Княгиня М.Н. Щербатова
Неожиданно скончалась княгиня Марья Николаевна Щербатова. Некрологов ее в печати я что-то не заметил. Между тем петербургскому обществу, не слишком богатому замечательными людьми, прямо было бы стыдно не помянуть добрым словом эту редкую женщину, необыкновенно скромную, в высшей степени достойную и потому, может быть, оставшуюся в тени. К сожалению, я ее знал не близко, и цель этой заметки – только вызвать о покойной чьи-нибудь более подробные воспоминания. Неужели и до сих пор верно замечание Пушкина, что «замечательные люди исчезают у нас бесследно»?
Впервые я встретил М.Н. Щербатову лет семь назад у Н.П. Вагнера, известного профессора, спирита и «Кота мурлыки». Прочтя некоторые мои статьи в «Неделе», профессор пригласил меня устроить с ним этическое общество, на манер тех, которые так успешно распространились на Западе благодаря проповеди Феликса Адлера. Я, конечно, с радостью согласился, т. е. решил попробовать, что из этого может выйти. Составился маленький кружок, в котором бывали проф. Якоби, Н.Н. Неплюев, В.Г. Чертков, Л.И. Веселитская, А.В. Половцов, П.И. Бирюков и многие другие. Была и княгиня Марья Николаевна. Кружок наш распался довольно скоро. Не знаю, как другие, но я сразу же почувствовал, что из хорошей затеи ничего не выйдет, что без устава действовать неловко, а провести подходящий устав – нет надежды. И даже составить-то устав было бы очень трудно. По русскому обычаю мы почти все оказались при особом мнении относительно самых первоначальных вопросов этики. Как русские люди, т. е. люди искренние, мы почти все почувствовали неискренность свою, неготовность для дела слишком высокого, где нужны не фразы, а дела. Кружок постепенно распался, и я с тех пор очень долго не видал княгини Щербатовой. Я знал, что она издает небольшой этический журнал («Воскресная беседа»), небогатый по содержанию, не блестящий, с отгенком западного пиетизма, но в высшей степени порядочный, благородного тона. Знал, что княгиня основала общежитие и убежище для бедных девушек из петербургских горничных, швей и т. п., – род клуба, где дамы из общества и интеллигентные девушки являлись руководительницами. Что-то очень похожее на «гильдии», устраиваемые этическими обществами на Западе, о чем писал И.И. Янжул (гильдии – одна из самых умных стратегических мер той «армии», которая сорганизовалась там для спасения ближних). Одна моя знакомая дама, жена писателя, была приглашена Щербатовой, и я подумал, что если все будут такие же распорядительницы, то это будет чудное учреждение, истинно доброе дело. Затем я потерял из виду деятельность княгини. Года идут, года бегут, все мы заняты своим делом, затормошены. Неожиданно и с большой грустью я узнаю, что журнал Щербатовой исчез со сцены, а затем, что она вышла из основанного ею общества для бедных девушек. Как жаль, – думал я. Удивительно, как все у нас хрупко. Можно подумать, точно над всем висит, как какое-то заклятье, стих поэта:
Сердце будущим живет,
Настоящее – уныло,
Все мгновенно, все пройдет… —
и только уже в виде прошлого, лишь как материал для «Русской старины» и безобидного чтения, жизнь становится для нас своей и «милой». Жаль мне было истинно-добрых попыток княгини Щербатовой. Но вот недавно, в начале этого февраля, я получил от нее письмо. Она просила заехать к ней или указать, когда она может заехать ко мне, чтобы переговорить «по очень-очень важному делу». За недосугом я медлил отвечать; тогда явился лакей княгини с запросом, получено ли ее письмо и какой будет ответ. Значит, дело спешное, важное. Принятое близко к сердцу. Чем же волновалась эта добрая женщина перед неожиданной своей кончиной?
Я увидел княгиню в ее старомодной скромной квартире на Итальянской значительно постаревшей, но все по-прежнему величественной, строгой и серьезной, как семь лет назад. Она совсем не напоминала светских дам-благотворительниц, или напоминала лучших из них. Что-то истинно-религиозное, библейское чувствовалось в ее фигуре и тоне, даже как будто немножко квакерское.
Вот о чем она меня «беспокоила». Она столько видела на своем веку людей несчастных, всеми покинутых, погибающих среди нашего культурного общества, буквально как в дремучем лесу. Рабочий люд, например: трудно себе вообразить, на каком краю пропасти бредет этот многомиллионный класс. Случайное несчастье, болезнь, увечье, наконец старость, и человек мгновенно оказывается на дне пропасти. Вчера он был рабочий, сегодня он нищий, полный отчаяния. Ему остается или преступление, или беспробудное пьянство, или самоубийство, или, наконец, готовый на все это, он бродит среди селений и городов, как страшный призрак, озлобленный, зловещий… Это ужасно! Но княгиня живала за границей и подолгу в разных местах, она старалась наблюдать жизнь, она убедилась, что эта гадкая нищета вовсе не естественный закон, что с народным бедствием можно бороться. В Бадене, Саксонии и других местах Германии она была поражена благосостоянием рабочих; она натолкнулась на явление, у нас совершенно неизвестное, но чрезвычайно благодетельное и любопытное. Княгиня спросила меня, знаю ли я что-нибудь о германском государственном страховании рабочих.
Я сказал, что в общих чертах имею об этом понятие.
– Ах, это нечто такое огромное по значению, такое важное! Я прямо была изумлена, чего можно достигнуть этим Arbeiterversicherungsgesetz. И в такой короткий срок, вы не поверите, что все немцы теперь или почти все застрахованы от болезней, от несчастных случаев, от старости, то есть почти от всех бедствий, какие их могут постигнуть. Застрахованы, конечно, бедняки: люди богатые, те застрахованы своим богатством, но какая это могучая поддержка для бедняков!
Я попросил княгиню рассказать подробнее ее наблюдения. Оказалось, она видела близко немецких рабочих и поселян и расспрашивала их; к сожалению, они с иностранцами скрытны. Она осматривала их жилища, больницы. Подробностей она не знает, знает только, что во всей Германии лет около пятнадцати действует государственный закон, по которому каждый заболевший рабочий, или выбитый из колеи каким-нибудь несчастьем, или сделавшийся инвалидом от старости, получает или временную поддержку, или пенсию, причем эта пенсия так рассчитана, что составляет лишь известную часть необходимого для жизни бюджета. Другую часть рабочий должен сам добыть: это представляет импульс для его дальнейшей деятельности. По наблюдениям княгини, закон этот необычайно поднял и благосостояние народное, и дух народный. В Германии исчез этот вечный кошмар, гнетущий обездоленные классы в других странах, исчез этот подлый страх очутиться на улице, ужас голодной смерти. Хоть маленький, хоть половинный заработок обеспечен во всяком случае – для всякого желающего честно работать. Страховые кассы размножились чрезвычайно и собрали огромные капиталы; на них устраиваются, кроме выдачи пенсий, хорошие жилища для рабочих, больницы, санатории, богадельни и множество других учреждений. Просто сердце радуется, до какой степени бедняки счастливы и как они благословляют этот благодетельный закон.
Я спросил княгиню, чем я собственно могу служить ей в данном случае.
– Ради Бога, поддержите у нас эту идею… Дайте ей громкую известность…
Я улыбнулся, и, должно быть, несколько криво. Княгиня поспешила снова в восторженных выражениях повторить, как все это важно. Ведь этот страховой капитал – фонд народный, что cheville ouvrière, на которой держится весь груз бесчисленных нужд народных. Ради Бога!
– Что же я могу сделать? Написать статью?
Княгиня вздохнула грустно.
– И не одну статью, и не ряд их. Это вопрос огромный. Решительно необходимо, чтобы наконец обратили на него внимание.
Мы помолчали.
Я подумал с глубоким сокрушением: как это, однако, все нечаянно у нас и все необеспеченно. Вот женщина достойная, княгиня, жена генерала, уже старуха, очевидно, с обширными стародавними связями в свете. Если бы речь зашла о протекции какому-нибудь юноше или проведении какого-нибудь личного дела, у нее нашлось бы множество людей, к которым она могла бы обратиться. Но как речь зашла о деле общественном, о народном интересе, ей не к кому обратиться, как к простому журналисту, человеку без титулов, без связей, без всякого влияния. И я вспомнил, что это не в первый раз ко мне обращаются с общественными темами разные титулованные господа и генералы: «Напишите то-то», «Отметили бы это». На меня всегда эти просьбы производят неприятное впечатление.
– Простите, княгиня, – сказал я. – Я никак не могу вам обещать сколько-нибудь заметной поддержки. Я очень сочувствую вашей идее, – не столько ей, сколько одушевлению, с каким вы ее приняли, и вашему горячему состраданию беднякам. Но что могу я, что можем мы, журналисты, поделать с вопросом столь государственного значения? У нас в распоряжении только перо и капля чернил. У вас же есть обширный круг знакомства в свете, есть, несомненно, многие люди, глубоко вас чтущие и влиятельные. Вот в какую область следует перенести ваше прекрасное одушевление…
– Ах, вы не знаете…
<…>
Дальнейшей – интересной, но невеселой беседы нашей я приводить не стану.
Прощаясь с княгиней с тем, чтобы скоро увидеться снова, я спросил ее об ее обществе, устроенном для бедных девушек, о погибшем журнале.
– Что касается общества, я вышла из него. Причина та, что туда в качестве распорядительниц нахлынули молодые дамы… несколько иного настроения, чем мое, иного склада мысли. Очень милые и одушевленные добрыми целями, но других идей. Мне показалось, что нужно уступить им место.
Эту деликатность я понял и согласился, что так действительно лучше.
– Что касается журнала, то… – Княгиня сделала грустный жест.
Милостыня без милосердия
Я дал слово княгине Щербатовой собрать, какие мне доступны, данные о государственном страховании и написать о нем статью или ряд их. Не успел я заняться этим вопросом, как она скончалась… Так как мне в некотором смысле как бы завещано это предсмертное волнение благородной женщины, то мне хочется теперь же, не откладывая в долгий ящик, выполнить хоть часть того, о чем она просила. Может быть, кто-нибудь поддержит в печати и обществе мысль, о которой когда-то, лет 10–15 назад, много говорили в журналах. Поговорили и, по обычаю нашему, замолчали.
Что такое государственное страхование? С тех пор как свет стоит, люди мудрые ломали голову о том, как победить зло, как в этих суровых условиях остывающей планеты нашей оберечь бесконечно нежное и хрупкое существо – жизнь, как охранить ее от мучений нищеты, болезни, рабства. Приходили вероучители, философы, пророки, поэты, мечтатели. Их лучшие вдохновения записаны в священных книгах, но все их гимны и мечты не более как вопль, обращенный к небу и оставшийся без ответа. Нищета и рабство до сих пор преследуют человечество, как тень по дороге истории. Можно бы подумать, что несчастья – удел наш, что мир лежит во зле, и это закон вечный. Но вот совершенно неожиданно, в наше скучное время, из самых прозаических голов, какие были на свете, из самых подозрительных в нравственном отношении, из головы Наполеона III и князя Бисмарка выходит мысль, которая, по-видимому, самым простым и «пошлым» способом осуществляет мечту пророков. Эта мещанская по своей природе мысль – обязательное взаимное страхование. Не милосердие, не благородство, не всепрощение, не самоотверженный героизм, а аккуратное выплачивание стольких-то пфеннигов в неделю из своего заработка в Ort-, Betriebs– und Krankenkassen, с тем, чтобы уже совсем не нуждаться в милосердном самарянине и в шаткой добродетели ближнего. Если прежде гремел завет: «голодного накорми», «больного посети» и пр., то теперь все как бы радикально меняется: в расчетной книжке каждого трудящегося христианина в точных параграфах выражено, когда и в какой мере ты будешь накормлен, вылечен и при каких условиях кроме теплого и сухого помещения ты получишь еще и маленькие карманные деньги.
Мне, откровенно скажу, эта гениальная идея, составляющая сущность так называемого государственного социализма, в свое время казалась очень противной. Почему? Может быть, потому только, что я слишком врос в старинный свободный поэтический быт, в котором родился. Я родился во времена, когда общественная власть еще не проникла до глубин народной жизни, когда каждый признавался свободным в том смысле, хотел ли он благоденствовать или погибать, делать подвиги благоразумия или грубейшие ошибки, быть здоровым или болеть. Я родился в век, когда каждому разрешалось – за невозможностью уследить за этим – жить так хорошо или так скверно, как кто способен. Но, видимо, наступают другие времена. Постепенно все классы, весь народ требуется к отчету. Собиравшаяся целые тысячелетия государственность просачивается сквозь всю толщу человечества и всю ее связывает в одну как бы горную породу. У нас собственно, в России, еще все возможно и ничто почти не начато, но у умных немцев такие вещи, как праздность, лень, разгул, заблуждения, мечты и страсти, становятся нетерпимыми. Государство, уравновешенное, как стальная машина, вводит в жизнь граждан корректив, который устраняет всю так называемую драму жизни. – Кассы! Сберегательные кассы! Взаимное страхование! Вот лозунг новой эпохи.
Мне кажется, если бы Лютер восстал из гроба и явился в Германию, он с грустью увидел бы, что его знаменитые 95 тезисов в Виттенберге теперь совершенно никому не интересны, что жизнью выдвинуты другие тезисы, похожие на записи в приходно-расходной книжке. Он увидел бы, что без новых ересей сама собой слагается новая великая реформация, очень тихое, вполне материалистическое, но могучее движение, обещающее пересоздать теперешнюю культуру.
Море цифр
Вся Германия покрыта теперь, гораздо гуще, чем храмами, кассами страхования: одних так называемых Krankenkassen под разными наименованиями около 23-х тысяч, в которых застраховано на случай болезни около 9 ½ миллионов мужчин и около 2-х миллионов женщин (сведения эти относятся к 1-му января 1899 г.). Свыше 500 других, более крупных учреждений страхуют от несчастных случаев, причем здесь застраховано около 17-ти миллионов человек. Затем еще около 40 особых страховых учреждений обеспечивают около 13-ти миллионов человек на случай старости и неспособности к труду. Так как благодетельная реформа пришлась крайне по душе немцам, то едва ли не весь – не только рабочий, но и вообще трудящийся люд вовлечен в эту сеть обеспечения, в эту огромную национальную мобилизацию против тройственного союза болезни, увечья и старости. Бисмарк, который заимствовал у Наполеона III мысль об обязательности страхования, желал поставить во главе закона такую статью: «Каждый немец застрахован от несчастных случаев». Его смелый проект смутил либералов и был урезан, но постепенно в течение шестнадцати лет его расширяли, и теперь страхование охватило почти всю народную толщу.
Характерная черта этой экономической реформации – обязательность. Желает рабочий или нет, но раз он работает, тем самым он уже застрахован в известной сумме. Сумма, конечно, не Бог весть какая – грошовая, однако она имеет огромное психологическое значение, как обломок мачты для утопающего. Минимум – возможность не погибнуть, а это бесконечно важно в панике бедствий. В страховании общинном (где взносы всего ниже) премии на 2/3 уплачиваются рабочими, на 1/3 – хозяевами и держатся около 11/2 % заработной платы. Для этого на десять лет вперед устанавливается приблизительный средний заработок; он колеблется от 75 пф. до 31/2 марок в день. Чернорабочие в Пруссии, особенно дешевые, те вносят еженедельно от 6 до 7 пф. в неделю (от 3 до 4 коп.), да хозяева от 3 до 4 пф. Согласитесь, что это немного. Правда, и в случае болезни выдается здесь немного: от 50 до 60 пф. в день, на что едва можно просуществовать. В Берлине и портовых городах, там выдача повышается до 11/2–1,8 марок в день, что уже достаточно. Те, кто заболевают вследствие пьянства, от драк или разврата, или не получают вовсе пособия, или в уменьшенном размере, так что страховые кассы служат и делу нравственности. Несравненно выгоднее страхование в так называемых Orts-, Betriebs– и Baukrankenkassen. Здесь кроме пособия на случай болезни особые деньги выдаются на погребение, на пособие роженицам (трехнедельный заработок их) и пр. Тут премии доходят до 3–41/2 %, зато в случае болезни рабочие с третьего дня заболевания получают половину среднего заработка и продолжают получать его в продолжение 13 недель. Кое-где эти нормы даже расширены – до одного года и до 3/4 заработка, кое-где роженицам дают помощь в течение 6 недель, а в случае погребения выдают семье 40-дневный заработок и пр. Вообще существует стремление не сокращать, а развивать помощь. Холостым рабочим и желающим семейным предоставлены особые больницы, причем выдается кое-что и на карманные расходы.
Болезнь, собственно, основной источник разоренья, и потому сеть Krankenkassen особенно густа. Но по этой сети разбросаны узоры других, более богатых страховых учреждений – от несчастных случаев и старости. Прежде в Германии действовал тот порядок, который отживает свой век в России: в случае увечья рабочему приходилось судом добиваться какой-нибудь помощи от хозяина фабрики. Теперь ответственность фабрикантов заменена обязательным с их стороны страхованием рабочих. Совершенно на манер того, как страхуют домашний скот, там страхуют и рабочих, к великой выгоде последних. В случае увечья рабочему без всяких исков и проволочек выдается пенсия – небольшая, однако не менее 2/з заработка, и возмещаются расходы на лечение. В случае смерти от несчастного случая семья получает на похороны 20-дневный заработок потерпевшего (но не менее 30 марок), вдова получает пенсию в размере 1/5 заработка мужа и 15 % заработка за каждого из детей до достижения ими 15-летнего возраста. В общем пенсия должна быть не выше 3/5 заработка. Даже родители рабочего имеют право на пенсию, если его вдова с детьми получают менее 3/5 заработка.
В сеть обязательного страхования от несчастных случаев вовлечены не только рабочие, но и огромный класс мелкого чиновничества, где оно не обеспечено государственной пенсией, все труженики, получающие менее 3 000 мар. (около 1 500 p.), причем пенсия доходит иногда до полного оклада жалованья.
Третий вид обязательного страхования – на случай старости. Ему подвержены все наемники, рабочие, ученики, приказчики, сельские батраки, домашняя прислуга, домашние учителя и учительницы, – все зарабатывающие не более 2 000 мар. в год. Здесь страховые расходы несут пополам хозяева и рабочие: премия, смотря по заработку – от 14 пф. до 36 пф. в неделю, наклеиваемых марками в особых книжках. Право на пенсию получается уплатою премии в продолжение 1 200 недель, т. е. не ранее 23 лет. За домашнюю прислугу платят хозяева, и сверх того государство дает свою субсидию – по 50 мар. в год на каждую выслуженную пенсию. Старческая пенсия, смотря по премии, достигает от 110 до 230 марок в год. Конечно, эти суммы очень скромны, но, во-первых, они постепенно увеличиваются по мере того, как молодые поколения, еще не вошедшие в это страхование, будут приближаться к старости; во-вторых, предполагается, что каждый честный труженик что-нибудь скопил себе под конец жизни и помимо пенсии.
Когда читаешь подробности рабочего страхования, просто трогательно видеть, как все нужды бедняка обдуманы, и не только с умом, а и добрым сердцем. На первый взгляд может ли что-нибудь прочное устроиться на жалкие пфенниги рабочих, выплачиваемые понедельно, на такие же капельные взносы хозяев? А на самом деле из капель составляются моря. Еще четыре года назад Krankenkassen тратили до 160 мил. марок в год, причем не только никогда не нуждались в деньгах, но успели путем остатков скопить запасный капитал в 150 мил. марок. Расчет обязательного страхования держится на том, что из ста застрахованных в среднем не более 35 пользуются услугами касс, и на каждого больного в среднем приходится 17 дней болезни.
Мне не хочется пестрить статью цифрами, но общий ход страхования обработан добросовестными немцами с математической подробностью, исчислены все общие и индивидуальные черты этого дела. Подобно другим великим изобретениям – окружающие народы могут брать его в готовом виде.
Подъем культурный
Как это часто бывает, косвенные последствия доброго дела неизмеримо превысили прямые. Не только народ окреп психологически, получив уверенность в своем существовании, но что всего удивительнее, – класс хозяев, бывший до этого только эксплуататором, теперь добровольно сделался народным благодетелем. Так как страховые расходы от несчастных случаев несут только хозяева, то оказалось, что прямой интерес их – заботиться о предупреждении увечий, о тщательном лечении заболевших и т. п. И действительно, на последней всемирной выставке в Париже все были поражены, до какой высокой степени совершенства германские хозяева довели предупреждение несчастий. То, чего не в силах были вызвать милосердие и разум, государственный закон и голос церкви, явилось как по волшебству, когда этого потребовал прямой коммерческий расчет. Этот расчет заставил идти по пути гораздо дальше, чем требует закон.
Например, закон разрешает предпринимателям переложить на рабочие кассы лечение увечных в первые три месяца, но предприниматели «великодушно» возлагают это на себя. Оказалось, что хозяевам гораздо дешевле немедленно же вылечить рабочего и как можно скорее вернуть его способность к труду, чем потом всю жизнь платить ему пенсию. Именно в первые-то три месяца болезни решается, излечима она (при хорошем лечении) или превращается (при дурном) в хроническое увечье. Поэтому союзы фабрикантов завели для рабочих великолепные больницы, из которых некоторые, как в Бохуме, Галле и Ронсдорфе, обошлись каждая в 700–750 тысяч марок. При соответствующем лечении 90 % потерпевших выздоравливают, и хозяева сохраняют миллионы марок в кармане. То же и со страхованием на случай старости. Прямой расчет страховым учреждениям елико возможно тщательнее заботиться о здоровье народном, заставляя этим как можно дольше платить страховую премию. Отсюда явилось обеспечение не только здоровья, но и достаточного отдыха, питания и нравственной удовлетворенности рабочих. Особенно невыгодны обществу заразные и скоротечные болезни, – и страховые кассы подняли упорную борьбу против чахотки, завели для рабочих санатории, колонии, курорты и пр. Берлинская колония для рабочих обошлась более чем в 2 мил. марок. Благодаря чисто коммерческому расчету ежегодно от 10 до 15 тысяч чахоточных пользуются тем превосходным способом лечения, который называется комфортом. Требования закона далеко отстали от практики, как только почувствовалось, что милосердие коммерчески выгодно. Первая по оборотам касса страхования – лейпцигская – творит, напр., такое беззаконие: вместо обязательных по закону 16 недель пособия при болезни рабочего она поддерживает его в течение 34 недель, лечит даром не только членов кассы, но и семейства их, выдает на погребение жен и детей и пр. Под название «медицинской помощи» в 1898 г. вошло: 641/2 тыс. литра молока, 43 тыс. ванн разного рода, около 6 тыс. даровых очков, более 14 тыс. бутылок медицинского вина и минеральных вод. Касса содержит в горах две санатории, а в иных случаях отправляет больных на курорты. Касса нанимает для рабочих 226 врачей, 80 аптекарей, 9 оптиков и бандажистов, 20 массажистов и массажисток и 11 бань.
Надо вникнуть в эту «пошлую прозу» страховых касс, больниц и бань, – ей-Богу, от нее пахнет ландышем. Весною возрождения веет, когда попробуешь представить себе, сколько человеческих слез осушено, сколько горьких мук облегчено ими…
Обязательное страхование выдвинуло еще одну неожиданность, хотя такую естественную. Оказалось, что доходы всех этих десятков тысяч страховых касс выросли до 314 миллиардов марок (в 1899 г.), а чистый остаток – до одного миллиарда. Как видите, трудящийся немецкий народ, совсем шутя, из грошей, за 14 лет собрал огромнейший частный фонд и сделался одним из величайших капиталистов в мире. Миллиард – его нужно поместить; и вот, вместо чтобы отбивать хлеб у мелких рантье, народ-капиталист направляет свои деньги не в бумаги, а на предприятия, направленные на пользу самого народа. На первом месте стоит реформа жилищ. Фонд страхования выдал в ссуду городам и ферейнам более 52 миллионов мар. под постройку гигиенических, комфортабельных жилищ. Ими особенно восхищалась княгиня М.Н. Щербатова. На устройство санаторий, приютов, общественных бань, потребительных товариществ и т. п. выдано более 36 миллионов. Всякая мера, от которой можно ждать улучшения быта рабочих, энергически поддерживается страховыми кассами. Охотно даются средства на канализацию, на постройку школьных зданий и проч. и проч. С появлением обязательного страхования в стране появился колоссальный мелиоративный капитал, который работает на тысячу ладов и при этом чудовищно растет. Это какое-то золотое орошение, проникающее до самых глубоких язв народных и целящее их. И что знаменательно, – собственно казна участвует в создании этого огромного фонда лишь одной двадцать седьмой долею, – остальное дали рабочие и хозяева пополам. Нужно еще заметить, что рост страховой организации не закончен; предполагается еще страхование от безработицы, обеспечение вдов и сирот и пр.
Очень трудно подсчитать итоги всякого великого дела. Последствия и добра, и зла бесконечны. Но уже, а priori можно предположить, что миллионы вовремя вылеченных больных, сотни тысяч калек, поставленных на ноги, миллионы женщин, подростков, стариков, силы которых сбережены, наконец весь народ, очнувшийся от социальной паники, – не могли не дать стране нового культурного подъема; и действительно, подъем этот прямо неслыханный. Социологи и экономисты все думают да гадают, что значит этот ни с чем не сравнимый рост населения в Германии – рядом с вымирающей Францией, чем объяснить небывалый прогресс промышленности, вытесняющей на мировых рынках даже такое древнее могущество, как Англию? Вспомните «Made in Germany», вспомните огромный рост коммерческого судоходства, вспомните, что, несмотря на все усилия твердой как сталь британской расы, все позиции на Ближнем Востоке, в Восточном и Атлантическом океанах переходят к немцам. Германия потому усиленно строит военный флот, явно выражая желание догнать английский, что еще усиленнее растут у нее купеческий флот и торговля, лихорадочно растут колонии и станции на всех морях. В политике еще недавно казалось, что тройственный союз – апогей германского могущества, но в течение немногих лет выдвинулась грандиозная идея захвата всей Средней Европы и Ближнего Востока, и немцы уже с быстротою пара движутся на Багдад. В чем же причина этого феноменального оживления?
Коренные причины всегда таинственны, но вот хотя бы это скромное «государственное страхование» трудового народа – разве не могло оно сыграть волшебной роли? Силы удовлетворенного народа неизмеримы. Если хоть в ничтожной доле им делается правильный учет, результаты получаются безмерные. Мы, собственно, еще в начале этой великой бисмарковской реформации – трудно и угадать, во что она разовьется. Счастливый, сильный народ в центре Европы или заставит соседей сделаться такими же здоровыми и сильными, или может наделать им очень много хлопот…
Но как же быть с милосердием? Неужели помириться на том, что оно ниже страхового полиса?
Об этом скажу особо.