2. Мне говорят, что твой беглый раб-чтец[4377] находится у вардеев; насчет него ты ничего не поручал мне; тем не менее я наперед приказал разыскивать его на суше и на море. И я, конечно, найду тебе его; разве только он убежал в Далмацию; все-таки я когда-нибудь отрою его и оттуда. Относись ко мне с приязнью. Будь здоров. За четыре дня до квинтильских ид, из лагеря, из Нароны.
DCXLIV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 24; 25, § 1]
Тускульская усадьба, 11 июля 45 г.
Почему Гермоген Клодий говорит мне, что Андромен сказал ему, будто он видел Цицерона в Коркире? Ведь я считал, что ты слыхал об этом. Так даже ему ни письма? Или он его не видел? Итак, дашь мне знать.
Что мне ответить тебе насчет Варрона[4378]? Четыре свитка в твоем распоряжении. Что ты сделаешь, то я одобрю. И все-таки я не стыжусь троянцев[4379]? В самом деле, почему? Но я больше опасался, в какой мере он одобрит то дело. Но раз ты берешь это на себя, — на другое ухо[4380].
(25) 1. Насчет удержания[4381] я написал в своем ответе на твое тщательно написанное письмо. Итак, ты заверишь и притом без какого-либо колебания и отказа. Сделать это и должно и нужно.
DCXLV. Марку Теренцию Варрону
[Fam., IX, 8]
Тускульская усадьба, 11 или 12 июля 45 г.
Цицерон Варрону.
1. Хотя даже народ склонен требовать дар[4382], хотя его и посулили, только тогда, когда он возбужден, все же ожидание обещанного тобой[4383] заставляет меня напомнить тебе, не потребовать. Однако я послал тебе четыре напоминания, не особенно скромные[4384]. Ведь ты, конечно, знаешь лицо младшей Академии[4385], — и вот, из ее среды я и послал, побудив их, причем они, я опасаюсь, пожалуй, потребуют от тебя; я же поручил им попросить. Я вообще уже давно ждал и сдерживался, чтобы не написать тебе что-нибудь раньше, чем получу что-нибудь[4386], — чтобы быть в состоянии воздать тебе возможно более сходным даром. Но так как ты пишешь медленнее, то есть, как я объясняю, тщательнее, то я не мог удержаться, чтобы не объявить о нашем союзе в занятиях и дружбе сочинением в таком роде, в каком я могу[4387].
Итак, я сочинил беседу между нами, происходящую в кумской усадьбе, когда вместе с нами был Помпоний[4388]. Тебе я предоставил точку зрения Антиоха, которую ты одобряешь, как я, мне казалось, понял; себе я взял точку зрения Филона[4389]. Считаю, что ты, когда прочтешь, удивишься, что мы говорим друг с другом о том, о чем никогда не говорили. Но ты знаешь особенности диалогов.
2. Но впоследствии, мой Варрон, если покажется нужным, — возможно обстоятельнее также о себе, друг с другом; поздно, быть может, но пусть вину несет судьба государства за предшествующее время[4390]; за настоящее мы должны ручаться сами.
О, если бы мы могли предаваться этим совместным занятиям при спокойных обстоятельствах и при каком-то, если не хорошем, то, по крайней мере, определенном государственном строе! Впрочем, даже тогда какие-нибудь другие соображения доставили бы нам почетные заботы и дела. Но почему бы нам теперь хотеть жить без них[4391]? Для меня это едва ли возможно при их наличии, — а с утратой их — совсем невозможно. Но об этом при встрече и не раз. Желаю, чтобы твое переселение и покупка[4392] окончились счастливо, и одобряю твое решение насчет этого. Береги здоровье.
DCXLVI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 25, §§ 2—3]
Тускульская усадьба, 12 июля 45 г.
2. Насчет Андромена я подумал так, как ты пишешь; ведь ты бы знал и сказал мне[4393]. Однако о Бруте ты пишешь мне, а о себе ничего. Но когда он, по-твоему[4394]? Ведь я в Рим — в канун ид. Бруту я хотел написать так (но так как ты пишешь, что ты прочитал, я, быть может, был несколько неясен): я понял из твоего письма его нежелание, чтобы я теперь приезжал в Рим как бы для его сопровождения. Но так как мой приезд уже близок, постарайся, прошу, чтобы иды[4395] нисколько не помешали ему с удовольствием провести время в тускульской усадьбе. Ведь я в нем не буду нуждаться при торгах (отчего в таком деле не достаточно одного тебя?), но я хотел его присутствия для составления завещания, что я теперь предпочитаю в другой день[4396], чтобы не показалось, будто я приехал в Рим с этой целью. Итак, я написал Бруту именно то, что считал, — что в иды совсем не нужно. Потому, пожалуйста, распорядись всем этим так, чтобы даже в какой-нибудь мелочи не создать неудобств для Брута.
3. Но почему, наконец, ты страшишься моего распоряжения отдать книги Варрону под твоей ответственностью[4397]? Если ты и теперь колеблешься, извести меня. Ведь нет ничего изящнее их. Я стою за Варрона, особенно раз он желает; но он, как ты знаешь,
Взметчивый муж: и невинного вовсе легко обвинит он[4398].
Я так часто представляю себе выражение его лица, когда он, возможно, жалуется хотя бы на то, что моя точка зрения в этих книгах защищена красноречивее, нежели его, чего, клянусь, нет, как ты поймешь, если когда-нибудь приедешь в Эпир[4399]; ведь теперь я отступаю перед письмами Алексиона[4400]. Тем не менее не теряю надежды снискать одобрение Варрона, и раз я понес расход на большие листы[4401], легко допускаю, чтобы это удержалось; но — еще и еще говорю — пусть это произойдет под твоей ответственностью. Поэтому, если ты несколько сомневаешься, перейду к Бруту[4402]: ведь и он последователь Антиоха. О, порхающая и подобная себе самой Академия — то сюда, то туда! Но, прошу, мое письмо к Варрону[4403] очень тебе понравилось? Пусть постигнет меня беда, если я когда-нибудь затрачу такой труд на что-либо. Ведь я диктовал даже не Тирону, который обычно схватывает целые периоды, а Спинфару по слогам.
DCXLVII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 35; 36]
Тускульская усадьба, 13 июля 45 г.
1. О недостойное дело! Твой единоплеменник[4404] расширяет город, который он за эти два года впервые увидел, и ему показался недостаточно большим город, который мог бы вместить даже его[4405]. Итак жду твоего письма об этом.
2. Ты пишешь, что ты — Варрону, как только он приедет[4406]. Итак, они уже отправлены, и у тебя нет свободы действий. О, если бы ты знал, с какой ответственностью для тебя! Или, быть может, тебя остановило мое письмо; разве только ты еще не читал его, когда писал свое последнее. Итак, хочу знать, как обстоит дело.
3. Что касается дружбы Брута и вашей прогулки, то, хотя ты и не сообщаешь мне ничего нового, но то же, что часто, — я все-таки слышу это тем охотнее, чем чаще это бывает, и мне тем приятнее, что ты радуешься этому, и оно тем вернее, что говорится тобой.
DCXLVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 43]
Тускульская усадьба, 14 июля 45 г.
Да, я пользуюсь отсрочкой[4407], и ты поступил чрезвычайно любезно, сообщив мне и притом так, чтобы я получил письмо в то время, когда я не ждал, и написав его во время игр[4408]. Мне, правда, следует кое-что сделать в Риме, но я займусь этим через два дня.
DCXLIX. Гаю Торанию, в Коркиру
[Fam., VI, 20]
Тускульская усадьба, июль 45 г.
Цицерон Торанию привет.
1. За три дня до этого я дал письмо к тебе рабам Гнея Планция[4409]; поэтому теперь буду более краток, и как раньше я тебя утешал, так и в настоящее время буду советовать. Считаю самым полезным для тебя ожидать там же, пока ты не сможешь знать, что тебе следует делать. Ведь помимо опасности долгого зимнего морского плавания, при крайне малом числе гаваней, которой ты избегнешь, не последнее значение имеет даже то, что ты можешь немедленно выехать оттуда, как только услышишь что-нибудь определенное. Кроме того, у тебя нет оснований желать встречи с прибывающими[4410]. Кроме того, опасаюсь многого, о чем я беседовал с нашим Килоном.
2. Что еще? При этих несчастьях ты не мог быть в более подходящем месте, из которого ты мог бы легче и свободнее всего двинуться, куда бы ни понадобилось. Если он