у меня нет истории Веннония[3447].
2. Однако — чтобы не пренебречь делом — тот долг[3448], который был подтвержден Цезарем, допускает три положения: или покупку с торгов (предпочитаю потерять, хотя, помимо самого позора, это самое я и считаю потерей), или делегацию[3449] с владельца с годичным сроком (кому я поверю или когда настанет этот год Метона[3450]?), или половину по условию Веттиена[3451]. Итак, смотри. Но я опасаюсь, что он[3452] уже не устроит никаких торгов, а по окончании игр, побежит на помощь Картавому[3453], чтобы такой муж не был в пренебрежении. Но я буду иметь в виду. Прошу тебя, заботься об Аттике[3454] и передай большой привет и ей и Пилии также от Туллии.
CCCCLXVI. Титу Помпонию Аттику
[Att., XII, 5, § 4]
Тускульская усадьба, 12 июня 46 г.
4. Навстречу Долабелле я послал Тирона. Он возвратится ко мне в иды. Тебя буду ждать на другой день. Что касается моей Туллии, вижу, что для тебя это самое главное, и настоятельно прошу тебя, чтобы это так и было. Итак, ей в целости все; ведь ты так пишешь. Хотя мне и следовало избегать календ[3455] и ускользнуть от архетипов[3456] Никасионов и закончить расчеты, однако ничто не стоило того, чтобы я не был с тобой. Когда я был в Риме и считал, что вот-вот увижу тебя, мне все-таки каждый день казались длинными часы, в течение которых я ждал. Ты знаешь, я менее всего льстив; поэтому я высказываю несколько меньше, чем чувствую.
CCCCLXVII. Титу Помпонию Аттику
[Att., XII, 4]
Тускульская усадьба, 13 июня 46 г.
1. О, радостное и приятное для меня твое письмо! Что еще нужно? День снова превратился для меня в праздничный. Ведь меня угнетало, что ты, по словам Тирона, показался ему раскрасневшимся. Итак, прибавлю один день, раз ты находишь нужным.
2. Но насчет Катона — это Архимедова проблема[3457]; не ставлю себе целью написать то, что твои сотрапезники[3458] могли бы прочесть не только с удовольствием, но даже спокойно. Более того, если бы я не коснулся высказанных им мнений, если бы я не коснулся всего его образа мыслей и намерений, которые у него были относительно государства, и просто захотел бы хвалить его строгость и постоянство, то уже это было бы ненавистным для их слуха. Но, по справедливости, нельзя хвалить этого мужа, если не превозносить того, что он и предвидел то, что есть теперь, и боролся за то, чтобы это не совершалось, и чтобы не видеть совершившегося, расстался с жизнью. Что из этого я могу заставить одобрить Аледия[3459]? Но береги, заклинаю, здоровье, а то благоразумие, которое ты проявляешь во всем, прежде всего прояви в том, чтобы выздороветь.
CCCCLXVIII. Марку Теренцию Варрону
[Fam., IX, 6]
Рим, вторая половина июня 46 г.
Цицерон Варрону.
1. Наш Каниний, на основании твоих слов, посоветовал мне написать тебе, если что-либо будет, что тебе, по-моему, надлежит знать. Итак, ожидается приезд Цезаря, и тебе, разумеется, это хорошо известно. Тем не менее, после того как тот написал, что прибудет, думается мне, в альсийскую усадьбу[3460], его сторонники написали ему, чтобы он не делал этого; что многие будут неприятны ему, и сам он многим; что он, по-видимому, может с большим удобством высадиться в Остии. Я не понимал, в чем разница. Однако Гирций сказал мне, что и он, и Бальб, и Оппий написали ему, чтобы он так поступил, — люди, расположенные к тебе, как я понял.
2. Я для того и хотел, чтобы это было тебе известно, дабы ты знал, где для себя приготовить пристанище, или, лучше, — чтобы и в том и в другом месте[3461]: ведь не известно, что он намерен делать; вместе с тем я показал тебе, что я в дружеских отношениях с этими[3462] и участвую в их совещаниях. Почему бы мне не хотеть этого, — не вижу оснований. Ведь не одно и то же переносить, если что-либо следует переносить, и одобрять, если чего-либо не следует одобрить. Впрочем я уже действительно не знаю, чего я не одобряю, кроме начала событий, ибо это зависело от желания. Я видел (ты ведь отсутствовал), что наши друзья жаждут войны, а этот[3463] не столько жаждет, сколько не боится. Итак, это подлежало обсуждению, остальное было неизбежным; однако победа либо этих, либо тех была неизбежна.
3. Знаю, что ты всегда был со мной в горести, когда мы видели как то огромное зло от гибели одного или другого войска и полководцев, так и то, что вершина всех зол — это победа в гражданской войне, а я, право, боялся даже победы тех, к кому мы пришли[3464]. Ведь они жестоко угрожали тем, кто жил в праздности, и им был ненавистен и твой образ мыслей и моя речь; а теперь[3465], если бы наши взяли верх, они бы были очень неумеренны; ведь они были сильно разгневаны на нас, словно мы что-либо решили насчет нашего спасения и не одобрили того же насчет них, или словно для государства было бы полезнее, чтобы они прибегли даже к помощи диких зверей[3466], вместо того, чтобы либо умереть, либо с надеждой, хотя и не с наилучшей, но все-таки с некоторой — жить.
4. «Но мы живем в потрясенном государстве». — Кто отрицает? Но об этом пусть думают те, кто не подготовил себе никакой поддержки на все случаи жизни. Ведь для того, чтобы я пришел к этому, предшествующая речь лилась дольше, чем я хотел; ведь если я и всегда считал тебя великим человеком, так как при этих бурях ты почти только один в гавани и собираешь величайшие плоды учения, чтобы обсуждать и рассматривать то, пользу и удовольствие от которого следует предпочесть всем и деяниям и наслаждениям этих[3467]