В названной выше литографии, равно как и в моих других работах, есть недостатки, это бесспорно. Но моя работа ясно доказывает, что я передаю то, что вижу; поэтому, когда люди судят о моей работе не в целом, без широты взгляда и не принимая во внимание цель моих стремлений – писать крестьян в их повседневном окружении, – я не могу извинить моих критиков и считать их позицию честной.
Ты, например, считаешь мою работу в совокупности крайне слабой и со всеми подробностями доказываешь, что ее недостатки значительно перевешивают ее достоинства.
Так ты судишь о моей работе, а значит, и о моей персоне.
Ну а я не принимаю такой оценки, решительно нет. Работа, о которой идет речь, – изображение крестьян – так тяжела, что крайне слабый человек просто не возьмется за нее.
Я же, по крайней мере, взялся за дело и заложил некоторые основы для него, что является отнюдь не самой легкой частью всякой работы! В рисовании, равно как в живописи, я иногда умею схватить кое-что основательное и полезное, и притом схватить крепче, чем ты полагаешь, друг. Но я всегда делаю то, чего еще не могу сделать , для того чтобы научиться это делать… Впрочем, мне надоела эта тема. Поэтому я закончу, сказав, что у художников, которые пишут крестьян и простых людей, трудная работа и что они поступили бы мудро, перестав ссориться и, по возможности, подав друг другу руки. В единении – сила, и бороться мы должны не друг с другом , а с теми, кто даже теперь препятствуют идеям, которые отстаивали Милле и другие новаторы прошлого поколения. Для нас нет худшей помехи, чем эта роковая междоусобная борьба.
Что же касается нас с тобой, то давай прекратим ее: ведь у нас одна и та же цель.
Мое заветное желание состоит в том, чтобы при всем различии между нами твои и мои усилия шли параллельно , а не в противоположных направлениях. Поскольку я замечаю, что в основных тенденциях и в принципе у нас есть много общего и что так, думается мне, будет и впредь, твоя критика в целом – если ты относишь эту критику ко мне – несовместима, на мой взгляд, с характером твоей собственной работы.
Общее у нас то, что мы ищем наши сюжеты в гуще народа; кроме того, нас объединяет желание черпать материал для этюдов из жизни, независимо от того, рассматриваем мы этюды как цель или как средство. Это означает, что у нас с тобой много общего. А в том, что мы решительно противоположны друг другу в отношении техники рисунка или техники живописи, я отнюдь не уверен. Во многом, не отрицаю, ты обогнал меня; тем не менее я считаю, что ты ушел не слишком далеко.
Как бы то ни было, при наличии искреннего к тому стремления и доброй воли мы можем быть полезны друг другу, можем поддержать друг друга, а поскольку в единении сила, я нахожу желательным, чтобы мы остались друзьями.
Что касается техники, то я еще многое ищу; кое-что мне удается найти, и все же остается еще бесконечно много такого, чего мне недостает. Но при всем том я знаю, почему я работаю так, а не иначе , и усилия мои зиждутся на твердой почве. Совсем недавно я сказал Венкебаху, что не знаю ни одного художника, который имел бы столько же недостатков, сколько есть у меня; тем не менее я не убежден, что заблуждаюсь в главном.
По временам дело со мной обстоит так. Произведением двух отрицательных величин является положительная. Возьми любой мой рисунок или этюд, особенно из тех, на которые я сам укажу тебе в спокойном состоянии; в этих рисунках, равно как в цвете и тоне, ты найдешь ошибки, которые реалист строго осудит , и явные неточности которые я вижу сам и на которые при известных обстоятельствах мог бы указать еще более резко и проницательно, чем другие. Да, в них есть и неточности и ошибки.
И все-таки я верю в одно: даже если я всегда буду делать работы, в которых люди смогут найти ошибки , эти работы будут все-таки обладать известной жизненностью и своим raison d’être, отодвигающими эти ошибки на задний план для всякого, кто ценит характерность и оригинальность восприятия. Поэтому при всех моих ошибках меня не так легко уничтожить, как думают многие. Я слишком хорошо знаю, какова моя цель, и слишком твердо убежден, что, в конечном счете, стою на правильном пути, чтобы обращать много внимания на пересуды. С меня довольно возможности писать то, что я чувствую, и чувствовать то, что пишу.
Тем не менее по временам все это делает жизнь мою очень трудной, и, думается мне, впоследствии некоторые люди, возможно, пожалеют о том, что докучали мне своими обидными отзывами, противодействием и равнодушием. Вот что я сейчас делаю: я так тщательно избегаю людей, что не встречаюсь буквально ни с кем, за исключением бедняков крестьян, с которыми непосредственно связан, потому что пишу их.
Такова политика, которой я держусь, и вполне возможно, что в скором времени я откажусь от своей мастерской и поселюсь в крестьянской хижине, чтобы не видеть и не слышать людей, именующих себя образованными.
Когда я говорю тебе – ибо таково мое убеждение, – что нам следует остаться друзьями, то делаю это потому, что наблюдаю за твоими стремлениями, которые ценю и уважаю. Ты глубоко проникаешь в душу простых людей, и у тебя достаточно силы воли, чтобы осуществить свои замыслы. Когда я говорю, что мы можем быть взаимно полезны и можем оказать поддержку друг другу, то говорю так потому, что ты не признаешь условностей; когда ты станешь более известен, ты, по всей вероятности, начнешь делать даже еще более смелые вещи, и тогда это может вылиться в решительную борьбу, в которой картины одной школы будут использованы в качестве оружия против другой! А в таком случае было бы неплохо, чтобы несколько художников действовали согласно. С другой стороны, я считаю небесполезным обмениваться взглядами и смотреть работы друг друга. [Р 57][Сентябрь 1885]
Сегодня я отправил в твой адрес корзинку, содержащую птичьи гнезда. У меня в мастерской они тоже имеются. Это гнезда дрозда, черного дрозда, золотистой иволги, крапивника и зяблика.
Надеюсь, они доедут в целости и сохранности.
Хорошо ли ты знаком с Эженом Делакруа? Я прочел о нем великолепную статью Сильвестра…
Вот любопытный анекдот о Делакруа. У него был спор с одним другом по вопросу о том, нужно ли работать исключительно с натуры, и Делакруа заявил, что этюды следует делать с натуры , но самое картину – по памяти. Во время спора, который скоро стал весьма накаленным, они шли по бульвару. Делакруа дал ему отойти на некоторое расстояние и затем (сложив руки рупором), к ужасу респектабельных буржуа, проходивших мимо, зычным голосом заорал ему вслед: «По памяти! По памяти!»
Не могу передать, с каким наслаждением я читал эту статью, равно как и другую статью – Жигу, – посвященную Делакруа. Кроме того, я прочел хорошую книгу гравера Бракмона «О рисунке и цвете».
И вот еще одно замечание Сильвестра о Делакруа: «Говорят, что Делакруа не рисует; следовало бы сказать, что Делакруа не рисует, как другие». Знаешь, то же самое можно было бы сказать в опровержение россказней о том, что Мауве, Израэльс и Марис не рисуют.
И еще одна подробность: как-то художник Жигу приходит к Делакруа с античной бронзой и спрашивает его мнения насчет ее подлинности. «Это не античность, это Ренессанс», – отвечает Делакруа. Тогда Жигу спрашивает его, на каком основании он так утверждает. «Взгляните, мой друг, это очень красиво, но это начато с линий, а старые мастера шли от сердцевины, от массы». Затем Делакруа добавляет: «Взгляните сюда» – и рисует на листе бумаги несколько овалов, после чего соединяет овалы с помощью небольших, почти незаметных линий и из всего этого создает вставшего на дыбы коня, полного жизни и движения. «Жерико и Гро, – говорит он, – научились у греков первым делом выражать массы (почти всегда овальной формы), а контуры и действие намечать, исходя из положения и пропорций таких овальных форм». И я утверждаю, что Жерико первым указал на это Делакруа.
Спрашивается, разве это не великолепная истина ?
Но можно ли этому научиться от художников, рисующих гипсы, или в Академии? Думаю, что нет! Если бы там учили таким образом, я с радостью стал бы восторженным поклонником Академии, но я слишком хорошо знаю, что это не так.
Я послал Венкебаху статью Поля Мантца о Салоне с просьбой дать ее прочесть и тебе. Получил ли ты ее? Я нахожу ее превосходной.
Я думал, что птичьи гнезда понравятся тебе так же, как они нравятся мне: ведь таких птиц, как крапивник и золотистая иволга, тоже можно числить среди истинных художников. Кроме того, эти гнезда – красивая модель для натюрмортов. [Р 58]Письма к Эмилю Бернару 1887–1889
Эмиль Бернар (1868–1941), французский живописец, график, поэт, художественный критик и теоретик, был одним из наиболее близких друзей Винсента. Их дружба началась после встречи в лавочке папаши Танги в Париже, когда оба художника часто работали вместе на берегах Сены и в мастерской Бернара в Аньере. После отъезда Ван Гога в Арль между друзьями возникает оживленная переписка.
Письма к Бернару существенно дополняют письма к брату, так как ярко показывают, каким выдающимся художественным критиком был Винсент.
[Париж, лето 1887] ул. Лепик, 54
Я должен извиниться перед тобой за то, что в прошлый раз бросил тебя так внезапно. Настоящим письмом я это незамедлительно и делаю.
Советую тебе прочесть русские сказки Толстого. Статью об Эжене Делакруа, о которой я тебе говорил, я тоже раздобуду.
Я все-таки зашел к Гийомену, но вечером; может быть, ты не знаешь его адреса, так вот он – Анжуйская набережная, 13. Думаю, что Гийомен как человек мыслит более здраво, чем другие; если бы все были такие, как он, появлялось бы больше хороших вещей и оставалось бы меньше времени и желания есть друг друга поедом.
Я продолжаю думать – не потому, что я тебя разнес, – со временем ты и сам убедишься, что в мастерских не узнаешь много не только о живописи, но и о механике жизни вообще; поэтому человек должен учиться искусству жизни так же, как искусству живописи, не прибегая к помощи старых трюков и оптических иллюзий разных умников.