DCXCIX. Манию Курию, в Патры
[Fam., VII, 31]
Рим, февраль 44 г.
Цицерон шлет привет Курию.
1. Я легко усмотрел из твоего письма то, к чему я всегда стремился, — и что я очень высоко ценим тобой, и что ты понимаешь, как ты дорог мне. Так как каждый из нас достиг этого, нам остается соперничать друг с другом в услугах, в отношении которых я спокойно готов либо превзойти тебя, либо быть превзойденным тобой. С тем, что в подаче моего письма Ацилию не было необходимости, легко мирюсь.
2. Из твоего письма понимаю, что в содействии Сульпиция у тебя не было большой надобности вследствие такого сокращения твоих средств, что, как ты пишешь, — ни головы, ни ног[4659]. Я, со своей стороны, хотел бы, чтобы у них были ноги, дабы ты наконец возвратился. Ведь старинное остроумие, как видишь, уже иссякло, так что наш Помпоний[4660] по праву может сказать:
Мало только нас, хранящих славу Аттики былую[4661].
Итак, он — преемник тебе, я — ему. Поэтому приезжай, прошу, чтобы семена остроумия все-таки не погибли вместе с государством.
DCC. Квинту Корнифицию, в провинцию Старую Африку
[Fam., XII, 21]
Рим, весна 44 г.
Марк Туллий Цицерон шлет привет Корнифицию. Мой близкий друг Гай Аниций[4662], во всех отношениях выдающийся муж, по своим делам послан в Африку на правах свободного посольства[4663]. Помогай ему, пожалуйста, во всем и приложи старания, чтобы он закончил свои дела возможно выгоднее; а прежде всего — что самое дорогое для него — препоручаю тебе его достоинство и прошу тебя о том, что сам я обычно делал в провинции без просьб, — всем сенаторам я давал ликторов[4664]; это же я получил и я узнал, что так поступали мужи самого высокого положения. Итак, ты сделаешь это, мой Корнифиций, и во всем прочем позаботишься о его достоинстве и деле, если любишь меня. Это будет очень приятно мне. Береги здоровье.
ПИСЬМА 44—43 гг. ПОСЛЕ СМЕРТИ ГАЯ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ. МУТИНСКАЯ ВОЙНА.
DCCI. Луцию Минуцию Басилу
[Fam., VI, 15]
Рим, 15 марта (?) 44 г.
Цицерон Басилу привет[4665].
Поздравляю тебя; радуюсь за себя; люблю тебя; оберегаю твои дела; хочу быть любимым тобой и знать, что ты делаешь и что делается.
DCCII. Марку Юнию Бруту и Гаю Кассию Лонгину от Децима Юния Брута Альбина
[Fam., XI, 1]
Рим, утром 17 марта 44 г.
Децим Брут[4666] своему Бруту и Гаю Кассию привет.
1. Узнайте, в каком мы положении. Вчера вечером был у меня Гирций; разъяснил, каковы намерения Антония, — разумеется, самые дурные и совершенно не заслуживающие доверия. Ведь он, по его словам, и не может передать мне провинцию[4667] и не считает, что для кого бы то ни было из нас безопасно быть в Риме: так велико возбуждение солдат и черни. Вы, я думаю, понимаете, что и то и другое ложно, и верно то, что разъяснил Гирций, — он[4668] боится, что для него, если мы будем располагать даже небольшой опорой для поддержания своего достоинства, не останется никакой роли в государстве.
2. Будучи в этом затруднительном положении, я решил потребовать свободного посольства[4669] для себя и для остальных наших, чтобы получить какой-нибудь почетный предлог для отъезда. Он[4670] обещал исходатайствовать это; однако я не уверен, что он исходатайствует: столь велика наглость людей и гонение на нас. А если они и дадут то, чего мы добиваемся, все-таки, полагаю я, очень скоро нас признают врагами или лишат воды и огня[4671].
3. «Так каков, — говоришь ты, — твой совет?». Следует покориться судьбе; полагаю, следует уйти из Италии, переселиться на Родос[4672] или в какую-нибудь другую страну. Если положение будет лучше, мы возвратимся в Рим; если малоблагоприятным — будем жить в изгнании; если самым дурным — прибегнем к крайним средствам.
4. Быть может, по этому поводу у кого-либо из вас возникнет вопрос, почему нам лучше ждать крайнего срока вместо того, чтобы предпринять что-нибудь теперь. Потому что нам теперь негде удержаться, кроме как у Секста Помпея[4673] и Басса Цецилия[4674], которые, как мне кажется, с получением этого известия насчет Цезаря[4675] станут более крепкими. Мы присоединимся к ним вполне своевременно, как только мы будем знать, сколь они сильны. Я поручусь от имени Кассия и твоего, если вы согласны, чтобы я поручился в чем-либо; ведь Гирций требует, чтобы я сделал это.
5. Прошу вас ответить мне возможно скорее; ведь я не сомневаюсь, что Гирций сообщит мне об этом[4676] до четвертого часа[4677]; ответьте, в каком месте мы можем встретиться, куда мне прибыть.
6. После последней беседы с Гирцием[4678] я решил требовать для нас позволения быть в Риме под охраной государства, чего те, я думаю, не допустят; ведь мы вызовем большую ненависть к ним[4679]. Однако я подумал, что не следует воздерживаться ни от одного требования, какое я признаю справедливым.
DCCIII. От Авла Помпея Вифинского Цицерону, в Италию
[Fam., VI, 16]
Сицилия, март (?) 44 г.
Вифинский[4680] Цицерону привет.
Если бы у меня с тобой не было многих и справедливых оснований для личной дружбы, я искал бы начало дружбы в прошлом у наших родителей; это, полагаю я, следует делать тем, кто сам не продолжил никакими услугами дружбы между отцами. Поэтому удовольствуюсь дружбой между нами самими, в залог которой прошу тебя оберегать меня в мое отсутствие, в чем только ни понадобится, если ты считаешь, что ни одна твоя услуга не умрет для меня. Будь здоров.
DCCIV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIV, 1]
Усадьба Гая Мация под Римом, 7 апреля 44 г.
1. Я завернул к тому, о ком говорил с тобой утром[4681]: ничего хуже, положение безвыходное[4682]. «И действительно, если он[4683], при таком уме, не находил выхода, кто теперь найдет?». Что еще нужно? Он говорил, что все погибло (не знаю, так ли это, но он — радуясь), и утверждал, что меньше чем через двадцать дней будет восстание в Галлии; что после мартовских ид он не беседовал ни с кем, кроме Лепида[4684]; словом, — нынешнее положение не может так прекратиться. О благоразумный Оппий! Он тоскует по нему[4683] нисколько не меньше, но не говорит ничего, что оскорбило бы кого-нибудь из честных. Но об этом достаточно.
2. Что бы ни было нового (а я жду многого), прошу, не ленись писать, в частности — достаточно ли верно насчет Секста[4685], особенно же насчет нашего Брута[4686]. О нем, по словам того, к кому я завернул, Цезарь обычно говорил: «Очень важно, чего он хочет, но чего бы он ни хотел, хочет он сильно»[4687], и что он заметил это, когда тот говорил в Никее в защиту Дейотара[4688]; как ему показалось, он говорил очень настойчиво и свободно; опять-таки (ведь как только что-нибудь всплывает, я охотно пишу) недавно, когда я был у него[4683] по просьбе Сестия и ждал сидя, пока меня позовут, он сказал: «Сомневаться ли мне в том, что меня глубоко ненавидят, когда сидит Марк Цицерон и не может поговорить со мной с удобством для себя. А ведь если есть сговорчивый человек, то это он. Однако не сомневаюсь, что он глубоко ненавидит меня». Это и многое в таком роде. Но — к главному: что ни случится, — не только важное, но и малое, — напишешь. Со своей стороны, я ничего не пропущу.
DCCV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIV, 2]
Усадьба Гая Мация под Римом, 8 апреля 44 г.
1. Вчера я получил от тебя два письма; из первого я узнал о театре и о Публилии[4689], о благоприятных признаках со стороны сочувствовавшего народа. Рукоплескания, которыми встретили Луция Кассия[4690], также показались мне милыми.
2. Второе письмо — насчет Лысого[4691], у которого нет плеши, как ты полагаешь; ведь он выдвинулся, но не особенно. Беседа с ним задержала меня слишком долго.