Милый, славный лейтенант Росински!
После нашего телефонного разговора я вдруг подумала, что в доме почти пусто, нет самых элементарных вещей, которые могут уже в первые часы понадобиться вам и вашей жене…
Стелла вскинула бровь:
– Вашей жене?
Дэн смутился.
– Не мог же я по телефону объяснять миссис Николс, что ты пока не моя жена, а чужая!
Стелла продолжила чтение.
Почти все мои пожитки, кроме кастрюль и одеял, которые я пожертвовала беженцам, а также нескольких дорогих сердцу вещиц, так и стоят, упакованные после переезда с Гринфилдс-лейн. Я не потрудилась их распаковать, поскольку на новом месте, в Дорсете, они мне не нужны. И вот я подумала: сейчас, во времена тотального дефицита, моя посуда может вам пригодиться.
– Какая прелесть…
Из соломы Дэн извлек глазурованный зеленый заварочный чайник и такие же чашки с блюдцами. Сервиз на четыре персоны. За сервизом последовали четыре тарелки и столовые приборы с костяными ручками. Появился миниатюрный молочник с надписью «Маргейтский сувенир», за ним – квадратное зеркальце в резной оправе, изображающей дубовые ветки, и подставка для торта из прессованного стекла. На самом дне терпеливо дожидались треснутый эмалированный сотейник и сковородка – дешевая и видавшая виды, но сейчас по цене превосходящая рубины с изумрудами. Дэн помахал сковородкой, словно трофеем, и улыбнулся.
Потрясенная щедростью миссис Николс, Стелла продолжала читать:
«Надеюсь, вы примете этот скромный подарок в качестве бонуса к сделке с недвижимостью и простите мне сентиментальную восторженность, которая с годами только прогрессирует. Мне приятно думать, что моими вещами снова будут пользоваться в дорогом для меня доме. Желаю вам счастья – такого же, какое было у меня на Гринфилдс-лейн, 4.
С этим остаюсь,
Вайолет Николс.
P.S. Я позволила себе добавить маленький гостинец от моих „девочек“ (будучи рождена в городе, я не представляла, сколько приятных моментов дарит так называемая живность). Надеюсь, гостинец хорошо перенес путешествие из Дорсета!»
– Гостинец от девочек?
– Я вроде все вытащил… – Дэн заглядывал в ящик, шарил в соломе. Солома рассыпалась по полу, угодила на кровать, придала спальне деревенский вид. Она застряла даже в носике чайника. Освобождая чайник, Стелла чуть не вскрикнула от изумления.
– Дэн, смотри!
Внутри, в миниатюрном соломенном гнездышке, лежали два крапчатых коричневых яичка.
– Поразительно. Не скажи я заранее, что уже женат, я бы, честное слово, вскочил на первый же дорсетский поезд, чтобы признаться миссис Вайолет Николс в любви.
Стелла откинулась на подушку, вытянула ноги на припорошенной соломой простыне, счастливо засмеялась.
– В качестве альтернативы ты можешь спуститься на кухню и приготовить мне завтрак.
После полудня Стелла поехала в Кингс-Оук. Страшась столкнуться с кем-нибудь из знакомых, она почти бежала от автобусной остановки к приходскому дому. Запах вареных овощей окутал Стеллу, едва она закрыла за собой дверь.
Она достала из кухонного стола свои продуктовые карточки, вышла в огород – накопать картошки и пощипать салатных листьев к ужину, собрать малины на десерт. Малина уже перезрела, густой сок копился на дне миски. Ладно, по крайней мере угрызения совести отступили – малина так и так пропала бы. Завтра Стелла вернется сюда, чтобы тянуть лямку, пока все не будет решено. Однако уже сейчас приходской дом кажется ей чужим, и сбор малины она в глубине души расценивает как воровство. С другой стороны, разве хоть один час Стелла чувствовала себя здесь как дома?..
Из сумрачной кухни она выскользнула в коридор, ведший в прихожую, подумала с горечью: «Я всегда была здесь только экономкой». Задержалась под тяжелым, укоряющим взглядом Святой Девы. Как там Вайолет Николс сказала Дэну? «На Гринфилдс-лейн снова поселится любовь». Поселить любовь в приходском доме Стелле не удалось, несмотря на все старания.
Вечер был теплый. Стелла уверенно и легко шагала знакомой улицей. В мясной лавке мистер Фэйакр заметил ей:
– Очень вы нынче весело глядите, миссис Торн.
Стелла изрядно струхнула. «Чарлз только что уехал! По всем канонам, я должна позеленеть от тоски!»
Две бараньи отбивные она заказывала уже прямо-таки с похоронным видом. Взвесив мясо, мистер Фэйакр присвистнул.
– У вас торжество намечается, миссис Торн?
Досужий старый сплетник. Жаль, что нельзя отоваривать карточки в другом месте.
– Нэнси придет меня навестить. Дом кажется таким пустым, хоть волком вой.
Стелла несла мясо и покусывала уголки губ, чтобы не улыбаться. С какой легкостью она теперь лжет, просто удивительно.
Пока она отсутствовала, Дэн заглянул к соседу, мистеру Чепману – старику с колючими седыми усами и хромотой, нажитой в схватке с бурами. Дэн рассчитывал, что ему одолжат газонокосилку. Заметив, что газон мистера Чепмана изрядно запущен, он предложил, в качестве арендной платы, скосить траву и у него.
Газонокосилка оказалась миниатюрная, будто игрушечная. Когда вернулась Стелла, Дэн все еще вел неравную борьбу с бурьяном. Голый до пояса, с вечной сигаретой в уголке рта, он посверкивал потным, золотым в предзакатных лучах торсом, то и дело откидывал со лба влажные волосы. От него пахло страстью и скошенной травой.
Пока Дэн бегал возвращать косилку, Стелла напустила для него воды в ванну. Он нежился, через открытую дверь болтая со Стеллой, которая хлопотала на кухне. Вот так и должно быть в настоящей семье, у любящих супругов, думала Стелла – и светилась от счастья.
Полотенец в доме не было. Дэн вышел на кухню в одних трусах, в россыпи теплых капель на груди и спине, держа за горлышки две бутылки пива.
Стелла даже рот раскрыла от удивления.
– Где ты их достал?
Дэн казался крайне довольным собой.
– Да вот, шел мимо паба… Я поставил бутылки в тазик с водой, чтобы остыли. Никогда не понимал местного обычая пить пиво в теплом виде.
Нет, он настоящий волшебник – всегда у него готов сюрприз, но главное – это умение превращать обыденность в сказку. Дэн и Стелла пошли пить пиво на свежескошенный газон, любовались закатом и наблюдали за воздушными трюками ласточек. Потом Стелла жарила бараньи отбивные, а Дэн вытащил складной стол, установил посреди газона и расставил посуду, присланную Вайолет Николс.
– Только серебряного подсвечника не хватает, – заметил он, когда отбивные были съедены, а розовый небесный шелк сменился густо-синим небесным бархатом.
Стелла запрокинула голову стала смотреть в беззвездную высь.
– Зажигать свечи рискованно. Говорят, немецкий летчик может засечь сверху всякого, кто хотя бы спичкой чиркнет.
– Вранье.
– Да? Я тоже всегда сомневалась. А что на самом деле видно сверху?
Вздох растаял в теплом воздухе.
– Ночные вылеты не сильно отличаются от дневных. То есть летчик почти ничего не видит на земле. Он видит облака. Дым. Зенитный огонь. Лучи прожекторов. Наивно думать, будто сверху заметен человек, которому вздумалось закурить. Пламя – там, куда снаряд угодил, – это да. Только вот какое дело: летчик не различает, что горит – военный завод или жилой квартал.
Даже сумерки не скрыли от Стеллы напряжение в его лице, игру желваков.
Признание Дэна вызвало тяжелую паузу. Наконец Стелла коснулась его руки:
– Дэн! Ты не виноват!
– Виноват. – Голос дрогнул и сорвался. – Еще как виноват.
– Расскажи мне все.
– О чем?
– О событиях, из-за которых тебя отправили в дом отдыха. Ну то есть на эту вашу «ферму».
Дэн снова вздохнул – покорно, безнадежно – и заговорил:
– Видишь ли, у них правило такое – на определенном этапе отправлять летчика на «ферму». Правда, не все до этого этапа доживают. У нас был целый ряд тяжелейших вылетов в Германию. Это самое опасное – остаться одному над вражеской территорией. Нет, сначала тебя сопровождают свои, а потом разворачиваются и ручкой тебе делают. Улетают на базу. От них, кстати, больше напряжения, чем пользы. Я нашу «Туфельку» люблю, но просидеть в ней восемь-девять часов тяжело само по себе. Ну так вот. Мы понесли огромные потери. Несколько самолетов вместе с экипажами. А еще… еще погиб один член нашего экипажа. Считается, что нам повезло – всего один, а не больше.
– Кто именно?
– Наш штурман. Джонсон.
Стелла заплакала.
– Дэн, милый! Мне так жаль! У Джонсона недавно родился сын…
– Да. Он был славный парень. Толковый штурман, верный друг. Из него получился бы прекрасный отец. Судьба не дала ему такого шанса.
Дэн закрыл глаза. Даже в сумерках было видно, как исказилось от боли его лицо.
– А на «ферму» меня отправили потому, что я без Джонсона не нахожу в себе сил сесть в самолет.
Стелла стиснула его пальцы.
– Сколько тебе осталось вылетов?
– Шесть.
– Твоя миссия почти выполнена, – с мольбой произнесла Стелла. – Ты почти свободен.
– Может, и так. Но ощущения совсем другие. До сих пор мне везло… Один Господь знает, чем такое везенье обусловлено. Да только удача – дама капризная. Сама подумай: шесть вылетов. Тридцать шесть часов в металлической капсуле, в которой топлива и снарядов хватит на полноценный фейерверк в честь Дня независимости. Летишь, а тебя люфтваффе огнем поливает. Секунды достаточно – одной секунды! – чтобы все было кончено.
Он высвободил руку из пальцев Стеллы, спрятал лицо в ладони.
– Прости. На базе я о таком не думаю. Да и никто из наших не думает. Там, в военной обстановке, все как-то проще. Будто так и надо, будто это нормально. А как вырвешься оттуда, сразу понимаешь – деваться-то, по сути, из этого мира некуда… Зря я тебе рассказал. Не нужно было…
– Нет, нужно. – Стелла говорила твердым, уверенным голосом. – Я не была на фронте, я не сражалась в этой проклятой войне, но я и не ребенок. Не следует надо мной трястись, Дэн. Я хочу знать, в какой обстановке ты воюешь и через какие испытания тебе предстоит пройти. Если бы я только могла принести что-то в жертву или пострадать сама, если бы могла переложить на себя часть бремени, я бы сделала это не задумываясь. Но я ничего не могу сделать. Я могу только слушать тебя. И любить тебя. И я говорю тебе: ты правильно поступил, поделившись со мной. Страхов не надо стыдиться, в них нет ничего дурного, поэтому говори со мной, Дэн.