Карл молчит, словно не замечая, как многозначительна пауза. Людвиг плавно отступает от стены, делает первые несколько шагов по улице, увлекая его следом. Ноги Карл переставляет плохо, но переставляет. Вид его понурый.
– Не помню, – бормочет он. Людвиг мягко уточняет:
– Правда?
– Правда, – уверяет Карл, и непохоже, что лукавит. Он спотыкается на ровном месте, едва не влетает в лужу. Его приходится ловить.
– Странно, – отзывается Людвиг, продолжая путь. – Впрочем… – он решает, что острота не помешает, – с такими вливаниями странно, что ты помнишь свое имя.
– Я даже помню имя твоей любовницы, я видел твои письма! – заявляет Карл, явно чтобы задеть его, и Людвиг морщится, но сдерживается. Вторая Фанни…
– Давай не будем об этом, хорошо? Ты не мог полностью понять то, что прочел, даже я не до конца это понимаю. Она… та дама… очень не любит, когда ее зовут по имени.
– Она замужем? – настораживается Карл, и приходится повторить:
– Не будем об этом. По крайней мере, сейчас, хорошо? Я вот не спрашиваю, с кем ты спишь и спишь ли вообще, хотя имею право, пока ты несовершеннолетний.
– Очень мило, – ворчит Карл, качая головой, и Людвиг спешит отвлечь его:
– Давай о важном. Почему вообще ты думал, что ради моих ожиданий должен отказаться от той своей мечты?
– Я… – Он запинается, округляет глаза. – «Той»… погоди, так ты и это знаешь?
– Знаю, конечно. – Наконец Людвиг чувствует торжествующее облегчение, узел в груди немного ослабевает. – Знаю, и давно, ты же не думал, что меня так легко провести? Да, это не мое, и да, наверное, это совсем иное обучение, но все же.
– И ты не против? – Карл спрашивает с придыханием, останавливается так резко и так наваливается на Людвига, что тот сам едва не падает.
– Осторожнее, мой маль… – Он спохватывается, но Карл, похоже, не замечает обращения. – Правда, осторожнее. – Он встает ровнее, чуть отстраняется и шутливо интересуется: – Ну вот и как ты будешь их дрессировать, как будешь на них скакать, если твои собственные ноги…
– Дрессировать? – переспрашивает Карл. Что-то в его тоне заставляет Людвига опять ощутить сухость в горле. – О чем ты?
– Ну, лошадей! – Людвиг повторяет привычный жест племянника: пожимает плечами, почти беспомощно. – Это, наверное, не так просто, нужен какой-то потенциал.
– Наверное… – растерянно отзывается Карл. – Не имею понятия.
– Погоди. – Людвиг плавно отпускает его. Карл стоит достаточно твердо, но смотрит так, будто не понимает, где находится. Глаза бегают, лицо напряженное. Да что такое? – Карл, не нужно притворства, ладно? Не хотел признаваться, но да, пару раз я за тобой следил и видел, что ты ходишь смотреть на липицианов. – Карл открывает рот. – И мои друзья это говорили! И если ты думаешь, что кто-либо осудил тебя, то нет, мы…
Карл смотрит все так же напряженно, пусто. Но в следующий миг в пустоте проступает то, от чего Людвиг теряет дар речи. Обида. Разочарование. Продолжить не получается, более того, внезапно хочется попятиться. Но нужно оставаться на месте. Держаться.
– Значит, на самом деле вы ничего не поняли, – слышит наконец он. Карл натянуто усмехается. – Не поняли… и ладно. – Он обнимает себя за плечи, будто замерзнув, и, похоже, решается на что-то. – Ладно. – Его глаза встречаются с глазами Людвига. Там загорается прежний огонь. – Раз так, поговорим прямо, ты был честен – буду и я. Хорошо?
– Хорошо, – все так же беспомощно отзывается Людвиг вопреки чему-то внутри, требующему просто прервать разговор. – Скажи же, чего ты…
– Я ходил смотреть не совсем на липицианов, – говорит Карл. – Я ходил смотреть на офицеров, гарцующих на них. – Снова пауза. – Я хочу стать военным, дядя. Вот так.
В тишине Людвиг ясно слышит, как пролетает в небе какая-то птица, как крыло ее рассекает ночной воздух свистом – и забирает ворожбу. В следующий миг виски взрываются грохотом, уши – гулом, и два этих звука сливаются в трескучую канонаду. Боль такая спонтанная и острая, что приходится зажать голову руками и согнуться, потом и рухнуть на колени. С губ срывается вопль. Со стороны теперь кажется, что он молит о чем-то племянника, и падение столь страшно, что тот сразу кидается навстречу, хватает его за локти, пытается поднять обратно, трясет:
– Что? Да что, что?
Людвиг только читает это по губам. Собрав немного сил, касается пальцем уха и мотает головой. Наверное, на лице такое мучение, что Карл не задает вопросов. Но бледный, перепуганный, дергающий Людвига туда-сюда, он продолжает говорить что-то, говорить быстро и сбивчиво. Понять все, увы, невозможно, но смысл… смысл смутно считывается. «Не пугайся». «Я найду тех, с кем буду един духом». «Я буду на воздухе, буду тренироваться». «Я буду делать нужное дело». «Я прославлюсь, особенно если будет война». А Людвиг снова и снова мотает головой. Мотает на каждый фрагмент речи, кажущийся цельной фразой, мотает остервенело, но сам не может даже раскрыть рта. Карл наконец иссякает, но глаза его все еще мерцают надеждой. Одновременно ему удается поднять Людвига с мостовой, отряхнуть, снова ухватить под локоть.
В этот раз Людвиг вырывается сам. Отступает, оправляет одежду, потирает уши. Карл смотрит вопросительно, испуганно. В голове визжат голоса, но что им нужно, непонятно. Мучительно хочется закричать. Вспоминается Башня Дураков с алыми огнями над громоотводом, вспоминается Сальери – не нынешний, а времен оккупации, и его окровавленные руки, и музыка над развороченным городом. Избитая повстанка. Алый ручей и десятки тел юношей, многие из которых были даже младше Карла. Сердцебиение в стенах. Драконий огонь.
– А вот этого не будет, слышишь? – выплевывает Людвиг. Он себя не слышит, но Карл явно да: он будто налетает на преграду. – Не будет, ни за что, будь ты проклят! Не хочешь быть в университете – выметайся. Выбирай что угодно другое, я устрою, но в семье Бетховенов не будет убийц! Ты не знаешь, о чем мечтаешь. Война не имеет ничего общего с твоими детскими играми. Все.
Он не дает перебить, не ждет ответов, да и не смог бы сейчас их понять: тетради нет, как нет и сил вглядываться в движение губ. Жестом запрещая приближаться, Людвиг отворачивается и идет прочь. Он хочет домой. Домой, и неважно, пойдет ли Карл с ним. Может, лучше бы не пошел, лучше не видеть его хоть до рассвета… иначе может случиться непоправимое. Например, убийца в семье Бетховенов все-таки появится.
Проверять не хочется, но скоро Людвиг оборачивается, пересилив себя. Понурый, бледный Карл идет следом. Но расстояние меж ними уже огромно, как меж берегами Рейна.
1826Каменное сердце
Карл не просыпается, когда приземистая громада Вассерхофа склоняет над каретой серый щербатый лик. Николаус не обманул: дом впечатляет, даже немного страшит. Скорее всего, это правда была когда-то крепость: стены толстые, справа от основного фасада любопытным острым ухом торчит башенка. Людвигу бы тут не понравилось, он непременно вспомнил бы свой угрюмый кошмар – Башню Дураков, – если бы не большие, горящие золотом окна и не толпа молодых деревьев вокруг. То ли брат все так обустроил, то ли тот, у кого он это поместье купил. «Николаус ван Бетховен, землевладелец!» – так он гордо подписал первое письмо из нового гнезда. Людвиг не преминул поддразнить его, подписав свое: «Людвиг ван Бетховен, мозговладелец!» Но Нико не обиделся, скорее всего его смягчила приписка, от которой Людвиг не удержался: «Я очень рад, что ты наконец переехал, лучше не держаться за места, где нас разрывали на части». Он-то понимает: Линц после войны все-таки мучил брата, мучил, как бы тот ни бравировал решимостью и человечностью.
И вот они приняли наконец приглашение гордого «землевладельца», пусть и не в тех славных обстоятельствах, каких бы хотелось. Мирно стучит дождь, окна манят, лампы сияют на крыльце, с которого уже спешит к воротам высокий силуэт. Но на душе промозгло, усталость давит, выходить не хочется вовсе. В карете Людвиг с Карлом вдвоем. Безымянной нет.
– Проснись. – Людвиг склоняется к племяннику и осторожно трогает его плечо. – Проснись, мы приехали.
Он все равно подскакивает и морщится. Повязка на голове, всклокоченные волосы, затуманенные глаза делают его вид совсем хворым. Людвиг, стиснув зубы, отворачивается. Ему нужно несколько секунд борьбы, чтобы улыбнуться, когда дверь откроется и мокрый, тоже лохматый Нико воскликнет:
– Ну наконец-то! Я уже думал, вы где-нибудь утопли в болоте!
– У тебя тут есть болота? – Людвиг усмехается, щурясь от лампы в руке брата. Читать по губам за эти два года он стал лучше, пока не все длинные фразы, но такое разобрать можно. – Обязательно прогуляюсь, верну свое сердце.
Нико хмурится: шутка ему не нравится, да и самому Людвигу она не по душе. Взгляд брата устремляется на Карла, обегает повязку. Нико что-то спрашивает. Карл кивает, начиная вылезать, и говорит: «Нормально», значит, вопрос был о самочувствии и возможности передвигаться. За плечом брата маячит еще пара силуэтов – домашние или прислуга. Они сразу обступают Карла, раскрывают над ним зонт и ведут к крыльцу, так бережно, будто это раненая королевская особа. Он смущенно оглядывается. Людвиг притворяется, что не заметил.
– А ты? – спрашивает Нико, все светя ему в лицо лампой.
– Иду, – лаконично отзывается Людвиг, но брат не двигается. – Что?
– Ничего. – Нико наконец отмирает, убирает лампу, отворачивается. Машет рукой и, наверное, говорит: «Пойдем».
Людвиг со вздохом выбирается на улицу и подставляет лицо косому ливню. Так он стоит секунд пять, а то и десять, пока не убеждается: следом не выберется никто. И рядом никого, ну конечно, а брат уже удалился шагов на семь. Догоняя его, но не решаясь взять за плечо, Людвиг говорит, как он надеется, достаточно тихо:
– Я сожалею и понимаю, что виноват, если тебе это важно.
Брат кидает на него долгий взгляд исподлобья, но молчит.
Нет смысла отрицать очевидное, нет смысла добавлять что-то. Задержавшись снова, на крыльце, Людвиг оглядывает мокрый сад, ворота, карету, из которой еще пара слуг выгружает вещи. В тепло не хочется, ничуть – может, из-за понимания, что укоризненных взглядов сразу станет три. Не совсем сразу, конечно, а как то