[816], который, по твоим словам, ты одобряешь, мне не нравится.
5. Третье письмо послано в канун ноябрьских ид. В нем ты умно и тщательно излагаешь все то, что, по-видимому, оттягивает решение моего дела, — о Крассе, Помпее и прочих. Поэтому молю тебя, если будет какая-нибудь надежда на возможность окончания дела, благодаря рвению честных людей, авторитету и привлечению народа, то постарайся сломать все препятствия одним натиском, возьмись за это дело и побуди к этому прочих. Если же, как я предвижу на основании и моих и твоих догадок, надеяться не на что, молю и заклинаю тебя любить брата Квинта, несчастного, которого я погубил в своем несчастье[817], и не позволять ему принять относительно себя какого-нибудь решения, которое тяжело отзовется на сыне твоей сестры[818]; моего Цицерона, бедняжку, которому я не оставляю ничего, кроме своего ненавистного и обесчещенного имени, защищай, насколько можешь; Теренцию, самую несчастную из всех, поддержи своими заботами. Получив известия о первых днях[819], выеду в Эпир. Напиши мне, пожалуйста, подробно в ближайшем письме, каким оказалось начало. Написано в канун декабрьских календ.
LXXXIV. Родным, в Рим
[Fam., XIV, 3]
Диррахий, 29 ноября 58 г.
Туллий шлет привет своей Теренции, Туллии и Цицерону.
1. Я получил от Аристокрита три письма, которые я почти смыл слезами; я удручен горем, моя Теренция, и меня мучат не столько мои несчастья, сколько твои и ваши. Я более несчастен, чем ты, при всем твоем великом несчастье, оттого что хотя само бедствие является общим для нас обоих, но вина только моя. Моим долгом было либо избежать опасности, согласившись быть легатом[820], либо оказать сопротивление настойчиво и всеми средствами, либо пасть с мужеством[821]. Не могло быть ничего более жалкого, более постыдного, более недостойного меня, чем это.
2. Поэтому я страдаю как от горя, так и от стыда, ибо мне стыдно, что я не проявил доблести и заботливости ради самой лучшей жены и прелестнейших детей. Ведь у меня днем и ночью перед глазами ваш траур[822] и горе, а также твое слабое здоровье, между тем надежда на спасение очень ничтожна. Враги многочисленны, недоброжелатели — почти все. Выгнать меня было трудно, препятствовать возвращению легко. Все же, пока вы сохраните надежду, я не сдамся, чтобы не казалось, что все погибло по моей вине.
3. Находиться в безопасности, о чем ты беспокоишься, мне теперь очень легко, — ведь даже враги желают мне жить в столь жалком состоянии; все-таки я сделаю то, что ты советуешь. Я выразил благодарность друзьям, согласно твоему желанию, и передал эти письма Дексиппу; я написал, что ты известила меня об их преданности. Что наш Писон проявляет по отношению к нам удивительное рвение и преданность, я вижу и сам, и все рассказывают об этом. Дали бы боги, чтобы я когда-нибудь мог порадоваться такому зятю, находясь вместе с тобой и нашими детьми! Теперь остается надежда на новых народных трибунов и притом — в первые же дни[823], ибо если дело затянется, — кончено.
4. Поэтому я тотчас же посылаю к тебе Аристокрита, чтобы ты могла без промедления написать мне о начале событий и о ходе всего дела. Впрочем, Дексиппу[824] я также велел тотчас же возвратиться и послал передать брату, чтобы он почаще отправлял ко мне письмоносцев. Ведь я теперь нахожусь в Диррахии с той целью, чтобы возможно скорее узнавать о происходящем; при этом я в безопасности, так как я всегда защищал этот город. Когда сообщат, что мои враги приближаются[825], я уеду в Эпир.
5. Ты пишешь, что, если я хочу, ты готова приехать ко мне. Зная, что большая часть этого бремени лежит на тебе, я хочу, чтобы ты была там. Если вы завершите начатое, то мне следует приехать к вам; если же…, но нет надобности дописывать до конца. На основании твоего первого или, самое большее, второго письма я смогу решить, что мне делать. Ты только, пожалуйста, пиши мне обо всем самым тщательным образом, хотя я уже должен больше ждать событий, нежели писем. Береги здоровье и верь, что дороже тебя у меня ничего нет и никогда не было. Будь здорова, моя Теренция; мне кажется, что я вижу тебя, и потому исхожу слезами. Будь здорова. Канун декабрьских календ.
LXXXV. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., III, 24]
Диррахий, 10 декабря 58 г.
1. Вначале, когда вы написали мне, что с вашего согласия наместничества консулов определены[826], то, хотя я и опасался последствий этого, я все же надеялся, что вы в свое время проявили большую предусмотрительность. Но после того как мне и рассказали и написали, что ваше решение резко порицают, я сильно взволновался, потому что, казалось, отнята та незначительная надежда, которая была. Ведь если народные трибуны раздражены против нас, то на что надеяться? А они раздражены против нас, видимо, с полным основанием, так как с ними, взявшими на себя ведение моего дела, не посоветовались, а из-за уступки с нашей стороны они утратили всю силу своего права[827], тем более, что они, по их словам, ради меня захотели проявить свою власть при определении наместничества консулов не ради того, чтобы создать им затруднения, а чтобы привлечь их к моему делу. По их словам, если консулы захотят теперь отдалиться от меня, они смогут сделать это свободно, а если захотят быть за меня, то они бессильны против воли трибунов. Ты пишешь, что если бы вы не решили так, то те достигли бы того же, обратившись к народу; против воли народных трибунов этого никак не могло бы произойти. Поэтому я опасаюсь, что мы лишились содействия народных трибунов, а если содействие сохранено, то это принудительное средство привлечь консулов — утрачено.
2. К этому присоединяется другая немалая неприятность: то важное мнение — так, по крайней мере, мне передавали, — что сенат не примет никаких постановлений, пока не будет вынесено решение обо мне, утрачено, и именно из-за такого вопроса, который не только не был необходимым, но был даже необычайным и новым (я думаю, никогда не производилось определения наместничеств новоизбранных консулов[828]), таким образом, ввиду того, что та твердость, которая была достигнута в этом вопросе ради меня, ослабела, ничто не препятствует проведению решений. Что у тех друзей, к которым обратились, это встретило одобрение, — неудивительно; ведь в самом деле трудно было найти кого-нибудь, кто бы открыто высказался против дела, столь угодного двум консулам, и было уж совсем трудно не пойти навстречу дружественнейшему человеку Лентулу или Метеллу, который великодушно предал забвению наше столкновение[829]; но я боюсь, как бы мы, сумев удержать этих, не упустили народных трибунов. Пиши мне, пожалуйста, о том, что из этого получилось и в каком положении все дело, и притом так, как ты начал, ибо эта правдивость, если она даже и неприятна, все-таки желательна мне. Написано за три дня до декабрьских ид.
LXXXVI. Титу Помпонию, в Рим
[Att., III, 25]
Диррахий, вторая половина декабря 58 г.
После того как ты уехал от меня[830], мне доставили из Рима письмо, из которого я вижу, что мне придется зачахнуть в этом бедственном положении. Ведь если бы оставалась хоть какая-нибудь надежда на мое избавление, то ты (не в обиду тебе будь сказано), при своей любви ко мне, не уехал бы в это время. Но я оставляю это, чтобы не показалось, что я неблагодарен или хочу, чтобы все погибло вместе со мной. Прошу тебя об одном: постарайся, как ты подтвердил мне, появиться до январских календ, где бы я ни был.
LXXXVII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., III, 26]
Диррахий, середина января 57 г.
Мне доставлено письмо от брата Квинта с принятым обо мне постановлением сената[831]. Я намерен дождаться предложения законов народу, а если будет оказано противодействие, то я воспользуюсь суждением сената[832] и скорее расстанусь с жизнью, нежели с отечеством. Ты же, прошу тебя, поторопись с приездом ко мне.
LXXXVIII. Квинту Цецилию Метеллу Непоту, в Рим
[Fam., V, 4]
Диррахий, середина января 57 г.
Марк Цицерон шлет привет консулу Квинту Метеллу.
1. Письма брата Квинта и моего близкого друга Тита Помпония подали мне столь большую надежду, что я рассчитывал на твою поддержку не меньше, чем на поддержку твоего коллеги[833]. Поэтому я тотчас же послал тебе письмо, в котором, как того требовала моя участь, я и благодарил тебя и просил о поддержке на будущее время. Впоследствии я узнал не столько из писем родных, сколько из разговоров с теми, кто приезжал сюда, что твои намерения изменились. Это привело к тому, что я не решился надоедать тебе письмами.
2. Но теперь брат мой Квинт подробно написал мне о твоей в высшей степени мягкой речи в сенате; побуждаемый ею, я попытался написать тебе и убедительно прошу тебя, насколько это согласуется с твоим желанием, скорее защищать своих в союзе со мной, чем нападать на меня из-за жестокой надменности твоих родных