<в> сто раз лучше, чем эта Глэдис Суорсаут. Да просто «Большой Вальс» ни с чем не сравним. По радио — какие-то скучные романсы Стравинского.
Сегодня — собрание нашего класса. Выдадут ведомости и дневники. Письмо вышло какое-то легкомысленное. Целую крепко. Твой брат Мур.
19. VI-41
Дорогая Аля!
Сегодня получили твою открытку от 6.VI-41. В Москве стоит жара, сменившая частые ливни. Я часто пью, ем мало, хожу по липкому асфальту. Вчера был на даче у знакомых — катались на лодке, пили чай и т. п. — в общем: дача и только. Каникульная жара. Я ничего не делаю — слушаю радио, читаю книги, продаю книги в книжных лавках — те же книги, которые здесь купил когда-то. Я теперь бритый и хожу в кепке, которую ношу так: (рисунок в тексте) что мне придает вид капитана и очень мне идет. У меня два новых увлечения: одна девица и футбол. Девицу оставили на 2-й год в 9-м классе, ей 18 лет, украинка, была в Ташкенте, а теперь ей нечего делать и мы гуляем, обмениваемся книгами, ходим в кино и т. п. Мама злится, что «ничего не знает о моей „знакомой“», но это пустяки. Во всяком случае я с этой девицей здорово провожу время, она остроумна и изящна — а что мне еще надо? Теперь — 2-ое увлечение. Собственно, увлечение № 1 не есть увлечение, а так — времяпрепровождение. И то хлеб, спасибо. Увлечение № 2 — футбол — я предвидел. Острые ощущения — замечательная штука! Я был уже на 4 матчах первенства страны. «Болею» за кого попало. В СССР приехали писатели Жан-Ришар Блок и Андрэ Мальро. Блок выступал в «Интернац<иональной> литературе». Сегодня был в кино с моей девицей — смотрели «Кино-Концерт» и «Старый Двор». Ничего. Лемешев качается на люстре — эффектно. Мы смеялись над ярыми поклонницами Лемешева. Моя подруга любит джаз и балет и не понимает «большой музыки». Обожает читать Клода Фаррера. Мы с ней часто гуляем вечером — днем слишком жарко. В общем, как видишь — живу. Сегодня иду на футбол: Трактор — Динамо. Прочел замечательнейшую книгу — прямо открытие для меня: «Богатые Кварталы» Арагона. А мама эту книгу не переносит. Замечательная книга, просто прекрасная. Все знакомые и незнакомые ругают на все лады Институт литературы (ИФЛИ). Один мой товарищ окончил 10 классов и хочет идти туда, я его отговариваю и рекомендую ГИК (институт кинематографии), да и сам подумываю об этом (киносценарист — шикарно). Но мне еще два года учиться, и время есть.
Ну вот, всё. Ну пока, до свидания, целую крепко. Твой брат Мур.
17/VIII-42
Дорогая Аля!
Я так рад, что, наконец, узнал твой истинный адрес и могу теперь тебе писать! Я очень страдал от разрыва, который наступил после войны в нашей переписке. Теперь мы, надеюсь, восстановим временно потерянную связь; впрочем я уже тебе послал одно письмо с подробностями о маминой смерти и получил твое письмо ко мне, пересланное Мулей.
Мамины рукописи — в Москве, бусы, браслеты и пр., — так же. Все рукописи собраны в один сундук, который находится у неких Садовских (быть может, ты слышала эту фамилию — Борис Садовский); они живут в б. Новодевичьем монастыре, в бывшем склепе; там рукописи и книги будут в сохранности. Браслеты и пр. — у Лили. Кофточки — проданы (по желанию мамы, я всё ликвидировал в Чистополе, чтобы иметь возможность жить на первое время.)
Лиля — в Москве и продолжает заниматься своими уроками художественного чтения — штука крайне относительная в отношении каких-либо возможно установимых правил и законов. Мы с Лилей довольно часто переписываемся. Она — очень сердечный, настоящий человек. Но слишком властна и взбалмошна, да и не бог весть как умна. Мулю я ощущаю гораздо больше как неотъемлемого составного члена нашей семьи. Я убедился на деле, что он — просто прекрасный человек, всегда готовый помочь делом и словом.
В этом году, несмотря на многочисленные трудности, которые наличествуют и еще предстоят, я попытаюсь все-таки учиться и в 43-м окончить последний, 10-й класс. Бесспорно, всякие планы нелепо сейчас делать, в такое время — могут мобилизовать в армию и мало ли что еще. Но я, подобно бальзаковским героям, упорно цепляюсь за образование; ведь надо же иметь хоть среднее. Быть может, впоследствии, такое мое рвение и оправдается. Впрочем, окончил я 9-й класс не особенно блестяще: посредственно по алгебре, геометрии и тригонометрии… географии (взъелся учитель — за злоязычие); хорошо — по узбекскому, биологии, физике (явно — по недоразумению, ибо заслужил о<чень> пл<охо> в квадрате), отлично — по французскому (ah mais![37]), химии (химичка симпатизировала), истории и литературе, черчению и поведению. Но, учитывая, что я потерял полгода, что всякие прочие, материальные и иные трудности, мешали учиться, я склонен не только отнести окончание 9-го кл. в актив, но и при случае прихвастнуть. Кстати сказать, ничего скучнее школы я не знаю, и долго боролся: работать или учиться? Но взбираться по общественной лестнице легче при десятилетке.
Как это ни странно, но в Ташкенте я побывал в театрах больше, нежели за всё время моего пребывания в Москве.[38] Видел несколько постановок довольно дрянненького местного Русского Драмтеатра им. Горького: «Похищение Елены» Луи Вернейя, «История одной любви» К. Симонова, «Тот, кого искали» Раскина и Слободского. В театре Революции, который находится сейчас здесь, видел «Собаку на сене» с Бабановой… но чуть не заснул. Даже курьёзно — в театре меня неуклонно, эдак к акту третьему, начинает клонить ко сну. Происходит это оттого, что я всегда заранее знаю или предугадываю конец, развязку, а игра актеров не компенсирует недостаток динамики действия. Всё зависит от культуры исполнения, от актерского мастерства. Вот, например, два последних спектакля, которые я видел — «Нора» Ибсена и «Валенсианскую Вдову» Лопе-де-Вега — уже стоят высоко: тщательно отделаны, прекрасные декорации и опытные актеры; в итоге — удачные спектакли, приятно смотреть. (Театр им. Ленинского Комсомола, под руков. Берсенева и Гиацинтовой.) Во «вдове» Гиацинтова превосходна. Старовата, но с 11 ряда кажется вполне-вполне. А Берсенев всегда очень хорош — прекрасная дикция, умение себя держать, и вкус, вкус — а это часто забывают.
Впрочем, предпочитаю кино. Наше кино за последнее время очень сильно поднялось. Замечательны такие фильмы как «Маскарад» (по Лермонтову),[39] «Оборона Царицына»,[40] «Антон Иванович сердится»;[41] все эти картины опять-таки превосходны своей высокой культурой, тщательностью отделки: нет «пробелов» и «затычек», всё полноценно. Мне предлагали сниматься в кино — мол, «такая наружность», но я предпочел «давай не будем», ибо я отнюдь не актер по призванию и что-то храню пуританское в моем отношении к профессии актера: «а все-таки каботэн».[42] Но кино — интереснейшая арена деятельности и возможно, что я пойду по линии кинодраматургии. Правда, там слишком много «жучков» и халтурщиков, но эти экземплярчики встречаются всюду. Но только, если уж думать о вузе, то я отнюдь не вижу себя студентом какого-нибудь фил- или лит-фака МГУ или что-либо в этом роде. Да, я хочу быть писателем, но не считаю необходимым запрягаться для этого с самой молодости — уж как-то мрачно видеть, что будешь заниматься только литературой. И скучно. И будешь каким-то плёвым научным работником, корпеющим над монографиями. Лучше прийти в литературу совсем неожиданно, ошеломить, — а не терпеливо плестись литературной клячей.
Теперь я переехал в общежитие писателей. Вообще, с 39-го по 42-й год я нахожусь в постоянном и тесном общении с писательской средой. Я успел познакомиться с нравами этой среды, с ее специфическими особенностями, с ее кулисами, с ее языком, привычками, ужимками и гримасами. В будущем я смогу хорошо использовать богатейший материал, накопившийся у меня о наших писателях — материал для интереснейших персонажей романа. Да, я писателей знаю хорошо; передо мной они всегда представали в их натуральном виде, ибо я всегда представлял для них человека слушающего, перед которым можно было болтать без удержу. Некоторые даже, учитывая мою оригинальность, прикидывались совсем другими, чем на самом деле. Очень любопытна в этом отношении Лидия Григорьевна, с которой я близко познакомился в Ташкенте. Она рвется стать писателем, вместе с Дейчем, причем они друг дружку подталкивают. Они — очень ловкие люди; Лидия Григорьевна — совсем не писатель, а гораздо скорее делец, «устроитель»; она умеет использовать момент, прибегать к компромиссу, удачно ретироваться и т. д. И всё же она всегда мне говорит, что ложь для нее — хуже всего, что она — откровеннейший человек. Она знает силу моих «срывательных» сарказмов, знает, насколько я зорок и беспощаден ко всяческим «делишкам» в литературе, ко всяческой мелкой стратегии — и она настолько отдает себе отчет в этом, настолько меня уважает, что наивно пытается себя изобразить как имеющей, так же как и я, все эти качества — мол, отличаюсь в этом от других. А на деле она и Дейч, при всей их позиции «мы-то культурнее всех» совсем не выделяются из общей среды. Вне этого — они довольно милые люди, и о тебе помнят, и кажется Л. Г. тебе напишет.
Надо сказать, что я ни с кем абсолютно не сблизился: ни в Москве, ни в Ташкенте. Понимаешь, есть люди, которые мне как-то помогают, жалея меня; есть старые знакомства, продлившиеся со смерти М. И. Есть знакомства, основанные на кое-каких культурных интересах — общий культурный уровень (более или менее, конечно). Я знаком с очень многими. Но дружбы нет ни с кем. Да, проблема общения. Проблема ли это, и разрешима ли она? Возможно, что я — очень требователен; дружба — настоящая — представляется мне как нечто очень интенсивное — заполненность моментов, ничего лишнего, всё — важно. Пока что я исключительно активно и интенсивно общаюсь… с самим собой. Я спорю, разговариваю, строю карточные домики и разрушаю их, морализирую — и всё это с самим собой. Я никогда еще не был так одинок. Отсутствие М. И. ощущается крайне. Я вынужден, будучи слишком рано выброшенным в открытое море жизни, заботиться о себе наподобие матери: направлять, остерегать, обучать, советовать… Это тяжело и скучно. У меня окончательно оформилась нелюбовь к молодежи. У молодежи я увидел несколько очень отталкивающих черт: невежество, грубость, пренебрежение ко всему, что ни на есть вне своего «молодежного» круга и интересов. Молодежь просто уродлива. А «умудренные годами» — большей частью крайне пресны, выжаты словно лимоны. Я читаю, наблюдаю, жду. Вот и всё. А с людьми, с человеческими отношениями у меня прямо-таки не получается. Ведь ты знаешь, что я отнюдь не идеалист и скорее склонен преуменьшать людские качества и заслуги, нежели их преувеличивать. И все-таки обычная для меня история, это знакомство, какой-то период отношений, и постепенно замирание их — причем это всегда начинается с моей стороны: люди мне надоедают, ходить к ним становится пыткой, общего не оказывается ничего, и я вздыхаю свободно, освободившись еще от одного груза отношений, и вновь одинок — и вновь начинаю скучать. Да, с людьми у меня не получается. Мне никто не импонирует — всех видишь насквозь, и все не того-с. Пожалуй, я сблизился только с Толстыми, особенно с женой А. Н. Это женщина, которая много видела; живет она очень хорошо, обладает безупречным вкусом, и на фоне остальных выделяется; читает по-французски, удивительно хорошо усвоила манеру болтать о пустяках так, что выходит серьезно. И вместе с тем — энергичная, летает на самолете и т. д., даже умеет управлять автомоб