о мне нужно и каких твоих действий я бы хотел, если бы это было тебе удобно, все-таки, когда я после отъезда плыл на корабле по озеру[5079], я решил, что к тебе следует послать Тирона для участия в тех делах, которые ведутся, и даже написал Долабелле, что я, если он находит нужным, готов выехать, и попросил его насчет мулов для перевозки[5080].
2. В этом деле (ведь я понимаю, что ты чрезвычайно занят делами бутротцев, делами Брута — забота об устройстве его дорогостоящих игр, как я предполагаю, в значительной части ложится на тебя), итак, в деле этого рода ты окажешь мне некоторое содействие; ведь многого не нужно.
Дело, мне кажется, клонится к резне, и она близка[5081]. Ты видишь людей, видишь оружие. Мне кажется, что я совсем не в безопасности. Но если ты другого мнения, пожалуйста, напиши мне. Ведь я решительно предпочитаю оставаться дома, если могу спокойно.
DCCLII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XV, 19]
Тускульская усадьба, между 17 и 21 июня 44 г.
1. Как следует дальше действовать в пользу бутротцев[5082]? Ведь ты пишешь, что действовал понапрасну. Но отчего возвращается Брут[5083]? Клянусь, я огорчаюсь тем, что ты так занят; это следует поставить в счет десяти человекам[5084]. То, правда, хлопотно, но терпимо и чрезвычайно приятно мне[5085]. Что касается военных действий, я не видел ничего более явного. Потому нам следует бежать и так, как ты говоришь. Чего хочет Феофан[5086] при встрече, не знаю; ведь он написал мне. Я ответил ему, как мог. Но он пишет мне, что хочет ко мне приехать, чтобы поговорить о своих делах и кое о чем, касающемся меня. Жду твоего письма. Прошу, прими меры, чтобы ничего не произошло необдуманно.
2. Стаций написал мне, что Квинт Цицерон[5087] очень настойчиво говорил с ним о том, что он не может переносить этого; для него дело решенное — перейти к Бруту и Кассию. Но я теперь хочу понять это; что это такое, — не могу объяснить; он может быть сердит на Антония за что-либо; может искать уже новой славы; все может быть болтовней и, бесспорно, так оно и есть. Тем не менее и я опасаюсь и отец встревожен: ведь он знает, что тот говорил об этом[5088]; мне же когда-то — невыразимое[5089]. Совсем не знаю, чего он хочет. От Долабеллы у меня будут поручения[5090], какие признаю нужными, то есть — ничего. Скажи мне, хотел ли Гай Антоний[5091] стать септемвиром. Он, во всяком случае, был достоин. Насчет Менедема — как ты пишешь. Будешь извещать меня обо всем.
DCCLIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XV, 20]
Тускульская усадьба, между 17 и 21 июня 44 г.
1. Я выразил благодарность Веттиену[5092]; ведь ничто не могло быть добрее. Поручения Долабеллы пусть будут любые, для меня что-либо, хотя бы такое, чтобы я известил Никия. В самом деле, кто против этого, как ты пишешь, возразит? Сомневается ли теперь кто-нибудь из благоразумных, что мой отъезд[5093] вызван отчаянием, не посольством[5094]?
2. По твоим словам, люди и притом честные мужи уже говорят о конце государства; в тот день, когда я услыхал, что того тирана[5095] на народной сходке называют славнейшим мужем, я начал несколько терять веру. Но после того как я вместе с тобой увидел в Ланувии, что у наших[5096] столько надежды жить, сколько они получили от Антония, я пришел в отчаяние. Поэтому, мой Аттик (пожалуйста, прими это храбро, как я пишу), считая тот род гибели, к которому приводят обстоятельства, позорным и как бы объявленным нам Антонием, я решил выйти из этой ловушки[5097], — не ради бегства, а в надежде на лучшую смерть. Все это — вина Брута[5098].
3. Ты пишешь, что Помпей принят в Картее[5099]. Итак, теперь против него войско. В который же теперь лагерь? Ведь середины Антоний не допускает. Та сторона не стойка, эта преступна; итак, поспешим. Но помоги мне советом: из Брундисия ли, или из Путеол[5100]? Брут, правда, — неожиданно, но благоразумно[5101]. Мне плохо. Ведь когда я его? Но человеческое следует переносить. Сам ты не можешь его видеть. Да покарают боги того мертвого, который когда-то на Бутрот[5102]! Но прошлое позади; посмотрим, что следует делать.
4. Хотя я и не видел Эрота, тем не менее из его письма и из того, что выяснил Тирон, счета его для меня почти ясны. Ты пишешь, что следует сделать новый заем[5103] в сумме 200000 сестерциев на пять месяцев, то есть до ноябрьских календ; что к этому сроку поступят деньги, которые должен Квинт. Итак, раз ты, по словам Тирона, не согласен, чтобы я ради этого приезжал в Рим, если это нисколько не обидит тебя, пожалуйста, выясни, откуда поступают деньги, внеси их на мой счет. Вижу, что это в настоящее время нужно. Об остальном более тщательно разузнаю у него самого[5104], в том числе о доходах с имений, относящихся к приданому[5105]. Если это добросовестно выплатят Цицерону — впрочем, я хочу, чтобы более щедро, — он все же не будет нуждаться почти ни в чем. Со своей стороны, я вижу, что и мне нужны деньги на дорогу, но ему будут выплачивать доходы от имений по мере поступления, мне же нужна вся сумма. Хотя мне и кажется, что тот, кто боится теней[5106], имеет в виду резню, тем не менее я намерен выехать только после окончательной выплаты. Будет ли она окончательной или нет, узнаю при встрече с тобой. Я счел, что это письмо следует написать собственноручно, и поступил так. Что касается Фадия — как ты пишешь: ни при каких обстоятельствах кому-либо другому. Ответь, пожалуйста, сегодня.
DCCLIV. Марку Туллию Тирону
[Fam., XVI, 23]
Тускульская усадьба, около 21 июня 44 г.
Туллий шлет большой привет своему Тирону.
1. Да, ты закончь объявление[5107], если можешь; впрочем, это деньги такие, что не нуждаются в объявлении. Тем не менее… Бальб пишет мне, что он измучен столь сильным приступом, что не может говорить. То, что Антоний сделал насчет закона[5108], приму как сделанное. Только было дозволено жить в деревне. Вифинскому[5109] я написал.
2. Насчет Сервилия[5110] ты решишь, раз ты не презираешь старости. Впрочем, наш Аттик, когда-то поняв, что меня волнует паническое, всегда думает об одном и том же[5111] и не видит, каким оплотом философии я огражден, а так как сам он боязлив, то он, клянусь, устраивает смятение. Я все-таки очень хочу сохранить старую, без всякой обиды, дружбу Антония[5112] и напишу ему, но не ранее, чем увижу тебя, и все-таки не отвлекаю тебя от получения долга: колено ближе голени[5113]. Завтра жду Лепту[5114] и нашего[5115], к горечи которого мне следует прибавить приятность твоей беседы. Будь здоров.
DCCLV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XV, 21]
Тускульская усадьба, 22 июня 44 г.
1. Говорю тебе — Квинт отец вне себя от радости; ведь сын написал, что он именно потому хотел бежать к Бруту, что, когда Антоний дал ему поручение сделать его диктатором и занять укрепление, он отказался, а отказался он, чтобы не оскорбить отца; после этого тот[5116] ему враг. «Тогда я, — говорит, — собрался с духом, опасаясь, как бы тот, в гневе на меня, чем-либо не повредил тебе; поэтому я умилостивил его. И 400000 сестерциев — верные, на остальные — надежда». Стаций же пишет, что он хочет жить вместе с отцом[5117] (это удивительно), и радуется этому. Видел ли ты более явного бездельника?
2. Ваше воздержание[5118] насчет дела с Каном[5119] одобряю. Я ничего не предполагал насчет записей; я думал, что приданое возвращено полностью. То, что ты откладываешь, чтобы обсудить со мной при встрече, буду ждать. Письмоносцев задержишь, насколько захочешь; ты ведь занят. Что касается Ксенона — дельно. То, о чем пишу, — когда закончу. Квинту ты написал, что ты послал ему письмо; никто не доставлял его.