обляет воздержанию. Но замедление со стороны гребцов заключает в себе движение, и даже более сильное, — от гребли, направляющей корабль в сторону кормы. Видишь, насколько внимательнее я отношусь к этому, чем к слуху или к Поллиону[4444]. Насчет Пансы также, если что-нибудь более определенное (ведь я уверен, что сделано открыто); насчет Критония — если что-нибудь есть; но во всяком случае — насчет Метелла и Бальбина[4445].
DCLVII. Марку Туллию Тирону, в Рим
[Fam., XVI, 17]
Астурская усадьба, 29 июля 45 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Тирону.
1. Вижу, о чем ты стараешься: ты хочешь, чтобы и твои письма были включены в свитки. Но послушай, ты, который склонен быть каноном моих писаний, — откуда это столь несовершенное «верно служить здоровью»? Откуда в этом месте пришло «верно»? У этого слова собственное жилище — в обязанности, переселения в чужое — многочисленны; ведь верным может быть названо и учение, и дом, и наука, и даже поле, только бы, как полагает Феофраст, перенесение[4446] было с соблюдением меры. Но об этом при встрече.
2. Деметрий[4447] ко мне приехал; от его сопровождения я избавился достаточно умело. Ты, очевидно, не мог увидеться с ним. Он приедет завтра; следовательно, увидишься. Ведь я думаю отсюда послезавтра утром. Твое здоровье очень тревожит меня, но служи ему и делай всё. Считай, что тогда ты со мной, что тогда ты воздаешь мне самым щедрым образом. Что ты оказал содействие Куспию[4448], мне приятно. Ведь я отношусь к нему очень благожелательно. Будь здоров.
DCLVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 47b]
Астурская усадьба, 30 июля 45 г.
1. Лепид вчера вечером прислал мне письмо из Анция (он был там); ведь он владеет домом, который я продал. Он настоятельно просит меня быть в календы в сенате[4449]: я сделаю очень приятное и ему и Цезарю. Со своей стороны считаю, что это не имеет значения: ведь Оппий, пожалуй, сказал бы что-нибудь тебе, так как Бальб болен[4450]. Тем не менее я предпочел приехать понапрасну, а не дать заметить мое отсутствие, если бы я был нужен. Я сожалел бы впоследствии. Итак, сегодня в Анции, завтра до полудня дома. Если ты ничем не связан, пожалуйста, будь у меня с Пилией в канун календ.
2. Надеюсь, с Публилием ты закончил[4451]. Я, по крайней мере, в календы возвращаюсь в тускульскую усадьбу; ведь я предпочитаю, чтобы все переговоры с ними происходили в мое отсутствие. Посылаю тебе письмо брата Квинта, правда, не отвечающее с достаточной добротой на мое письмо; всё же оно должно удовлетворить тебя, как я действительно полагаю. Ты сам увидишь.
DCLIX. Марку Туллию Тирону, в Рим
[Fam., XVI, 19]
Тускульская усадьба, начало августа 45 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Тирону.
Жду твоего письма о многом, тебя самого — гораздо больше. Отдай мне моего Деметрия[4452] и другое, если возможно что-нибудь хорошее. Насчет долга Ауфидия не даю тебе никакого совета; знаю — это заботит тебя. Но закончи, и если ты медлишь из-за этого дела, — принимаю объяснение; если это не удерживает тебя, лети сюда. Очень жду твоего письма. Будь здоров.
DCLX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 48]
Тускульская усадьба, 2 августа 45 г.
1. Мне казалось, вчера я среди шума кое-что услышал, когда ты говорил, что приедешь в тускульскую усадьбу. О, если бы так! Еще раз — если бы! Впрочем, как тебе угодно.
Лепта просит меня примчаться, если ему что-нибудь будет нужно; ведь умер Бабуллий. Цезарь, я полагаю, наследует одну двенадцатую; впрочем, до сего времени — ничего; но Лепта — треть. Он однако опасается, что ему не будет дозволено получить наследство; совсем неразумно[4453]; тем не менее он опасается. Итак, если он призовет, примчусь; если нет — не раньше, чем будет необходимо.
2. Ты же отошли Поллекса, когда сможешь. Хвалебную речь в честь Порции[4454] посылаю тебе в исправленном виде. Я поспешил для того, чтобы — в случае, если бы посылалось Домицию сыну или Бруту, — было послано это. Если тебе будет удобно, пожалуйста, тщательно позаботься об этом и, пожалуйста, пришли мне хвалебные речи Марка Варрона и Оллия[4455], обязательно речь Оллия. Я, правда, прочитал ее, однако хочу вкусить еще раз; ведь я едва себе верю, что прочитал некоторые места.
DCLXI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 37]
Тускульская усадьба, 2 августа 45 г.
1. Это второе письмо сегодня. Что касается долга Ксенона и эпирских 4000 сестерциев, то не может быть ничего ни более выгодного, ни более подходящего, чем то, о чем ты пишешь[4456]. Об этом со мной так же говорил Бальб младший.
2. Нового совершенно ничего, кроме того, что Гирций сильнейшим образом поспорил из-за меня с Квинтом[4457]; последний повсюду неистовствует и больше всего на обедах — и много обо мне и снова переходит к отцу. Однако он ничего не говорит с такой уверенностью, как то, что мы крайне враждебны Цезарю, что доверять нам не следует, а меня даже следует остерегаться (это внушало бы страх, если бы я не видел, что царь[4458] знает, что у меня нет никакой твердости духа); мой же Цицерон подвергается терзаниям; но это, правда, по его мнению.
3. Радуюсь, что хвалебную речь в честь Порции[4459] я дал письмоносцу Лепты до того, как получил твое письмо. Итак, если ты любишь, позаботишься, чтобы она, если только будет послана, была послана Домицию и Бруту тем способом.
4. О гладиаторах, о прочем, что ты называешь носящимся по ветру[4460], ты будешь сообщать мне ежедневно. Если признаёшь нужным, обратись, пожалуйста, к Бальбу и Оффилию. Насчет объявления о торгах я, со своей стороны, говорил с Бальбом. Он соглашался — полагаю, у Оффилия все имеется в переписанном виде, имеется и у Бальба, — итак, Бальб соглашался на близкий срок в Риме; если Цезарь задержится, можно отложить, но он, видимо, приезжает. Итак, обдумай все в целом; Весторий ведь согласен[4461].
DCLXII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 38]
Тускульская усадьба, около 4 августа 45 г.
1. Когда я перед рассветом писал против эпикурейцев[4462], я при том же масле и труде[4463] нацарапал кое-что тебе и отправил перед рассветом. Затем, когда я вместе с солнцем поднялся после нового сна, мне подали письмо от сына твоей сестры[4464], которое посылаю тебе; начало его — не без величайшего оскорбления; — но, быть может, он не вдумался[4465]. Однако говорится так: «Ведь все нехорошее, что только может быть сказано о тебе, я...». Он хочет, чтобы обо мне можно было сказать много нехорошего, но утверждает, что он не одобряет этого. Может ли быть что-либо более мерзкое, чем это? Прочее ты уже прочтешь — ведь я посылаю тебе — и будешь судить. Побужденный ежедневными и настойчивыми похвалами нашего Брута, которые, как очень многие известили меня, тот мне высказывает, он, я думаю, наконец, написал кое-что мне и тебе, и ты дашь мне знать об этом; ведь что он написал обо мне отцу, я не знаю. О матери — как любовно! «Я хотел, — говорит, — чтобы для меня сняли дом, чтобы я был с тобой возможно больше, и я написал тебе об этом; ты пренебрег; поэтому мы меньше будем вместе; ибо я не могу видеть твой дом; по какой причине, ты знаешь»[4466]. Отец говорил, что эта причина — ненависть к матери.
2. Теперь помоги мне, мой Аттик, советом, — «правдой ли на более высокую стену», то есть открыто ли мне презирать и отвергнуть этого человека, или хитрыми обманами; ведь как у Пиндара, так «у меня разум колеблется, сказать правду»[4467]. Вообще к моему нраву более подходит первое, но второе, пожалуй, — к обстоятельствам. Ты же считай, что я убежден в том же, в чем ты сам убедился. Со своей стороны, сильно опасаюсь, что буду застигнут в тускульской усадьбе[4468]. На людях[4469] это было бы более легким. Не в Астуре ли в таком случае? Что, если Цезарь неожиданно[4470]? Прошу, помоги мне советом. Поступлю так, как ты решишь.
DCLXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 39]
Тускульская усадьба, 5 августа 45 г.
1. О невероятная пустота! Отцу: «он лишается дома из-за матери»; матери — полное любви[4471]