Великая стена
I
Из глубокой Азии, с предгорьев Алтая, в Петербург приехал Готлиб Форвард, и Анна Петровна с непостижимой ловкостью перехватила его у кузины Нади на один вечер. Готлиб Вильгельмович – ученый коммерсант, маслодел, путешественник, а главное, он имеет какую-то записку для представления в высшие сферы. Нынче все пишут записки. Обыкновенно долго перечеркивают их, переписывают, читают местному о. протоиерею, затем печатают на ремингтоне, и она спешит за стаей летящих к северу пакетов, чтобы опуститься сразу на несколько высоко– и просто превосходительных письменных столов. Дальнейшая их участь, как большинства дичи, – быть подстреленной метким глазом опытного секретаря и брошенной в ягдташ… то бишь в корзинку под чудесным резным столом его п-ства. Но Готлиб Вильгельмович вез что-то серьезное. У него такие славные серые глаза, обвеянное степным воздухом свежее лицо и богатырские плечи. Анна Петровна была бы не на высоте своего положения, если бы колебалась хоть один момент: она тотчас взяла Готлиба Вильгельмовича приступом, и вот мы собраны снова в малиновой гостиной, где неделю назад спасались от наводнения.
– Дорогой Готлиб Вильгельмович, не угодно ли! – элегантным жестом пригласила хозяйка гостя на эстраду.
Тот вошел тяжелыми стопами, под которыми трещал паркет. Окинув светлым взором гостиную, он весело усмехнулся:
– Тут маленький ошибка, – начал он, подделываясь под немецкий акцент. – Готлиба Вильгельмовича тут нэйт, а есть Богдан Васильевич, купец из Верхотурья, совсем русский человек, даже, – как изволите увидеть, – гораздо более русский, чем кое-кто из здесь присутствующих. Если не по крови, то по духу.
Сделав это вступление, Богдан Васильевич внушительно поклонился. Мы ему похлопали.
– Я приехал из глубины русской Азии, – чистейшим русским выговором начал он свою речь. – Я приехал, чтобы подать свой голос, свою записку, свой протест против странного малодушия, которое, судя по печати, овладевает иными петербургскими кругами. Я приехал, чтобы сказать мнение сибиряка о вопросе колоссальной важности не только для Сибири, а и для всего народа русского. Уходить нам из Маньчжурии или не уходить?
Богдан Васильевич многозначительно смолк. В гостиной почувствовалось то, что на языке парламентских отчетов называется mouvement.
– Не-у-хо-дить! – отчеканил он вдруг, сдвинув брови и треснув рукой по своей записке. – Я прожил в Сибири десять лет и изъездил ее из конца в конец. Я два раза был в Маньчжурии, в Порт-Артуре, в Японии, в Китае. Я беседовал со многими знающими толк людьми. И вот мое мнение: не уходить!
– То есть ввязываться в войну из-за Маньчжурии с целою коалицией? – спросил кто-то.
– Нет-с, совершенно наоборот. Не уходить, именно чтобы избежать войны, если только это сколько-нибудь возможно. Строго говоря, насколько я могу судить, война почти неизбежна, но единственное, что еще может предотвратить ее, – это нам оставаться на месте. Чуть мы тронемся – на нас обрушатся и Япония, и Китай, и тогда воевать уже придется во что бы то ни стало.
Готлиб Вильгельмович заглянул в свою записку.
– Видите ли, милостивые государи, в каком положении дело. Война, в сущности, давно объявлена, если не гнаться за формальностями, если смотреть по существу. И мы, и желтые соседи уже ведем эту войну при неблагосклонном для нас участии других держав. И вот, когда мы достигли блестящих успехов, раздается вопрос: не отказаться ли нам добровольно от всех побед? Не зачеркнуть ли всю многолетнюю, дорого стоившую и трудную работу? Мне, признаюсь, этот вопрос кажется более чем странным. Или не надо было начинать всей этой полудипломатической, полунастоящей войны с занятием Порт-Артура, или…
– Конечно, не надо было начинать, – возразил кто-то из публики.
– А я думаю, что это было безусловно необходимо, и буду иметь честь это доказывать ниже.
– Обратили ли вы внимание на крайне интересные письма из Америки г. Вандами? Оказывается, что в то самое время, как «всенемцы» проповедуют разрушение России с Запада, а японцы готовятся к бою с Востока, в отдаленнейшем от нас тридесятом царстве, в Соединенных Штатах, проповедуется тоже разгром России, вытеснение ее с азиатского материка. Дело, господа, вовсе не шуточное. Гигантская республика растет сказочно быстро. Она в союзе с Англией задумывает проделать со старым материком то же самое, что Европа когда-то проделала с новым. Как четыреста лет назад древние царства инков и ацтеков нежились себе под солнцем, ничего не зная да не ведая, а с Востока, через необозримый океан наплывали белые люди в железе, с евангелием и мечом, так и теперь. Из-за еще более необъятного Тихого океана на дремлющую Азию надвигается истребительная сила Америки. Хищные англо-американцы, уже захватившие юг Азии, заявляют права на величайшую из империй и на соседку ее – Сибирь. Они открыто провозглашают весь Тихий океан «американским озером». Профессор Колумбийского университета Гиддинг на обеде в Нью-Йорке в честь одного английского философа формулировал будущее так: «Величайшим вопросом двадцатого столетия будет следующий: кто окажет свое влияние на цивилизацию мира, англосакс или славянин?» Именно на берегах Тихого (какая ирония!) океана предполагается встреча и окончательная борьба двух мировых могуществ, и гибель наша уже учитывается врагами. Вы скажете: можно ли обращать внимание не безумный бред каких-то публицистов и профессоров? Я замечу на это, что безумный бред одного поколения превращается в живую реальность для следующих. Разве всего полтораста лет назад теперешние владения Англии не казались безумством? Чтобы население крохотного острова, едва заметного на глобусе, сумело в один век захватить четверть земной суши и подчинить сотни миллионов варваров, – это показалось бы тогда более фантастическим, чем захват Китая Америкой. А перед этим за триста лет захватила же крохотная Португалия – Бразилию, Испания – необъятные земли в Средней, Южной и Северной Америке, Голландия – в Тихом океане. «И небывалое бывает», как справедливо гласит девиз Петра Великого на медали, выбитой в честь поражения шведов на море. К сожалению, мы не поняли тогда всей глубины этого девиза и весь расчет своей истории вели только на «бывалое»…
II
– Крайняя шаткость мнений по маньчжурскому вопросу, мне кажется, господа, происходит от невероятно быстрого развертывания всемирной истории, именно последних ее страниц. Инерция еще столь недавнего покоя так привычна, что мы не в состоянии уследить за инерцией движения. Последние события так грандиозны, что не вмещаются в наше поле зрения, и, глядя на них, мы не чувствуем их меры. На памяти живущего и еще не старого поколения коренным образом перестроился весь свет. Явились четыре новые великие державы, а некоторые старые разрослись до чудовищной величины. Всего менее выросла Россия, и всего опаснее новизна положения сказалась именно для нее. Всего в одно полустолетие поднялись наши враги – Германия, Япония, Соединенные Штаты. Кто бы мог это предвидеть в эпоху хотя бы Крымской войны? А кроме этих явных врагов быстро зреют Китай, Австралия, Индия. Можете быть уверены, что их эволюция будет не менее стремительной: всего десятки лет отделяют нас от появления новых трех или четырех могуществ, с которыми придется очень считаться. Мир, как в эпоху греческих диадохов, быстро интегрируется, собирается в гигантские лагери, и неужели это для нас совершенно безразлично? Неужели так-таки ровно никакой цены не имеет для нас небывалый еще в истории великий раздел земного шара? Немцы, французы, англичане поделили черный материк, на котором мы не имеем клочка. Англичане захватили Северную Америку, Австралию, Индию и при гробовом молчании держав двигаются на Персию и на Тибет. Германия движется на Турцию и на Китай. Соединенные Штаты захватывают острова Великого океана. Неужели это лихорадочное расширение наиболее культурных стран до нас не касается и судьбы народа нашего не колеблет? Простите меня, я думаю иначе. Я думаю, что мы находимся в величайшей из опасностей, какие когда-либо переживала Россия, в опасности тех, о которых гласит латинская поговорка: tarde venientibus – ossa.
Богдан Васильевич попросил себе чаю.
– Великий раздел земли еще не завершен, но уже выяснилась глубокая враждебность к нам растущих стран. Скажите, чем мы провинились перед культурным Западом? Тем же, чем и Китай: огромным пространством и отсутствием упругости, требующей расширения.
И Англия, и Америка пока еще прикрываются «Восходящим солнцем», они выступают против нас лишь в союзе с Японией. Может быть, в предчувствии собственной опасности, может быть, спасаясь от белого нашествия с Востока, авангард желтой расы, Япония, стремится на материк, в Корею, Маньчжурию, в Китай, чтобы именно здесь утвердить свои корни и организовать отпор белым. Прежде чем до Сибири доберутся американцы, ей предстоит выдержать монгольский натиск. Воевать или не воевать с Японией – об этом у нас идет оживленный спор. Но мне кажется, времени для спора остается уже немного. Еще несколько недель – и всем станет ясно, что кроме логики человеческой, столь хрупкой, есть железная, стихийная логика вещей, слагающаяся по каким-то своим законам, как жизнь моря или атмосферы. Когда свинцовая туча облегла горизонт, мы уверенно говорим: быть буре. Может быть, гроза пройдет, но умно поступят те, кто приготовится ее встретить. Бежать от бури? Разве можно убежать от бури? Разве мы знаем, где она нас застигнет? Уйти из Маньчжурии – казалось бы, так просто. Но мое глубокое убеждение, что это не значит уйти от войны. Уж Китай ли не отступал пред Японией – и все-таки она на него напала. Отступление наше непременно будет сочтено за слабость; тяжесть, которую мы подпираем плечом, непременно обвалится на нас, чуть мы отступим. Ничто так не раздразнивает политические страсти, как уступчивость. Неужели в самом деле, раз уйдем мы из Маньчжурии, Китай и Япония будут умилены этим и настанет вечный мир? Какой вздор! Но поймите же, что притязания этих держав идут не на клочок земли, а на весь Дальний Восток, на все Тихоокеанское побережье. Можно и должно ненавидеть войну, но раз она неизбежна, разумнее оставаться на занятых позициях и принять бой в лучших условиях, чем в худших.
– Позвольте, Готлиб… т. е. Богдан Васильевич, но ведь спор идет только из-за Маньчжурии. Имеем ли мы право расширять официальные рамки столкновения?
– Имеем не право только, но и обязанность, – ответил немец. – Наш долг – смотреть в корень вещей, – не в предполагаемые, а в действительные пружины событий. Дипломатам, как известно, язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Но нам, частным людям, к чему лукавить? Для нас должно быть ясно, что основной мотив теперешней передряги – это «быть или не быть» нам на Дальнем Востоке. Надо откровенно признать этот смысл нашей политики и откровенно осуществлять его.
– Но неужели нам действительно необходима Маньчжурия?
– Безусловно. Поезжайте в те края, или просто почитайте, что пишут оттуда. Наша Приморская область, весь берег Тихого океана, вся Восточная Сибирь уже теперь тяготеют к Китаю и Японии, как части тяготеют к целому. Этот слишком отдаленный край недостаточно имеет сцепления с Россией и надламывается к Востоку. Экономически, этнографически, географически это побережье – желтое, и желтизну его до сих пор мы никак выскрести не можем. Приморская область и устья Амура так еще недавно отошли от Китая, – так недавно Сахалин отошел от Японии? Вся эта страшно важная для Сибири окраина до сих пор чувствует дыхание дракона, дыхание самой древней и самой огромной человеческой семьи. Китай это отлично знает; он не забыл своих потерь, он дорожит этими отошедшими областями, как наседка разбежавшимися цыплятами. Вспомните, что из-за Кульджи, из-за клочка земли, Китай готов был воевать с нами в 1880 году. Вспомните, что Приморская область нам уступлена лишь в эпоху китайских бедствий. Наконец, психологически, – поставьте себя на место Китая: может ли он не мечтать о вытеснении нас с Востока, когда у него 400 миллионов жителей, у нас же нет и четырех миллионов в том краю. Пусть мы уйдем из Маньчжурии: положение Китая будет еще тверже, наше – еще слабей. Не ясно ли, как Божий день, что дайте только время укрепиться Китаю и Японии – они непременно начнут давление на нас. И чем слабее будет отпор, тем энергичнее напор. В этом убедили меня и личные наблюдения, и беседы с целым рядом лиц, воевавших, путешествовавших и служивших на Востоке и воочию видевших, что это за народ наши желтые соседи. Вспомните, что та же несчастная Корея служит уже две тысячи лет яблоком раздора между Китаем и Японией. Японцы делали не одно, а целый ряд нашествий на материк, и ненависть их просто перешла к нам вместе с китайским наследством. Припомните, что между Англией и Францией шла столетняя война из-за желания англичан утвердиться на материке. Может быть, не меньше времени нужно, чтобы окончательно разубедить японцев в возможности им сделаться континентальной державой. Как изволите видеть, в данное время поставлен на карту вовсе не маньчжурский вопрос, а несравненно более огромный: вопрос вообще о наших владениях в Тихом океане. Или мы не хотим владеть Восточной Сибирью, и тогда японцы уже определили нашу с ними будущую границу – Иркутск. Или мы должны быть готовыми отстаивать наше поморье со всею силою, на какую способны.
III
– Говорят: уйдем из Маньчжурии, и делу конец. Конец ли? Не будет ли именно тогда начало, и довольно скверное, – начало конца нашего спокойствия в Азии, начало эры непрерывных отступлений, пока нас вместе с чукчами не загонят в ледовитые тундры? Дело ведь, если говорить правду, стоит так. Хотя мы давно владеем частью берега, но еще не укреплены в правах. Владение наше оспаривается двумя и даже тремя сторонами (третья – Америка). Счастливая случайность – события 1900 года – отдали в наши руки ту область, которая действительно могла бы нас сделать бесспорными хозяевами Восточной Сибири. Без Маньчжурии Приамурье – отрезанная от всего света пустыня, вместе же с Маньчжурией – это страна с огромным будущим, которая уже теперь в состоянии оплачивать все издержки на себя. Только Маньчжурия дает смысл и основание нашему движению к Востоку, она – последний этап к Китаю, последняя из земель, отделяющих два великих царства. Если бы Китай совершенно твердо держал в руках Маньчжурию, то с этим помириться, конечно, пришлось бы. Но, к сожалению, Китай доказал уже, что не в силах удержать этот край. Не возьмем мы его, возьмет Япония, как было в 1899 г. Но это допустить было бы прямо убийственно. Ни Китаю, ни нам не нужно третьего соседа, явившегося из-за моря. Если Китай не сумел сделать Маньчжурию неподвижной частью своей территории, если она колеблется, возбуждая алчность заморских стран и нашу постоянную тревогу, Россия сама должна позаботиться об укреплении этой окраины. И раз мы столько жертв принесли для этого укрепления и фактически владеем страной, Китаю справедливо было бы согласиться на известные права наши, например, на совладение наше с ним (то, что называется condominium на языке права). В европейской – точнее, в еврейской печати оккупацию Маньчжурии называют грабежом, воровством и т. д. Но в существе дела юридические права Китая на Маньчжурию не больше, чем права России на эту область, даже меньше. Маньчжуры очень довольны русским владычеством, об этом пишут в японских и китайских газетах. Население страны страшится быть возвращенным под власть старого правительства. То, что маньчжурская династия сидит на китайском престоле, еще не делает Маньчжурию принадлежностью Китая. Скорее наоборот: юридически Китай принадлежит Маньчжурии, но не Маньчжурия Китаю.
Кто-то усмехнулся. В публике послышалось: «Парадокс!»
– Вовсе не парадокс, – повел глазами немец: – уж если становиться на почву права, где сплошь софизмы, то и этот софизм должен иметь силу. В самом деле: в Англии – Ганноверская династия, в Италии – Савойский дом, в Испании – Бурбоны, но Ганновер, Савойя, Бурбоннэ принадлежат же другим странам, маньчжуры некогда завоевали Китай, но сами завоеваны им не были. Если они предпочитают русское правительство, то последнее берет свое право обладания из наиболее чистого первоисточника, какой возможен. Вы скажете, Китай будет считать себя обиженным, если мы возьмем Маньчжурию. Да, но не было ли бы еще более чувствительной обидой для России, если бы для нее был закрыт доступ к теплому океану? Соседи не должны заслонять друг другу света. Притом едва ли речь может идти о простом захвате Маньчжурии. Хотя Англия в Египте и Австрия в Боснии-Герцеговине уже ввели этот маневр в международную практику, но всего вероятнее, что Россия за Маньчжурию предоставила бы Китаю реальные компенсации, – денежные, политические и даже территориальные. Кстати, обратите внимание на любопытный факт. Англия давно утвердилась в Китае, как у себя дома, и теперь двигается в Тибет, Германия заняла Киао-Шао и, конечно, навеки. И никто ни гу-гу, ни Японии, ни Америке и в голову не приходит требовать от немцев и англичан ухода. Россия же, вынесшая на себе тяжесть войны, до сих пор в сущности длящейся и разорительной, – возбуждает шум в обоих полушариях.
– Чем это объяснить? Простите, тут, мне кажется, Россия сама немножко виновата. Наша политика, начиная с Семилетней войны, чрезмерно великодушна и просто избаловала соседей. Мы отдали Фридриху II все свои завоевания, мы спасали троны в Италии, во Франции, в Австрии, в Турции, мы отстояли единство Скандинавии, Румынии и Соединенных Штатов, мы вернули Персии завоевания Петра, мы щадили Турцию и отстояли Китай от раздела. Согласитесь, что все это напоминает самопожертвование ламанчского героя. Естественно, что соседи плохо верят нашему великодушию и называют его иначе. Оно, это великодушие, вовсе не идет к внушительной наружности России. Собакевич, как известно, пользовался уважением среди соседей, но что было бы, если бы он заговорил языком Манилова? Сила, которой не боятся, внушает пренебрежение, и в этом случае даже справедливая попытка отстоять свое достоинство встречается с негодованием. Мне кажется, у нас нет большего врага, как забвение собственных народных интересов, и это основной источник чувства слабости. Если бы мы твердо помнили о великом народе, о стомиллионной массе, нужды которой неизмеримы, если бы только эти нужды жгли наше сердце, мы не были бы столь беспечно великодушны, мы стояли бы на своих народных выгодах, как на гранитном материке, и ощущали бы силу несокрушимую. Будьте уверены: сам народ, если бы мог судить о положении дел, никогда не посоветовал бы отступать – в условиях, когда выгодно идти вперед.
– Маньчжурия еще наша. Понимаете ли вы колоссальное значение этого факта? Beati possidentes! Маньчжурия занята нашими войсками, она имеет обеспеченную базу, во фланге – неприступную крепость и почти весь наш флот. Войны кровавой почти не было, но результаты победоносной войны налицо. Если мы отступим, то при неизбежной войне через несколько лет придется опять занимать ту же Маньчжурию, но уже ценою тяжелых битв. Придется снова укреплять тот же Артур. Эту крепость тогда пришлось бы брать осадой, теперь она наша. Скажите, есть ли смысл отказываться добровольно от положения столь очевидно выгодного? Это все равно как в игре в шахматы добровольно отдать пешку, которая пробралась в ферзи. Одно из двух: или политика вещь серьезная и в ней нет места маниловщине, или нужно совсем отказаться от политики. В данном положении мы господствуем над возможным театром войны. Все выгоды пока на нашей стороне. Единственная невыгода – это та, что мы на Дальнем Востоке еще сравнительно слабы. И армия, и флот не доведены еще до должной внушительности. Только это обстоятельство и раздражает наших врагов. Мне кажется, единственный разумный ответ на все вопли бы было усиливать постепенно и армию, и флот. Поверьте, будь у нас в Маньчжурии 300 тысяч войска и в Порт-Артуре 20 броненосцев, психология японцев была бы совсем другая. Кричащие державы смолкли бы. Теперь они в нерешительности. У них есть шансы драться, есть мечта победить. Следовало бы, для общего блага, положить конец этой мечте. Напрасно думают, что лучших результатов можно достигнуть одними переговорами. Тут, как в шахматной игре, – всего красноречивее безмолвная сила, внушительность фигур, их расположение. В противоположность Наполеону, секрет счастья которого был в том, чтобы в каждой точке быть сильнее неприятеля, мы двигаем силы прямо недостаточные, как, например, в прошлую турецкую или ахалтекинскую войну…
IV
– Но вы как будто забываете, Богдан Васильевич, чего стоит содержать войска!
– Не забываю. Стоит денег, и крупных. Но чего стоит не содержать войска в тех случаях, когда они нужны, – вот что опасно забывать. Скупость на необходимые расходы – это иногда прямо разорение, поверьте мне, коммерсанту. Поскупимся на войска – потеряем необъятные области и бесценные выгоды веками нажитого положения. Теперь раздаются крики, что Маньчжурия нас разоряет, что мы принуждены тратить, видите ли, 16 миллионов одних процентов на капитал, затраченный на Маньчжурскую дорогу, да 4 мил. процентов на капитал, затраченный на усиление флота, да содержать 180 000 войска обходится (будто бы) 66 миллионов, да содержать флот на Востоке – 18 мил., да дефицит по эксплуатации дороги – 13 миллионов, да приплаты пароходству – 2 мил., да содержание наместничества и чиновников около – 6 мил. В общем, один досужий журналист высчитал до 125 миллионов, будто бы теряемых нами ежегодно из-за сомнительной чести владеть областью, которая остается не нашей. И ровно ничего будто бы нам Маньчжурия не дает, кроме чумы, холеры, тифа, дизентерии и бесконечной затяжной тревоги. Удивительная арифметика! Но позвольте-с, если «миллиард затрачен», то, стало быть, он затрачен, и проценты на него все равно платить нужно. Не так ли? Раз у нас есть армия и флот, содержать их все равно придется, на Востоке или Западе. Или распустить армию и потопить броненосцы? Но тогда почему не сделать того же с европейскими и кавказскими войсками? По крайней мере одним махом ликвидировали бы все вопросы, с которыми не можем справиться. Само собою, с ними справились бы немцы и англичане, но это народу русскому, как завоеванным индусам, обошлось бы, вероятно, вдесятеро дороже…
Готлиб Вильгельмович видимо взволновался. Он потерял плавность речи, подыскивал выражения.
– Кричат: расходы, – но как же иначе? Кричат: дорога работает в убыток, – но ведь она только что построена и идет в краю, охваченном анархией. Дайте же сколько-нибудь времени. Какая же дорога сейчас сама себя окупает? Какое коммерческое дело тотчас дает доходы? Подождите же, дайте срок! Несомненно, что помимо колоссальных политических выгод, Маньчжурская дорога будет приносить и денежные, отрицать это прямо уже неумно. Мыслимо ли, чтобы главная артерия, прорезающая плодоносную страну от моря до великой реки, чтобы головной участок трансматериковой гигантской линии был невыгодным предприятием? Смешно даже говорить об этом. Но единственное средство вернуть расходы – это подождать доходов. Если же мы хотим потерять миллиард, то, конечно, нет ничего лучше, как бросить все маньчжурское дело на полдороге. Этак можно потерять не миллиард, а даже и сто миллиардов: не доканчивайте только ваших предприятий. Говорят: помилуйте, куда нам захваты. Маньчжурия огромна, там 12 миллионов чуждого населения и пр. Но как же Англия-то справляется с тремястами миллионами Индии? Как Франция умеет извлекать огромные выгоды из Индокитая? Почему Германия не страшится вести дорогу не только в смежной области, как для нас Маньчжурия, но в Малой Азии, отделенной от Германии тремя или четырьмя державами? Поразительно наше русское убожество и пошехонство! Господи, да стоит ли жить на свете, если всего бояться, трястись над копейкой и не иметь совсем никаких национальных замыслов впереди? Уверяю вас, я немец по крови, но сибиряк по духу – меня оскорбляет именно за народ русский эта приниженность некоторых публицистов, отстаивающих будто бы народные интересы. Народ беден, да. Но почему? Не по недостатку ли предприимчивости, того смелого, свободного, могучего движения вглубь и вширь природа, какое отличает западные воинственные расы? Народ беден, но политика сиденья на месте разорит его окончательно. Не войны разорили народ, а плохой труд и недостаток отваги. Именно Сибирский путь, именно занятие Маньчжурии – вполне европейское, огромное и ясное дело, и если бы оно не было таким выгодным, американцы не вопили бы от зависти.
– Но скажите, милый Богдан Васильевич, где же мы должны остановиться? На чем настаивать? Ведь Китай обширен…
– Где остановиться? Это, кажется, ясно. Великая китайская стена – вот наша естественная граница. Эта стена давно признана англичанами как южная черта нашего «влияния», как предел, который мы переходить не должны. Сами китайцы некогда строили эту стену как естественный рубеж своего племени для защиты от северных, чуждых им народов.
Не посягая на священные права китайцев, мы можем дойти до этой черты и остановиться. Севернее этой черты нет никакого живого урочища, никакой естественной линии, которая могла бы служить вечною границей России и Китая. Великая стена – вот что безмолвно признано всем светом как наш возможный предел, и надо утвердиться в этом представлении окончательно. И я вовсе ничего нового не придумываю, не сочиняю. На той же мысли настаивает, например, и наш профессор Мигулин, разбирая маньчжурский вопрос в своей известной книге… Тот же взгляд проповедует американский профессор Рейт и многие другие.
Как сибиряк, осевший со всем своим потомством на Алтае, я имею особенную и жгучую потребность кричать: побольше мужества! Господа, наш великий Достоевский, умирая, говорил: спасение России – в Азии. И это глубокая правда.
У всех племен Европы есть разные выходы, – у русского он один – к Востоку. Бог послал России чудную страну – Сибирь, но не дайте же нанести смертельного удара, сохраните для нее океанские берега. Выход к морю в Маньчжурии для Сибири совершенно то же самое, что для старой России Балтийское побережье. Безусловно, то же. И если история нарекла Петра за его стихийное движение к морю великим, то будьте уверены, что будущее не осудит и наше поколение за ту же мечту! России, безусловно, нужна Сибирь. Сибири, безусловно, нужен выход к морю. Эта задача огромная, вековая, всенародная, – но пришло время ее решить. Неужели мы совсем-таки потеряли исторические инстинкты? Неужели иссяк дух государственного творчества? Я этому не верю. На простор, к Востоку, к теплому океану – вот в чем разум переживаемой минуты. Но этот разум должен быть поддержан железной волей.
Богдан Васильевич поклонился, и мы наградили его рукоплесканиями.