3. Прямо прошу тебя — и так, что никак не мог бы просить с большим усердием, о более справедливом деле, более от души — пощадить Альбиния и не касаться имений Лаберия. Ты доставишь мне не только большую радость, но также некоторым образом и славу, если Публий Сестий удовлетворит чрезвычайно близкого человека при моем посредстве, так как я в величайшем долгу перед ним одним. Настоятельно еще и еще прошу тебя так и поступить. Ты не можешь оказать мне никакого большего благодеяния. Ты поймешь, что это самое приятное для меня.
DCLXXVIII. Публию Ватинию, в Далмацию
[Fam., V, 11]
Рим, конец октября 45 г.
Марк Туллий Цицерон шлет привет императору Публию Ватинию.
1. Не удивляюсь, что ты благодарен мне за мои услуги[4568]. Ведь я узнал тебя как благодарнейшего из всех и никогда не переставал заявлять об этом. И ведь ты не только почувствовал благодарность ко мне, но и воздал мне самым щедрым образом. Поэтому во всех твоих прочих делах ты узнаешь, что я отношусь к тебе с равным рвением и тем же расположением.
2. Ты препоручаешь мне свою жену Помпею, выдающуюся женщину; прочитав твое письмо, я немедленно поговорил с нашим Сурой[4569], чтобы он предложил ей от моего имени извещать меня обо всем, что бы ни понадобилось ей: я с величайшим усердием и заботой сделаю все, что она захочет; итак, я сделаю и сам повидаю ее, если покажется нужным. Все-таки, пожалуйста, напиши ей, чтобы она не считала ни одного дела ни столь большим, ни столько малым, что оно покажется мне или трудным или мало достойным меня. Всякое занятие твоими делами покажется мне и не затруднительным и почетным.
3. Насчет Дионисия[4570], если любишь меня, закончи; какое заверение ты ни сделаешь ему, я выполню. Но если он будет бесчестен, каков он и в действительности, поведешь его, как пленника, во время триумфа. Да покарают боги далматинцев, которые причиняют тебе неприятности. Но, как ты пишешь, они вскоре будут захвачены и прославят твои деяния; ведь они всегда считались воинственными. Будь здоров.
DCLXXIX. От Мания Курия Цицерону, в Италию
[Fam., VII, 29]
Патры, 29 октября 45 г.
Курий своему Марку Цицерону привет.
1. Если ты здравствуешь, хорошо. Ведь я в смысле пользования твой, в смысле собственности[4571] — нашего Аттика. Таким образом, доход твой, собственность его. Но если он объявит о моей продаже в числе стариков[4572], он выручит немного. Но сколь многого стоит то мое заявление, что тем, что я существую, что я владею имуществом, что я считаюсь человеком, — что все это я получил от тебя! Поэтому, мой Цицерон, продолжай постоянно оберегать меня и препоручи с наилучшей пометкой[4573] преемнику Сульпиция[4574], чтобы я мог тем легче следовать твоим наставлениям, с удовольствием видеть тебя к весне и уложить и безопасно вывезти свое имущество[4575].
2. Но, великий друг, не показывай этого письма Аттику; позволь ему быть в заблуждении и считать, что я честный муж и не имею обыкновения белить две стены из одного и того же горшка[4576]. Итак, мой патрон, будь в добром здравии и передай от меня привет моему Тирону.
DCLXXX. От Публия Ватиния Цицерону, в Италию
[Fam., V, 10b]
Нарона, 5 декабря 45 г.
1. ...[4577] После назначения молений[4578] в мою честь я отправился в Далмацию; шесть городов я взял силой путем осады... Один этот[4579], который был самым крупным, был мной взят уже в четвертый раз; ведь я взял четыре башни и четыре стены и всю их крепость, из которой меня выгнали снега, дожди, и я, мой Цицерон, был вынужден недостойным образом оставить уже взятый город и отказаться от уже законченной войны. Поэтому прошу и молю тебя вести мое дело перед Цезарем, если понадобится, и считать, что тебе следует защищать меня во всех отношениях[4580], полагая, что у тебя нет человека, который любил бы тебя больше, чем я. Будь здоров.
DCLXXXI. Публию Корнелию Долабелле
[Fam., IX, 12]
Помпейская или формийская усадьба, около 17 декабря 45 г.
Цицерон Долабелле.
1. Поздравляю наши Байи[4581], если только они, как ты пишешь, внезапно сделались целительными; разве только они случайно тебя любят и тебе угождают и в течение всего твоего пребывания забыли о себе. Если это так, отнюдь не удивляюсь тому, что даже небо и земля отказываются от своей природы, раз это тебе удобно.
2. Незначительная речь в защиту Дейотара[4582], которую ты просишь, находилась у меня, чего я не думал. Поэтому посылаю ее тебе. Прочти ее, пожалуйста, как произведение слабое и бедное содержанием и не особенно достойное записи. Но я хотел послать человеку, связанному со мной давними узами гостеприимства, и другу пустячный подарочек, сделанный толстой ниткой: в этом роде обычно и его подарки. Будь, пожалуйста, мудр и стоек духом, чтобы твои сдержанность и строгость послужили укором несправедливости других[4583].
DCLXXXII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 52]
Путеольская усадьба, 21 декабря 45 г.
1. О гость, столь для меня тяжкий, не вызывающий сожаления[4584]! Ведь было очень приятно. Но когда он прибыл вечером к Филиппу[4585] на второй день Сатурналий[4586], усадьба была до того наполнена солдатами, что едва оказался свободным триклиний, где мог бы обедать сам Цезарь; действительно, две тысячи человек. Я был очень взволнован — что будет на другой день? Но на помощь мне пришел Барба Кассий[4587]; дал охрану. Лагерь в поле; усадьба под защитой. На третий день Сатурналий он[4588] у Филиппа до седьмого часа[4589] и никого не допустил; полагаю, расчеты с Бальбом. Затем он гулял по берегу; после восьмого часа — в баню; узнав насчет Мамурры[4590], не изменился в лице; был умащен, прилег. Он применил рвотное[4591]: поэтому он ел и пил безбоязненно и с удовольствием, очень богато и великолепно и не только это, но —
сварен отлично,
Сдобрен беседой живой и, коль хочешь ты знать, то приятен[4592].
2. Кроме того, в трех триклиниях[4593] были великолепно приняты сопровождавшие его. У менее значительных вольноотпущенников и рабов ни в чем не было недостатка; ведь более значительных я принял изысканно. К чему распространяться? Мы казались людьми[4594]. Однако гость не тот, которому скажешь: прошу сюда ко мне, когда вернешься[4595]. Достаточно один раз. В разговоре ни о чем важном, много о литературе. Что еще нужно? Он получил удовольствие и пробыл охотно. Говорил, что проведет один день в Путеолах, другой — близ Бай. Вот тебе гостеприимство или постой, для меня, сказал я, ненавистный, — не тягостный. Я несколько дней здесь, затем — в тускульскую усадьбу. Когда он проезжал мимо усадьбы Долабеллы, все множество вооруженных — справа, слева по сторонам его коня и нигде в другом месте[4596]. Это — от Никия.
DCLXXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 42]
Тускульская усадьба, декабрь 45 г.
1. Пришел он[4597] ко мне и очень понурый. А я: «Чем же ты озабочен?» — «Ты спрашиваешь? — говорит, — меня, которому предстоит поездка, и поездка на войну, притом и опасная, и позорная[4598]». — «В чем же дело в таком случае?» говорю. «Долги, — говорит, — и все-таки нет денег даже на дорогу». В этом месте я заимствовал кое-что из твоего красноречия, так как промолчал. А он: «Но более всего тревожит меня дядя[4599]». — «Чем именно?» говорю. «Тем, что он, — говорит, — сердит на меня». — «Почему ты допускаешь?» говорю; ведь я предпочитаю сказать так, а не «почему ты доводишь?». — «Не допущу, — говорит, — ведь я устраню причину». А я: «Вполне правильно; но если не неприятно, я бы хотел знать, что за причина». — «Дело в том, что, пока я колебался, на ком мне жениться, я вызвал неудовольствие у матери и таким образом также у него. Теперь для меня ничто не имеет такого значения[4600]; я сделаю, что они хотят». «Я хотел бы, чтобы счастливо, — говорю, — и хвалю тебя, но когда?». — «Время, — говорит, — для меня совершенно безразлично, раз я одобряю самое дело». — «А я, — говорю, — нахожу нужным, чтобы до твоего отъезда; так как ты и отцу угодишь». — «Сделаю, — говорит, — как ты находишь нужным». Так был закончен этот диалог.