Победа необходима России не только как отпор разбойнику, напавшему из-за угла, не только как возможность не задохнуться от позора, но и вообще как восстановление нашей веры в способность жить. За последнюю четверть века Россией овладевает странная апатия. Неуменье справиться с бесчисленными внутренними задачами переходит в какую-то безнадежность. Над страною повисла густая сеть «вопросов», затянувшихся в мертвые узлы. Нигде в свете нет такого обилия «поднятых» и нерешенных дел, как у нас. В Китае их нет потому, что там их не поднимают. На Западе их почти нет потому, что их решают тотчас, как они возникли. Чтобы решать вообще, прежде всего нужна решимость, бюрократия же по самой природе страдает недостатком этого качества. На Западе граждане знают, чего хотят, каждое хотение кажется истиной, и закон вводится обыкновенно с быстротой и полнотой ясно сознанной потребности. Там же, где о желании граждан не спрашивают, гг. чиновники в вечной нерешительности. Нужен новый закон или не нужен, кто его знает. Как остановиться на чем-нибудь, если тебе, в сущности, все равно? Незаинтересованность дает хорошее качество – беспристрастие – и очень скверное качество – равнодушие, условие, гибельное для творческой работы. Равнодушным людям кажется всего лучше ничего не трогать, их идеал – «неделание». Но так как полный застой компрометировал бы «20-е число», то в виде приближения к идеалу берется возможно крохотное отступление от рутины. Вместо реформы дается полуреформа, вместо полного закона – дифференциальная дробь его в виде отмены примечания такого-то к пункту такому-то параграфа такого-то, статьи такой-то. Для достижения столь трудно уловимого результата наши комиссии заседают иной раз десятки лет, а иногда прямо-таки исчезают, не оставляя никаких следов, даже архивных. Там, где решению недостает естественного импульса – воли, нерешительность делается исторической чертой. Знаменитые «временные правила» действуют десятки лет, циркуляр вытесняет закон, и самый закон в окончательной форме бывает до того недостаточен, что на другой день по его обнародованию заговаривают о новой реформе…
Давно ли объявлен закон 28 мая (отмена вечного безбрачия для разведенных), как со всех сторон раздаются жалобы и попреки. Запрет безбрачия отменили, но оставили епитимию от 2 до 7 лет, и эта «парфянская стрела» в состоянии убить все благодеяние брачной реформы. Часть публики требует отмены этой неискренней и ненужной меры; другая часть стоит не только за нее, но и горячо осуждает ту маленькую долю свободы, которую дает новый закон. Известный богослов А.А. Киреев до такой степени против развода, что серьезно предлагает ввести в России гражданский брак. Лучше, по его мнению, совсем устранить церковь от участия в новых формах брака, лучше предоставить их всецело гражданскому закону, чем «призывать церковь прикрыть своим авторитетом всякие нечистые дела».
Я позволю себе остановиться на мнениях А.А. Киреева как на примере, до чего нерешительность нашего законодательства сковывает даже ясные умы. Из поколения в поколение мы воспитаны в государственном страхе пред новизной и склонны безотчетно держаться древних, хотя бы совершенно омертвевших форм.
По мнению г. Киреева, разрешив разведенному, виновному в прелюбодеянии супругу вступить в новый брак, «церковные власти решились отказаться от указаний Самого Спасителя» (курсив автора). Закон 28 мая наш автор называет «прискорбным делом», «вынужденною, тяжелою уступкой миру», компромиссом, позволяющим «укрывать нехорошие дела мира святою ризою церкви». «Древние заветы нарушены», – говорит наш автор. «Христос вообще не допускал развода» (курсив автора), и этим будто бы «полагается предел всяким толкам о браке разведенных лиц». Таким образом наша церковь, согласившаяся на новый закон, обвиняется почтенным публицистом ни более, ни менее как в отказе от вечных заветов Самого Христа!
А.А. Киреев не только светский богослов, но и заслуженный генерал и писатель в высшей степени достойного тона. С его мнениями считаются, их обойти нельзя. Раз он обвиняет церковные власти в своего рода отречении от Христа, вопрос заслуживает рассмотрения. Я лично мало интересуюсь богословием и не думаю, чтобы церковь нуждалась в моей защите. Не отстаивая ничьих мнений, кроме своих, я позволю себе сказать следующее. Совершенно согласен с тем, что гражданский брак разрешил бы великое множество нелепых и постыдных мытарств, опутавших человеческое право брака. Я согласен, что авторитет церкви страшно выиграл бы, отойдя от области, ему несвойственной, но я решительно протестую против главного аргумента г. Киреева: против его утверждения, будто «Христос вообще не допускал развода». Евангелие нам всем доступно, и именно те тексты, на которые ссылается почтенный богослов, мне кажется, безусловно его опровергают.
«Вот, – говорит г. Киреев, – тексты, на основании которых вообще запрещался и запрещается развод: ап. Матф. XIX, стр. 6: „Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает“. Марка, X, стр. 9: „Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает“. Ясность текстов, – прибавляет г. Киреев, – не допускает ни малейших сомнений и колебаний. Общее правило, не допускавшее развода, основывалось на текстах: ап. Марка, X, стр. 1–12: „Кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее. Если жена разведется с мужем и выйдет за другого – прелюбодействует“. У ап. Луки (XVI, стр. 18) то же самое: „Всякий, разводящийся с женою своею и женящийся на другой, – прелюбодействует. Всякий, женящийся на разведенной с мужем, – прелюбодействует“. Вот, – говорит г. Киреев, – собственные слова Спасителя, они яснее дня. В них запрещается вообще брак разведенных… Вот, стало быть, как на это дело смотрел Спаситель. Вот Его заветы».
Мне кажется, что Спаситель вовсе не так смотрел на это дело, и заветы Его вовсе не те. Г. Киреев взял не полные тексты Христовых слов и взял их без связи с эпизодами, в которых они включены. Получается страшная, прямо диаметральная разница с тем смыслом, который вытекает из более полного текста и общей связи. Всего полнее учение Христа о браке приведено у ап. Матфея; у Марка оно сокращено, у Луки – всего один стих, видимо, совершенно случайно попавший между другими, без всякой с ними связи. Возьмем же полное учение Христа о браке – оно не так длинно.
Первоисточник
«И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?»
Обратите внимание: спрашивают не о том, допустим развод или нет. Он был дозволен Моисеем, и законною причиною считалось, просто если жена перестала нравиться. Казуисты еврейские «искушали» Христа, ловили Его на противоречии Моисею. Христос, как бы презирая слабые хитросплетения книжников, сразу указал вечный и единственный случай, когда брак нерасторжим:
«Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их? (Быт., I. 27) И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Быт., II, 24), так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человека да не разлучает».
Сказать, что развод допустим «по всякой причине», значило бы уничтожить брак, вернуть его к условиям животной жизни. Сказать, что развод недопустим вовсе, значило бы отменить закон Моисея, а Христос пришел «не нарушить закон, а исполнить». Христос пробовал возвратить сознание книжников к первозданному условию брака. Истинный брак – это когда муж до такой степени мужчина в отношении жены, а жена до такой степени женщина в отношении мужа, что напоминают сотворенных Богом первых людей. Необходимое условие, чтобы влечение между супругами было бы до того сильно, чтобы превозмогало все другие, самые глубокие связи родства, и чтобы муж прилепился к жене до слияния с нею в одну плоть. «Так что они не двое, а уже одна плоть», как бы подчеркивает Христос этот первый и единственный признак нерасторжимого брака. Что это влечение – не каприз и не аксессуар брака, а его таинство, Христос утвердил словами: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Только в том случае брак есть сочетание Божие, когда два становятся одною плотью, т. е. действительно жить один без другого не могут. Всякое другое сочетание, где этого единственного вечного требования нет, не будет божеское. Если божеское нельзя нарушить, то небожеское, может быть, нельзя не нарушить. Поясню примерами. Если где-нибудь на необитаемом острове или в человеческом обществе встречаются мужчина и женщина и сразу узнают друг в друге нечто без меры драгоценное, милое, родное, как будто потерянное когда-то в вечности и вдруг найденное, если друг в друге они видят полный несказанной прелести образ человеческий, сквозь который точно светит само божество, если вся радость, вся красота, вся правда жизни в том, чтобы быть вместе и не разлучаться и завивать гнездо родных деток, если все это искренно и непритворно, то неужели не ясно, что это сам Бог сочетал мужчину и женщину, и таинство брака налицо? Неужели не ясно, что разлучить таких любящих был бы тяжкий грех? А и в древности, и в наше время правом разлучения любящих обладали отцы в отношении детей, господа в отношении рабов и пр. Вот против этих нечестивых покушений развязать то, что связал Бог, гремит Христов завет: «Что Бог сочетал, человек да не разлучает».
Но возьмем другой случай. Богатый старец венчается по всем правилам обряда с невинною девушкой, которой внушает страх и отвращение. Скажите, разве этого не бывает?! От аналоя они идут на брачное ложе, и она, как зверек в лапах хищного зверя, переживает самые черные, самые проклятые минуты жизни. Скажите по совести, Бог ли сочетал их? Не кощунство ли даже пробовать освящать такой брак, и вообще можно ли его какими бы то ни было пышными церемониями освятить? Поганое остается поганым, жертва остается жертвой, и на десятый год брака, как в первый день, ясно, что никакой «одной плоти» нет, что он для нее не мужчина, она ему не женщина. Даже если бы дети пошли: дети возможны ведь и от разбойничьего насилия в лесу, но такое насилие не брак же, не божеское сочетание. Вникните в слова Христа. Он считает нерасторжимым не всякий половой союз, а лишь благодатный, отвечающий замыслу Творца, сочетанный Богом. И такой союз «человек да не разлучает». Но союзы человеческие без этого единственного, Христом указанного условия – любви искренней – они расторжимы по самой природе, как расторжима гнилая ветошь, как расторжимо все, что не имеет действительной связи.
А.А. Киреев ссылается на сокращенный текст ап. Марка: «Кто женится на разведенной – прелюбодействует». Но в более полном тексте ап. Марка сказано: «Кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует». Подобно тому, как Христом указано единственное условие, когда брак нерасторжим – любовь. – Им же указано единственное условие, когда брак расторжим, – это прелюбодеяние. Г. Киреев вышучивает буквальное понимание этого текста, называет его «премией за прелюбодеяние»; на самом деле слова Христа здесь столь же непреложны, как и в первом случае. В самом деле: раз есть любовь – налицо истинный боговенчанный брак. Но раз является прелюбодеяние с той или другой стороны, стало быть, нет любви, и брак тем самым уже расторгнут. Изменяющие друг другу супруги могут сожительствовать, но это будет уже не истинный, не благословенный брак, а та гнилая ветошь, что сегодня держится, завтра рвется. Чтобы не обманывать Бога, людей и себя, лучше же открыто развестись, и Христос разрешает это. Нельзя в каком-либо ином смысле толковать стих 9 гл. XIX Мф. В нем прибавлено: «Женившийся на разведенной прелюбодействует». Как продолжение предыдущего, не отделенное даже точкой, эта фраза подчиняется общему смыслу стиха. Само собою подразумевается: «Разведенной не за прелюбодеяние». Если женщина искренно любила мужа и отпущена им, значит она продолжает любить его именно и брак с каждым другим был бы без любви, без божеского сочетания, т. е. был бы прелюбодеянием.
Крепостное право в браке
Ко времени Христа закон Моисеев обветшал. Многое в этом законе было дано уже обветшавшим людям «по жестокосердию» их. В окаменевших скрижалях Закона бедное сознание книжников было замуровано, как в темнице. Намерения Творца, казавшиеся ясными во времена первозданные, забылись, их заслонили намерения человеческие, мечтательные и шаткие. Христос пришел для того, чтобы восстановить в сознания людей вечные планы жизни. В применении к браку эти планы не в том, чтобы был выполнен тот или другой обряд, а в том, чтобы была любовь, то «произволение благое и непринужденное и крепкая мысль», на чем настаивает церковь в чине венчания. Это произволение необходимо не только на один момент, когда спрашивает священник, но на всем течении брачного процесса, до самой смерти супругов. Исчезает это «произволение непринужденное» – исчезает и брак. Г. Киреев и школа, к которой он принадлежит, напирают на текст: «Что Бог сочетал, то человек да не разлучает». На это следовало бы напирать и противоположной школе. Счастливых браков, как известно, страшно мало. Большинство – браки несчастные, фальшивые, корыстные, грязные, предательские, лицемерные. Какое мы имеем право предполагать, что «Бог сочетал» все эти скверные браки? Не кощунство ли думать, что Бог участвует в устройстве западни, в которой часто две души бьются в безвыходной тесноте, измучиваясь до преступления, до самоубийства? Если же скверный брак не Божье дело, то грех ли разрушить его? Развод бесконечно нравственнее каждого из браков, в котором он дается, ибо прекратить позор и ложь всегда нравственнее, чем продолжать их.
«Но как же быть с „таинством“ брака? – спросят читатели. – Можно ли нарушить таинство?»
Я думаю, если таинство в самом деле было совершенно, то его нельзя нарушить никакими силами. Как мы не можем нарушить закона тяготения, так и всякой воли Божией, раз она действительно в данном случае существует. Любовь, пока она любовь, «сильнее смерти». Паоло и Франческа, Ромео и Джульетта неотделимы и после их смерти. Если же таинство нарушено, следовательно, его не было. По учению самой церкви, таинство брака, как и всякое другое, вовсе не во власти человека. Это благодать свыше, которая по молитве может быть дана, но может и не быть дана. Для того, чтобы совершилось восстановление падшей природы – сущность таинства, – нужно, чтобы молящийся был достоин этого. «Ядый и пиай недостойне в суд себе яст и пиет». Как главное из таинств – причащение может быть «в суд», так и брак. Все это огромное количество неудачных, больных, истерзанных супружеств не есть ли именно суд и казнь за недостоинство брачных связей, за отсутствие в них таинства? Если видимо всем и каждому и самим супругам до смертельной уверенности, что нет благодати в данном браке, что нет сочетания божественного, то не нечестие ли вызывать такой брак таинством? Мне кажется, святое слово нужно поберечь для лучшего употребления.
То крепостное право, в какое обратилось у нас брачное сожительство, опирается на древнеязыческие обычаи, на «жестокосердие» людей, на рутину, на что угодно, только не на слова Христа. Кроме ясного смысла самых слов они подтверждаются общим духом Христовым, основным началом Евангелия. «Дух Господень на мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым – прозрение, отпустить измученных на свободу»… Не какими другими, а именно этими словами Исаии Христос начинает Свою проповедь. Одряхлевшая цивилизация богата всякими видами рабства, но редко в какой области томится столько «пленных», «слепых», «измученных», как в области брака. Неужели наш Освободитель обошел этот обширный мир страдания, неужели Он только здесь наложил еще лишние цепи? Слово, сошедшее свыше, было «закон свободы». Кроме единственного случая – насильственного развода любящих, – всякий иной развод не только не противоречит христианству, но вытекает из его глубокой сущности, из освобождения души человеческой от всякой лжи. «Вы куплены дорогою ценою, – не делайтесь рабами человеков». Созданные свободными дети Вечного сами связали себя рабскими отношениями, сами лишили друг друга царственных прав, лишили счастья искренних и честных связей, и отсюда все зло, какое есть в мире. Безусловно, все зло от унижения державных прав человека, его божественного достоинства как человека. Учение Христа было благою вестью, что все свободны, что единственною связью между людьми должна служить любовь, т. е. по существу своему отрицание рабства. Учение Христа и в этом нежном, таинственном процессе – отношениях брачных – устанавливает любовь как свободу. Что действительно Бог сочетал, то человек да не разлучает, ибо это разлучение было бы самым жестоким попранием свободы любящих. Но если явилось прелюбодеяние – брака нет, как нет верности, где налицо измена. Самое «прелюбодеяние» Христос понимает не как физическую только измену, а как психическую: «Глядящий на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Стало быть, развод допустим даже без тех грубых условий, которые требуются нашими консисториями. Раз супруги охладели друг к другу, прелюбодеяние душ уже совершилось, ибо невозможно, чтобы охлаждение не сопровождалось мечтой о лучшем счастье, о новых более радостных соединениях. Если все это есть налицо, есть законное, признанное Христом условие для развода. Христос есть Путь, Истина и Жизнь, и малейшая примесь неискренности, лжи, принуждения, рабства не отвечают вечной правде, которую Он принес.
Развод и разврат
Иные простодушные господа почти не отличают этих двух понятий. Раз развод, значит разврат, коротко и просто. Но ведь это глубокое и прямо нелепое смешение вещей. Развод не разврат, а именно спасение от разврата: бегство из условий гнусных и в корне своем противоестественных. Если является плен, то единственное святое, чем может жить душа, – это освобождение. Надо же хоть сколько-нибудь уважать жизнь. Неужели не ясно, что брак без любви безнравственен, неужели не ясно, что из всех форм насилия это самая смрадная? Заставляйте, сколько хотите, называться нелюбящих супругов мужем и женой, это будет вопиющей ложью, и в интересах ли церкви брать эту ложь «под свою святую ризу»? Вместе с церковью я отстаиваю свободу любви богосочетанной, естественной, как сама природа. «Где Дух Господень, там свобода», и это недостаточно признавать на бумаге, это нужно проводить в самые родники жизни. То, что нам дано для бережения, – жизнь – замирает в самых разнообразных видах рабства. Как для зрения и слуха нужна полная свобода от преград, так и для высших сил – для мысли и любви, этих херувимов нашего внутреннего неба, – необходимость – небесный простор, бестрепетное стояние пред лицом Вечности. Только тогда жизнь человеческая приобретает богоподобный облик, когда самое высокое и святое в ней не стеснено. Любовь как жизнь должна быть свободна.
Так неужели полная свобода для развода? Сегодня повенчался на одной, завтра на другой и т. д. Неужели церковь должна благословлять эту chaine chinoise, в которую обращается наша перемена брачных отношений?
В особом труде своем по этому вопросу («О любви») я высказался достаточно отрицательно против вторых, третьих и т. п. браков. Церковь, блюдущая заветы вечные, не должна понижать своих требований, но не должна предъявлять чрезмерных. Единственное, что церковь может благословить, – это безукоризненную чистоту любви и ту вечную верность, которая сама собой вытекает из богосочетанного брака. Благословлять измену нельзя, и потому, мне кажется, странною настойчивость, с какою иные публицисты требуют благословения вторых, третьих и т. д. браков. Церковь не должна в это мешаться, здесь я совершенно согласен с г. Киреевым. Гражданский брак совершенно достаточно регулирует права и обязанности супругов и обеспечивает детей. Если сам Бог освятит гражданский брак ненарушимой верностью супругов, благодатью мира и любви, то церкви, «обществу верующих и любящих», остается признать такой брак благословенным, но предсказать такое благословение свыше нельзя. Первый брак тоже не предсказывает этого благословения, но, как общее напутствие невинных людей на брачную жизнь, как общее их «помазание на царство» в их будущем потомстве, обряд венчальный имеет трогательную красоту и культурную необходимость. Но церковь не должна быть строже самого Христа и запрещать разводы и новые соединения при том условии, при каком Он их разрешил. Окончательная христианская формула этого вопроса – «Могий вместити – да вместит». Эта формула, само собой, предполагает разрешение «немогущему – не вмещать», лишь бы искренно, перед Вечной Совестью было доказано, что человек действительно «не может». Раз мы держимся христианкой почвы, то не будем же забывать, что первый пункт нашего отношения к Богу – свобода. Если бы Богу угодно было создать нас безгрешными, он и создал бы такими, но Ему угодно было сотворить нас прежде всего свободными. Ясно, – для меня по крайней мере, – что внутренняя свобода наша, «произволение благое и непринужденное», дороже Богу, чем сама праведность, ибо сама праведность не свободная – ничто.