; теперь он обязал меня столь большой услугой, так как он и ранее в вопросе о твоем имуществе[4250] и в настоящее время в вопросе о твоем избавлении полностью удовлетворил меня, так что в большем долгу я ни перед кем. С этим поздравляю тебя так горячо, что я бы предпочел, чтобы и ты меня поздравлял, а не благодарил: одного мне совсем не нужно, другого ты сможешь сделать искренне.
2. Что касается остального, — раз твои доблесть и достоинство открыли тебе путь для возвращения к своим, то дело твоей мудрости и величия духа — забыть, что ты утратил, думать о том, что ты себе возвратил. Ты будешь жить со своими, будешь жить с нами. Ты приобрел больше достоинства, нежели утратил имущества; само по себе оно было бы приятнее в том случае, если бы существовал какой-либо государственный строй.
Весторий[4251], мой близкий, написал мне, что ты выражаешь мне величайшую благодарность. Это твое высказывание очень мне приятно, и я легко допускаю его с твоей стороны как в присутствии других, так, клянусь, в присутствии моего друга Сирона[4252]. Ведь своим поступком я желаю особенного одобрения со стороны всякого благоразумнейшего человека. Жажду видеть тебя возможно скорее.
DCXXVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 9]
Тускульская усадьба, 18 июня 45 г.
1. Едва ты вчера уехал, как явился Требаций, немного спустя — Курций: этот — приветствовать, но остался по моему приглашению. Требаций у меня. Сегодня утром — Долабелла. Много разговоров на весь день. Не могу назвать ничего более ревностного, ничего более дружелюбного. Однако дошли до Квинта[4253]; много не пересказать, не выразить, но одно в таком роде, что — если бы не знало войско — я не осмелился бы не только продиктовать это Тирону, но даже написать сам[4254]. Но достаточно.
Когда у меня был Долабелла, ко мне кстати пришел Торкват, и Долабелла благожелательнейше изложил, в каких выражениях я говорил с ним. Ведь я только что говорил о его деле самым заботливым образом; эта заботливость показалась Торквату приятной.
2. Жду от тебя, если есть что-нибудь насчет Брута[4255]. Впрочем, Никий считал, что дело закончено, но что развод не находит одобрения. Потому я беспокоюсь из-за этого даже более, чем ты. Ведь если есть какая-нибудь обида, это может врачевать.
Мне следует поехать в Арпин; ведь мне нужно привести в порядок те именьица, и я опасаюсь, что у меня не будет возможности выехать, когда прибудет Цезарь. Насчет его прибытия Долабелла того мнения, какое ты составил себе в виде предположения на основании письма Мессалы. Когда я приеду туда и пойму, каковы дела, тогда напишу тебе, к какому дню я возвращаюсь.
DCXXIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 10]
Тускульская усадьба, 19—21 июня 45 г.
1. Менее всего удивляюсь тому, что ты и тяжко опорочен из-за Марцелла[4256] и опасаешься разного рода опасностей. И в самом деле, кто стал бы этого бояться? Этого не случалось ранее, и природа, казалось, не допускала, чтобы оно могло случиться. Итак, следует опасаться всего. Но вот погрешность против истории, с твоей стороны особенно, — что я единственный консуляр. Как? Кем кажется тебе Сервий[4257]? Впрочем, это, разумеется, — не имеет значения ни в каком отношении, особенно для меня, считающего, что участь тех[4258] не менее хороша. И право, что я и чем могу быть? Дома и вне его[4259]? Если бы мне не пришло на ум писать кое-что, мне не к чему было бы обратиться.
2. По отношению к Долабелле считаю должным поступить так, как ты пишешь — что-нибудь более общее и более относящееся к государству; во всяком случае, кое-что следует сделать; ведь ему очень хочется[4260].
3. Если Брут предпримет что-нибудь, позаботишься, чтобы я знал. Именно ему, я считаю, следует действовать возможно скорее, особенно если он решил[4261]. Ведь он или прекратит, или успокоит всякие толки. Ведь некоторые заговаривают даже со мной. Но это он сам лучше всего, особенно если поговорит также с тобой.
У меня намерение выехать за десять дней до календ. Ведь здесь мне нечего делать; клянусь — даже там[4262] и везде; но там все-таки — кое-что. Сегодня жду Спинтера[4263]; ведь Брут послал его ко мне. В письме он снимает с Цезаря ответственность за гибель Марцелла. На него пало бы некоторое подозрение, даже если бы тот был убит не предательски; теперь же, когда насчет Магия известно[4264], неужели его безумие не причиной всему? Совсем не понимаю, в чем дело. Итак, ты объяснишь. Впрочем, мне не в чем сомневаться, разве только — в причине безумия Магия, за которого я даже сделался поручителем. И, несомненно, это было; ведь он не был платежеспособен. Он, я думаю, попросил чего-нибудь у Марцелла, а тот, как обычно, ответил твердо.
DCXXX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 11]
Арпинская усадьба, 23 июня 45 г.
1. «Различен вид вещей...»[4265]. Я верил, что легко; все это — иное, после того как я стал от тебя дальше. Но следовало постараться установить доходишки с имений, не взваливая на нашего Брута большого бремени уважения[4266]. Ведь впоследствии мы сможем с большим удобством оказывать друг другу почет в тускульской усадьбе. Но в настоящее время, когда он хотел бы видеть меня ежедневно, а я не мог бы у него бывать, он был бы лишен всякого удовольствия от тускульской усадьбы.
2. Итак, если Сервилия[4267] приедет, если Брут что-либо предпримет, даже если он решит, когда навстречу[4268], словом, что бы ни было, что мне следовало бы знать, — напишешь. С Писоном[4269] встретишься, если сможешь. Ты видишь, как это спешно. Тем не менее — насколько тебе удобно.
DCXXXI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 12]
Арпинская усадьба, 24 июня 45 г.
1. Твои письма о нашей Аттике сильно огорчили меня; однако они же излечили. То, что ты сам себя утешал в том же письме, было для меня достаточно надежно для облегчения тревоги.
2. Речь о Лигарии[4270] ты прекрасно распродал. Впредь, что ни напишу, предоставлю тебе быть глашатаем.
3. Ты пишешь мне о Варроне; ты знаешь, что ранее я имел обыкновение писать речи или кое-что в таком роде, что нигде не мог вплести Варрона[4271]. Но после того как я начал это более литературное, Варрон уже известил меня об очень большом и важном обращении[4272]. Прошло два года, а тот Каллиппид[4273], при усиленном беге, не продвинулся ни на локоть, я же готовился на то, что он пришлет мне, — «такою же мерой и больше», если бы я только мог. Ведь и Гесиод добавляет: «если можешь»[4274].
То сочинение о пределах[4275], которым я весьма доволен, я теперь обещал Бруту, как ты нашел нужным, и ты написал мне, что он не против этого. Поэтому то «Академическое»[4276], в котором чересчур тонко говорят те, правда, знатные люди, но отнюдь не ученые, следует передать Варрону. И в самом деле, это взгляды Антиоха[4277], которые он весьма одобряет. Для Катула и Лукулла[4278] я отложу где-нибудь в другом месте, но при условии, если ты это одобряешь. Ответь мне, пожалуйста, и насчет этого.
4. О торгах на имущество Бринния я получил письмо от Вестория. По его словам, имущество без каких-либо споров предоставлено мне. Очевидно, подумали, что я буду в Риме или в тускульской усадьбе за семь дней до квинтильских календ. Итак, ты скажешь либо своему другу Сексту Веттию — моему сонаследнику, либо нашему Лабеону: пусть немного отложат торги; я буду приблизительно в ноны в тускульской усадьбе. Вместе с Писоном в твоем распоряжении Эрот. О садах Скапулы будем думать всеми помыслами. Срок наступает.
DCXXXII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 13; 14, §§ 1—2]
Арпинская усадьба, 26 июня 45 г.
1. Под влиянием твоего письма, которое ты написал мне насчет Варрона, я отнял всю Академию[4279] у знатнейших людей, передал нашему товарищу[4280] и из двух книг переделал в четыре. Они, правда, возвышеннее, чем были те, однако многое выброшено. Но ты — очень прошу — напиши мне, чего он, как ты понял, хочет; одно обязательно желаю знать — к кому он, как ты понял,