[5526], счел преступлением, чтобы на заседании сената умолчали о твоих божественных заслугах перед государством (это произошло бы, если бы я не пришел), или даже если бы о тебе что-либо с почетом было сказано — чтобы я не присутствовал.
3. Поэтому я рано пришел в сенат. Когда это было замечено, сенаторы собрались в полном составе[5527]. Что я предложил в сенате насчет тебя[5528], что я сказал на многолюднейшей народной сходке[5529], — предпочитаю, чтобы ты узнал из писем других. В одном, пожалуйста, будь уверен: все, что будет относиться к возвеличению твоего достоинства, которое, само по себе — высочайшее, я всегда буду брать на себя и защищать с чрезвычайным рвением; хотя я и понимаю, что я буду делать это вместе с многими, все-таки буду стремиться к первенству в этом.
DCCCXIV. Квинту Корнифицию, в провинцию Старую Африку
[Fam., XII, 22]
Рим, после 20 декабря 44 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Корнифицию.
1. Мы здесь ведем войну с гладиатором[5530], самым последним негодяем — нашим коллегой Антонием[5531], но при неравных условиях: против оружия словами. А он и о тебе говорит на сходках[5532], но не безнаказанно; ведь он почувствует, каких людей он задел. Но тебе, полагаю я, обо всем происшедшем пишут другие; от меня ты должен узнавать будущее, предугадать которое не трудно.
2. Все уничтожено, и у честных нет вождя, а наши тираноубийцы среди далеких племен[5533]. Панса и придерживается честных взглядов и высказывается смело[5534]; наш Гирций выздоравливает несколько медленно. Что будет, совсем не знаю. Все-таки надежда одна — что римский народ когда-нибудь будет подобен предкам. Я, во всяком случае, не оставлю государства без поддержки и, что бы ни случилось, в чем я не буду повинен, перенесу стойко. Одно, конечно, — доколе смогу, буду оберегать твое доброе имя и достоинство.
3. За двенадцать дней до январских календ сенат в полном составе согласился со мной как по поводу прочих важных и необходимых дел, так и по поводу сохранения провинций теми, кто ведает ими, и передачи их только преемникам, назначенным на основании постановления сената[5535]. Я предложил это как ради государства, так, клянусь, ради сохранения твоего достоинства. Поэтому во имя нашей приязни прошу тебя, во имя государства советую — не допускать, чтобы кто-либо обладал в твоей провинции какой-либо судебной властью[5536], и во всем сообразоваться с достоинством, выше которого ничто не может быть.
4. Буду говорить с тобой откровенно, как того требуют наши дружеские отношения: если бы ты послушался моего письма, то в случае с Семпронием[5537] ты снискал бы величайшую похвалу у всех; но это и прошло и менее значительно. Следующее — важное дело; постарайся удержать провинцию во власти государства. Я написал бы больше, если бы твои не торопились. Поэтому, пожалуйста, извинись за меня перед нашим Хериппом[5538].
DCCCXV. Марку Туллию Тирону от Квинта Туллия Цицерона
[Fam., XVI, 27]
Рим, конец декабря 44 г.
Квинт Цицерон шлет большой привет своему Тирону.
1. Ты хорошенько высек меня за праздность своим письмом; ведь то, что брат написал более мягко, разумеется, из скромности и в спешке, ты написал мне без угодливости, как оно было, — и главным образом об избранных консулах: хорошо знаю, что они преисполнены сластолюбия и вялости, свойственных крайне изнеженным душам[5539]; если они не отойдут от кормила, предвижу величайшую опасность вследствие всеобщего кораблекрушения.
2. Трудно поверить, что, по моим сведениям, делали на летних квартирах, расположенных против лагеря галлов, они, которых тот разбойник[5540], если не будет принято более надежных мер, — привлечет к себе общностью пороков. Положение следует укрепить решениями либо трибунов, либо частных лиц. Ведь те двое едва ли достойны того, чтобы им доверить — одному Цесену[5541], другому подвалы харчевен Коссуция[5542]. Ты, как я сказал, у меня перед глазами. Увижу вас за два дня до календ и расцелую твои глаза, если даже, при прибытии, увижу тебя посреди форума. Люби меня. Будь здоров.
DCCCXVI. Дециму Юнию Бруту Альбину, в провинцию Цисальпийскую Галлию
[Fam., XI, 8]
Рим, конец января 43 г.
Марк Цицерон шлет привет избранному консулом императору Бруту.
1. Твоя Полла[5543] сообщила, чтобы я, если хочу, дал письмо к тебе, в то время, когда я не знал, о чем мне писать. Ведь все было неопределенно ввиду ожидания послов[5544], причем еще не было сообщений о том, чего они достигли. Все-таки я счел нужным написать следующее: во-первых, сенат и римский народ беспокоятся за тебя, — не только ради своего благополучия, но и ради твоего достоинства. Ведь удивительно уважение к твоему имени, а любовь к тебе со стороны всех граждан исключительна; они надеются и уверены, что как ранее от царя[5545], так в настоящее время ты освободишь государство от царской власти[5546].
2. В Риме и во всей Италии происходит набор, если это следует называть набором, когда все добровольно предлагают себя: столь сильный пыл овладел душами людей вследствие тоски по свободе и ненависти к длительному рабству. Насчет остального мы теперь должны ждать письма от тебя: что делаешь ты сам, что наш Гирций[5547], что мой Цезарь[5548]? Надеюсь, их вскоре с тобой соединит участие в победе. Мне остается написать о себе самом то, что тебе, как я надеюсь и предпочитаю, следовало бы узнать из писем твоих, — что твое достоинство я ни в каком отношении не оставляю и не оставлю без поддержки.
DCCCXVII. Квинту Корнифицию, в провинцию Старую Африку
[Fam., XII, 24]
Рим, конец января 43 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Корнифицию.
1. Не пропускаю случая (ведь я и не должен) не только прославить тебя, но даже выразить тебе уважение. Но предпочитаю, чтобы о моем рвении по отношению к тебе и услугах тебе было известно из писем твоих, а не из моих писем. Все же советую тебе отдаться делу государства всеми своими помыслами. Это соответствует той надежде на возвеличение твоего достоинства, какую ты должен иметь.
2. Но об этом я тебе в другое время более подробно. Ведь когда я пишу это, все неопределенно. Еще не возвращались послы, которых сенат отправил не для того, чтобы вымолить мир, но чтобы объявить войну[5549] в случае, если бы он[5550] не повиновался тому, о чем извещают его послы. Всё же я, как только представился случай, защитил дело государства по своему прежнему способу[5551]; перед сенатом и римским народом я объявил себя главой, а после того, как я взял на себя дело свободы, не упустил ни малейшего случая защитить всеобщее благоденствие и свободу. Но предпочитаю, чтобы ты и это — от других.
3. Моего ближайшего друга Тита Пинария препоручаю тебе с таким усердием, что с большим я не мог бы. Я лучший друг ему как за всяческие его доблести, так и ввиду общих стремлений. Он ведает счетами и делами нашего Дионисия[5552], которого и ты очень любишь и я более всех. Препоручать их тебе я не должен, но все-таки препоручаю. Итак, ты постараешься, чтобы я усмотрел из письма Пинария, благодарнейшего человека, твое рвение по отношению и к нему и к Дионисию.
DCCCXVIII. Гаю Кассию Лонгину, в провинцию Сирию
[Fam., XII, 4]
Рим, 2 февраля (?) 43 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Гаю Кассию.
1. Я хотел бы, чтобы ты пригласил меня на обед в мартовские иды; не было бы никаких остатков[5553]. Теперь ваши остатки мучат меня и притом меня более, чем кого бы то ни было. Впрочем, у нас выдающиеся консулы[5554], но премерзкие консуляры[5555]; сенат храбрый, но всякий, занимающий самую невысокую должность[5556], является храбрейшим. Но нет ничего храбрее, ничего лучше народа и всей Италии. Однако нет ничего отвратительнее послов Филиппа и Писона, ничего бесчестнее: хотя они были отправлены известить Антония об определенных требованиях[5557] на основании постановления сената, они, когда он не повиновался ничему из этого, по собственному почину доставили нам от него невыносимые требования. Поэтому ко мне стекаются, и я в деле спасения уже снискал расположение народа.