[6118]. Сервий[6119] — лучший друг тебе; я к твоим услугам. За семь дней до июньских ид.
DCCCXCIV. От Луция Мунация Планка Цицерону, в Рим
[Fam., X, 23]
Куларон, 6 июня 43 г.
Планк Цицерону.
1. Клянусь, мой Цицерон, я никогда не буду раскаиваться в том, что подвергаюсь ради отечества величайшим опасностям; только бы я, если со мной что-нибудь случится, был вне упреков в опрометчивости. Я признался бы в том, что по недостатку проницательности сделал оплошность, если бы когда-либо искренно доверял Лепиду. Ведь легковерие — большее заблуждение, нежели вина, и оно очень легко овладевает умом всякого честнейшего человека. Но я почти обманут не этим пороком; ведь я прекрасно знал Лепида. Так что же? Совестливость, которая во время войны чрезвычайно опасна, принудила меня подвергнуться этому испытанию; ведь я опасался, как бы — если бы я был в одном месте[6120] — кое-кому из хулителей не показалось, будто я слишком упорствую в своей обиде на Лепида и своей выдержкой даже поддерживаю войну[6121].
2. Поэтому я привел свои силы почти в пределы видимости для Лепида и Антония и, остановившись на расстоянии сорока миль, укрепился с намерением иметь возможность либо быстро подступить, либо безопасно отойти. При выборе места я обратил внимание также на то, чтобы иметь перед собой реку, переправа через которую была бы задержкой; чтобы под руками были воконтийцы[6122], через область которых, при их верности, для меня был бы открыт путь. Лепид, утратив надежду на мой приход, которого он очень добивался[6123], соединился с Антонием за три дня до июньских календ, и они в тот же день двинулись навстречу мне[6124]. Когда они были на расстоянии двадцати миль, меня известили об этом.
3. С соизволения богов, я постарался и быстро отступить, и чтобы этот отход вовсе не был подобен бегству, чтобы ни один солдат, ни один всадник, ни один предмет из поклажи не были потеряны или перехвачены теми разъяренными разбойниками. Поэтому в канун июньских нон я переправил все войска через Исару[6125], а мосты, которые я построил[6126], я разрушил, чтобы люди имели время собраться и чтобы я между тем соединился с коллегой[6127], которого я жду через три дня после отправки этого письма.
4. И верность нашего Латеренсия и его исключительную преданность государству[6128] я буду признавать всегда. Но, во всяком случае, его чрезмерная снисходительность к Лепиду сделала его менее прозорливым, чтобы оценить эти опасности. Видя, что его завели в ловушку, он попытался наложить на себя руки, в которые он бы мог с большим основанием взять оружие на погибель Лепиду. В это время ему однако помешали, и он до сих пор жив и, говорят, будет жив. Однако мои сведения об этом мало надежны[6129].
5. К великой скорби братоубийц[6130], я ускользнул от них; ведь они приближались, охваченные такой же яростью против меня, как и против отечества. Однако у них были следующие недавние основания для гнева; я не переставал упрекать Лепида с тем, чтобы он потушил войну; я порицал происходившие разговоры[6131]; я запретил легатам, присланным ко мне с поручительством Лепида[6132], являться мне на глаза; я перехватил военного трибуна Гая Кация Вестина, посланного Антонием с письмом к нему[6133], и отнесся к нему, как к врагу[6134]. Это доставляет мне вот какое удовольствие: чем больше они стремились захватить меня, тем, конечно, большее огорчение им доставила неудача.
6. Ты, мой Цицерон, выполняй то же, что ты делал до сего времени, — бдительно и усиленно поддерживай нас, стоящих в строю. Пусть прибудет Цезарь[6135] со своими надежнейшими войсками[6136]; или, если что-либо препятствует ему, пусть будет прислано войско; налицо большая опасность лично для него[6137]. Все, кто только ни ожидался во враждебном отечеству лагере погибших, уже собрались[6138]. Но почему нам не использовать для спасения Рима всех возможностей, какими мы располагаем? Если вы не будете там[6139] бездействовать, то я, поскольку это касается меня, конечно, во всем с избытком выполню свой долг перед государством.
7. Ты же, мой Цицерон, с каждым днем, клянусь, дороже мне, а твои заслуги изо дня в день усиливают мои опасения потерять какую-либо часть твоей приязни или твоего уважения. Желаю, чтобы мне можно было искренностью своих услуг, уже находясь вместе с тобой, сделать твои одолжения более приятными тебе. За семь дней до июньских ид, из Куларона, из области аллоброгов.
DCCCXCV. От Гая Асиния Поллиона Цицерону, в Рим
[Fam., X, 32]
Кордуба, 8 июня 43 г.
Гай Асиний Поллион Цицерону.
1. Квестор Бальб[6140] с большими наличными деньгами, с большим запасом золота, с большим запасом серебра, собранным из государственных поступлений[6141], не уплатив даже жалования солдатам, удрал из Гад и, после того как непогода задержала его на три дня у Кальпы, в июньские календы переправился в царство Богуда[6142] настоящим богачом. Ввиду последних слухов[6143], я еще не знаю, возвратился ли он в Гады, или же направится в Рим; ведь он позорнейше меняет свои намерения при каждом новом известии.
2. Но, помимо воровства и разбоя и сечения союзников розгами, он совершил также следующее (как он сам обычно хвалится, — «то же, что и Гай Цезарь»): на играх, которые он устроил в Гадах, он, даровав в последний день золотой перстень актеру Гереннию Галлу, проводил его, чтобы усадить в одном из четырнадцати рядов[6144] (ведь он устроил столько рядов для всаднических мест); для себя он продлил кваттуорвират[6145]; комиции на двухлетье он провел за два дня[6146], то есть объявил о выборе тех, кого ему было угодно; он возвратил изгнанников[6147], не нынешних, но тех времен, когда сенат[6148] был перебит или разогнан мятежниками, — при проконсуле Сексте Варе[6149].
3. Но вот это уже даже не по примеру Цезаря: во время игр он поставил претексту[6150] о своем походе для привлечения проконсула Луция Лентула[6151] и плакал во время представления, взволнованный воспоминаниями о подвигах. Но во время боев гладиаторов, когда некий Фадий, солдат Помпея, будучи забран в школу[6152], отказался взять на себя обязательство, после того как он дважды даром бился, и скрылся среди народа, он сначала выпустил на народ галльских всадников (ибо в него полетели камни, когда хватали Фадия), а затем, утащив Фадия, он закопал его в школе и заживо сжег[6153]; позавтракав, он прохаживался босой[6154], с распущенной туникой, заложив руки за спину, и когда тот несчастный призывал квиритов — «я римский гражданин по рождению!», — он отвечал: «Ну, ступай умоляй народ о покровительстве»[6155]. Диким зверям он бросил римских граждан и среди них некого скупщика на торгах, известнейшего в Гиспале[6156] человека, так как он был уродлив. Вот с этого рода чудищем я имею дело; но о нем подробнее при встрече.
4. Теперь — и это самое главное — решите, что мне, по вашему мнению, следует делать. У меня три надежных легиона; один из них, двадцать восьмой — после того как Антоний в начале войны привлек его на свою сторону обещанием дать в тот день, когда он прибудет в лагерь, по пятисот денариев[6157] каждому солдату, а в случае победы те же награды, что и своим легионам (кто думал, что им будет какой-либо предел или мера?), — как он ни был возбужден, я удержал, клянусь, с трудом; и я не удержал бы его, если бы он находился у меня в одном месте, так как ведь некоторые отдельные когорты восстали. Он не переставал подстрекать письмами и бесконечными обещаниями и остальные легионы. Да и Лепид не меньше настаивал передо мной посредством писем, и своих и Антония, чтобы я отправил ему тридцатый легион[6158]