Если есть охота, напиши поскорее; я так завален работой, что не нашел времени для набросков с фигур.
P. S. Сезанн – как раз и есть человек, состоящий в добропорядочном буржуазном браке, как старые голландцы; если он успешно подвизается в своем деле, то только потому, что не слишком опустошен распутством. [Б 14][Арль, первая половина августа 1888]
Хочу писать фигуры, фигуры и еще раз фигуры – целую серию двуногих, от младенца до Сократа, от черноволосых и белокожих женщин до женщин с желтыми волосами и загорелыми на солнце лицами кирпичного цвета. Это сильнее меня!
А пока что я делаю совсем другое.
Спасибо за твое письмо. В этот раз я писал наспех и вконец измученный.
Очень рад, что ты приехал к Гогену.
Да, у меня все же есть новая фигура – в полном смысле слова продолжение некоторых этюдов голов, сделанных мною в Голландии. Я как-то показывал их тебе вместе с «Едоками картофеля» – одной из картин тех времен. Хотелось бы показать тебе и эту. Это также этюд, где цвет играет такую роль, что черно-белый рисунок его не передает.
Хотел послать тебе один рисунок – очень большой и очень тщательный. Но, при всей его правильности, в этюде это стало совсем другой вещью, потому что – повторяю еще раз – только цвет дает ощущение воздуха в раскаленный полдень во время жатвы. Без него получилась бы совсем другая картина.
Смею надеяться, что вы-то с Гогеном это поймете; но каким уродством покажется это другим!
Ваш брат знает, что такое настоящий крестьянин и сколько в нем от зверя.
Написал я также «Разгрузку барж» : две розово-фиолетовые баржи, вода – зеленый веронез, серый песок, тачки, доски, синий и желтый мальчуган.
Все это смотрится сверху, с высоты нависающей набережной. Неба нет. Все это только эскиз или, скорее, набросок, сделанный во время сильного мистраля.
Кроме того, я работаю над пропыленным чертополохом, над которым кружится рой бабочек.
О, как прекрасно здешнее солнце в разгаре лета! Оно ударяет в голову, и я нисколько не сомневаюсь, что от этого недолго и спятить. Но так как я спятил еще раньше, мне ничто не мешает наслаждаться им.
Мечтаю украсить мою мастерскую полудюжиной «Подсолнечников» – декорациями, заключенными в тонкие рамки, окрашенные французским суриком, в которых яркие или приглушенные хромы засверкают на различных синих фонах, начиная с самого бледного веронеза и до королевской синей , – нечто вроде эффекта витражей в готической церкви. Ах, дорогие мои друзья, хоть мы и свихнувшиеся, а все-таки умеем видеть, верно?
Увы, природа отыгрывается на живом существе: наши тела кажутся нам порой тяжким и презренным бременем. Но ведь так было всегда – начиная с довольно-таки хворого Джотто.
А все-таки какое наслаждение для глаза беззубый смех старого льва Рембрандта, в ночном колпаке и с палитрой в руках! Какой смех!
Очень хотел бы провести эти дни в Понт-Авене; утешаюсь лишь тем, что рассматриваю подсолнухи. [Б 15][Арль, вторая половина сентября 1888]
Благодарю за письмо, но меня немного удивляют твои слова: «О, сделать портрет Гогена невозможно!» Почему невозможно? Какие глупости! Однако я не настаиваю, так что не будем больше говорить об этом обмене. Значит, Гоген, со своей стороны, и не подумал сделать твой портрет. Ох уж эти портретисты! Живут так долго бок о бок и все никак не соберутся попозировать один другому и разъезжаются, не сделав портретов друг друга. Ну ладно, я не настаиваю. И повторяю, вопрос об обмене на этом закончен. Я надеюсь сам когда-нибудь написать портреты с тебя и Гогена: это произойдет в первый же день, когда мы съедемся, а этого не может не случиться.
На днях я буду делать портрет того младшего лейтенанта зуавов, о котором я тебе писал и который теперь отправляется в Африку.
Почему ты мне ничего не сообщил о твоих планах насчет военной службы?
Теперь поговорим немного о твоем намерении провести зиму в Арле. Я нарочно устроился здесь так, чтобы иметь возможность приютить кого-нибудь в случае надобности. Если бы Гоген все-таки приехал!.. Он еще не отказался окончательно; но даже если я смогу устроить тебя здесь у себя, то все равно не думаю, чтобы ты мог прокормиться тут меньше чем за три франка в день, а то и за четыре.
Конечно, мы могли бы в случае безденежья готовить дешевую еду в мастерской: таким образом можно все-таки кое-что сэкономить. Жизнь здесь, повторяю, немного дороже, чем в Понт-Авене. По-моему, ты там платишь только два с половиной франка в день за все, включая жилье.
А если тебя больше всего соблазняет писать бордели, что само по себе превосходно, то, между прочим, это тоже не делается даром!
Повремени с этим, покуда не наденешь мундир: солдатам и здесь и повсюду можно многое делать даром.
Я, правда, написал, например, этюд «Ночное кафе», но хоть это и место свиданий, где время от времени видишь за столом какую-нибудь проститутку с ее клиентом, тем не менее я не сумел еще сделать настоящий бордель именно по той причине, что сделать это хорошо и всерьез я могу, лишь истратив больше денег, чем у меня есть.
Повременю с этой картиной до тех пор, пока мой кошелек не станет потолще, иначе мне все равно ее успешно не завершить. Это не значит, что мы с тобой не сходим туда выпить пива. Мы заведем там знакомства и будем работать наполовину по воображению, наполовину с моделью, а если захотим, то, наверно, сумеем написать и картину; но сейчас, пока я один, мне это не к спеху .
Все наши лучшие планы и расчеты слишком часто срываются, в то время как, пользуясь случаем и работая изо дня в день как придется, делаешь много такого, чего от себя вовсе и не ожидаешь.
Следовательно, я никак не могу звать тебя сюда со специальной целью, без сомнения похвальной, – писать бордели. Повторяю: у тебя будут все возможности к этому, когда ты станешь солдатом, и в твоих же интересах обождать с этим, пока ты не наденешь мундир. Но, дружище, хочу тебе сказать ясно и определенно: поезжай отбывать службу в Африку. Юг очарует тебя и сделает великим художником. Сам Гоген обязан своим превосходством югу. Вот уже много месяцев я вижу более яркое солнце, и в результате этого опыта получается, что с точки зрения цвета незыблемыми для меня остались лишь Делакруа и Монтичелли – художники, которых в наши дни несправедливо считают чистыми романтиками, людьми с непомерным воображением. Видишь ли, юг, который так сух у Жерома и Фромантена, – это, прежде всего, край, чье бесконечное обаяние может передать только настоящий колорист и только цветом.
Надеюсь, ты вскоре опять мне напишешь.
Не беру на себя смелость звать тебя сюда. Если человек захочет это сделать по своему желанию, это уж, ей-богу, его дело. Но советовать ему это не стану ни за что. Что до меня, то я остаюсь здесь и буду, конечно, очень рад, если ты проведешь зиму со мной. [Б 16][Арль, вторая половина сентября 1888]
Решил черкнуть тебе два слова, чтобы поблагодарить тебя за присланные рисунки. На мой взгляд, они сделаны несколько наспех. Больше всего мне нравятся те два из них, что изображают шлюх. Впрочем, и в остальных есть мысль. Все эти дни я перегружен работой: погода дивная, и я должен этим воспользоваться – такие дни долго не простоят.
Я не отказываюсь от того, что писал тебе о здешних ценах: три франка в день только за еду, не считая остального… Но не сомневаюсь, что все сказанное тебе Гогеном на этот счет – тоже правильно. Я знаю, что скоро тебе в армию, и мне очень хотелось бы уговорить твоего отца дать тебе средства, необходимые для того, чтобы ты, не в ущерб работе, поправил свое здоровье. Пусть понатужится и предоставит тебе все, что требуется на то время, которое у тебя осталось до отъезда в армию.
Снова повторяю тебе одно и то же: если ты уедешь в Африку, то найдешь там как раз ту натуру, которая в полной мере разовьет твой талант рисовальщика и колориста. Но работа над ней дорого обойдется твоему грешному телу, если только твой отец до предстоящего тебе в Африке испытания не примет меры, чтобы избавить тебя от опасности заболеть малокровием или подцепить дизентерию из-за недостатка здоровой пищи.
В Африке сил не накопишь, и, отправляясь в страну с жарким климатом, нужно заранее не скажу – обрасти жирком, но некоторое время тщательно следить за своим питанием.
Мне лично строгий режим уже пошел на пользу, и я не трогаюсь отсюда, потому что даже арльская жара – это еще не африканский зной.
Из предстоящего тебе испытания – военной службы – ты выйдешь либо с новыми силами, которых хватит на всю твою жизнь в искусстве, либо сломленным.
Как бы то ни было, мне безумно хочется, чтобы ты приехал сюда, и Гоген тоже. Тогда у нас останется лишь один повод к огорчению – то, что сейчас зима, а не лето. Я все больше и больше убеждаюсь в том, что качество кухни как-то отражается на нашей способности мыслить и создавать картины: я, в частности, не могу работать успешно, когда у меня расстроен желудок. В общем, я полагаю, что если твой отец возьмет себе твои картины, а взамен откроет тебе более или менее щедрый кредит, то в конечном счете он потеряет при этом меньше, чем потерял бы при любом другом решении вопроса. На юге все наши чувства обостряются, рука делается подвижнее, глаз острее, мозг проницательнее, если, разумеется, дизентерия или иная болезнь не ослабят тебя настолько, что все пойдет насмарку.
Это дает мне основание утверждать, что каждый, кто любит искусство, может развить на юге свои творческие способности. Но нельзя забывать о состоянии своей крови и всем прочем.
Ты, пожалуй, скажешь, что я надоедаю тебе своими советами, что ты волен ехать куда вздумается и плюешь на все остальное. Дело, конечно, твое, но я-то не могу иначе. Искусство долго, а жизнь коротка, и нам надо набраться терпения, если мы хотим подороже продать свою шкуру. Хотел бы я, чтобы мне было сейчас столько же лет, сколько тебе, и я мог, вооруженный своим теперешним опытом, отбыть воинскую повинность в Африке. Но в таком случае я постарался бы предварительно стать поздоровее, чем сейчас.