по-философски следующее: «в течение всей своей жизни никто не должен ни на ноготь отступать от чистой совести»? Или ты полагаешь, что я понапрасну держу это[4342] в руках? Я не хотел бы, чтобы ты был огорчен тем, что это не имело значения. Ведь я снова возвращаюсь туда же. Ты думаешь, что я во всем этом забочусь о чем-либо другом, кроме того, чтобы не быть по отношению к ней небрежным[4343]. Я, разумеется, стараюсь, чтобы было видно, что я держусь своих решений. «Ведь им не...»[4344]. Мне хотелось бы быть в силах так переносить домашние дела, как презирать то. Но ты считаешь, что я захотел чего-то, что не было совершенно? Свое мнение, разумеется, нельзя высказывать; тем не менее не могу не одобрить того, что тогда было сделано, и все-таки прекрасно могу не беспокоиться, как я и поступаю. Но слишком много о пустяках.
DCXL. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 22]
Арпинская усадьба, 4 июля 45 г.
1. Насчет Варрона[4345] я не без причины так настоятельно спрашиваю твое мнение. У меня кое-какие возражения, но о них при встрече. Тебя же я вплел с величайшей радостью и буду это делать чаще. Ведь из твоего последнего письма я впервые узнал, что ты не против этого.
2. Насчет Марцелла[4346] Кассий написал мне раньше, Сервий — все подробности. О несчастье! Возвращаюсь к первому.
3. Предпочитаю, чтобы мои сочинения были только у тебя, но чтобы они отдавались на сторону тогда, когда мы оба признаем нужным. Я и не ставлю в вину твоим переписчикам, и не осуждаю тебя, и тем не менее написал тебе кое-что другое, — что у Цереллии есть кое-что, которое она могла получить только от тебя. Бальба же, как я понимал, следовало удовлетворить; я только не хотел, ни чтобы Бруту было дано устаревшее, ни чтобы Бальбу — начатое[4347]. Как только увижу тебя, пошлю Варрону, если ты признаешь нужным. Но почему я колебался, ты узнаешь, когда я увижу тебя.
4. Весьма одобряю, что ты взыскиваешь переведенные на меня долги[4348]. Огорчаюсь, что ты мучаешься из-за имения Овии. Что касается нашего Брута, — очень досадно, но такова жизнь. Женщины же[4349] — едва ли достаточно добры, раз они негодуют, хотя обе послушны долгу. Требовать денег от писца Туллия у тебя не было основания; ведь я поручил бы тебе, если бы оно было. Ему ничего не внесено во исполнение обета, но у него есть кое-что мое[4350]; это я и решил обратить на это дело[4351]. Поэтому и я правильно сказал тебе, где они, и он в разговоре с тобой справедливо отрицал. Но я сам немедленно доберусь до этих самых денег. Полного одобрения роще я у людей не нахожу[4352], так как она несколько заброшенная, но это понятно. Однако и это — как ты найдешь нужным, так как всё зависит от тебя. Я приеду, как я решил. О, если бы и ты в тот же день! Но если что-нибудь помешает (ведь есть многое), то обязательно на другой день. Ведь сонаследники: ими я, если не поможет твое лукавство, могу быть уничтожен. Вот уже во втором письме ты мне ни слова об Аттике. Но именно это и подает мне наилучшую надежду; обвиняю в одном — не тебя, а ее: ни даже привета. Но ты и ей и Пилии — самый большой и все-таки не давай ей понять, что я сердит. Письмо Цезаря посылаю — на случай, если ты не читал его.
DCXLI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 33, §§ 4—5]
Тускульская усадьба, 9 июля 45 г.
4. Мы говорили о Варроне; волк в басне[4353]. Ведь он приехал ко мне и как раз в такое время, что его следовало задержать. Но я повел себя так, что не «разорвал пенулы»[4354] (ведь я помню твое выражение): и многие присутствовали и я не был подготовлен. Что за дело? Немного погодя — Гай Капитон с Титом Карринатом; их пенулы я едва коснулся, однако они остались, и случилось прекрасно: Капитон случайно заговорил об увеличении Рима — от Мульвиева моста Тибр направляется вдоль Ватиканских холмов, Марсово поле застраивается, а то Ватиканское поле становится как бы Марсовым полем. «Что ты, — говорю, — а я — на торги, чтобы купить, если удастся, сады Скапулы». «Не вздумай, — говорит, — так как этот закон будет проведен; ведь хочет Цезарь». Со слухом я легко мирился, но огорчаюсь тем, что это происходит. А ты что скажешь? Впрочем, к чему я спрашиваю? Ты знаешь старание Капитона разузнавать новости; он не уступает Камиллу[4355]. Итак, ты сообщишь мне насчет ид[4356]. Ведь это и заставляло меня приехать[4357]. К этому я присоединил прочее, которое я, однако, легко смогу устроить двумя или тремя днями позже. Я все-таки совсем не хочу, чтобы ты изнемогал в дороге; более того, Дионисию прощаю[4358].
5. Ты пишешь насчет Брута; я сделал так, чтобы по отношению ко мне он не был связан. Ведь вчера я написал ему, что его содействие в иды[4359] мне не нужно.
DCXLII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 23]
Тускульская усадьба, 10 июля 45 г.
1. На твое утреннее письмо я тотчас ответил вчера; теперь отвечаю на вечернее. Я бы предпочел, чтобы Брут меня вызвал[4360]. И это было бы более подходящим, раз ему предстоит поездка — и неожиданная и дальняя[4361], и, клянусь, теперь, когда я сражен так, что совсем не могу жить вместе (ведь ты, конечно, понимаешь, на чем более всего зиждется совместная жизнь), я легко примирился бы с тем, чтобы мы были вместе именно в Риме, а не в тускульской усадьбе.
2. Книги, посвященные Варрону[4362], не задержались; ведь они закончены, как ты видел; только устраняются ошибки переписчиков. Насчет этих книг я, как ты знаешь, колебался, но ты решишь. Те, какие я посылаю Бруту[4363], также в руках у переписчиков.
3. Выполни мои поручения, как ты пишешь. Впрочем, по словам Требация, все прибегают к этому удержанию[4364]. Что они, по твоему мнению, сделают[4365]? Дом ты знаешь[4366]. Поэтому закончи путем уступок. Трудно поверить, как мало я забочусь об этом. Подтверждаю тебе всяческими заверениями (пожалуйста, верь мне в этом) — мои владеньица доставляют мне больше неприятностей, нежели удовольствия. Ведь я больше скорблю от того, что мне некому их передать[4367], нежели радуюсь, что у меня есть, чем пользоваться. Но Требаций рассказывал, что он это сказал тебе, ты же, пожалуй, побоялся, что мне будет неприятно узнать. Это, право, было проявлением твоей доброты, но, верь мне, я о том уже не беспокоюсь. Поэтому вступи в разговоры, и взрежь, и заверши, и, говоря с Поллой, считай, будто говоришь с известным Сцевой[4368], и не думай, будто те, кто обычно домогается того, чего не должны, сделают уступку в том, что они должны. Позаботиться только насчет срока[4369], но и об этом по-хорошему.
DCXLIII. От Публия Ватиния Цицерону, в Италию
[Fam., V, 9]
Лагерь под Нароной[4370], 11 июля 45 г.
Император Ватиний[4371] шлет привет своему Цицерону.
1. Если ты здравствуешь, хорошо; я здравствую. Если ты верен своему обыкновению покровительствовать как патрон, к тебе как клиент обращается Публий Ватиний, который просит судебной защиты. Ты, полагаю, не отвергнешь окруженного почетом[4372], чье дело ты взял на себя, когда он был в опасности[4373]. Что же касается меня, то кого мне избрать и призвать, как не того, под чьей защитой я научился побеждать? Опасаться ли мне что тот, кто ради моего спасения пренебрег союзом могущественных людей[4374], ради моего почета не повергнет и не сокрушит хулу и зависть людей мелких и недоброжелательных[4375]? Поэтому, если, по своему обыкновению, ты любишь меня, возьми на себя все мое дело и считай, что как ни велико это бремя и одолжение, тебе, ради моего достоинства, следует взять их на себя и поддерживать. Ты знаешь, что моя удача каким-то образом находит недоброжелателей, хотя я, клянусь, и не заслужил этого. Но какое значение это имеет, если оно все-таки случается в силу какого-то рока? Если кто-нибудь захочет повредить моему достоинству[4376], прошу тебя проявить свое обычное благородство, защищая меня в мое отсутствие. Копию донесения о своих действиях, которое я послал сенату, я для тебя переписал ниже.