Каждый день после завтрака мама расчёсывала меня и заплетала тонкий тугой колосок. Она не любила, когда я ходила растрёпой, а я не любила заплетаться и морщилась, когда мама от усердия дёргала прядки. Ох уж эти детские волосы: пушистые, лёгкие, непослушные.
Интересно, а какие волосы у Бархаты? Должны быть длинные-длинные и прямые – это красиво. А Бархата красивая.
Я угадала, Бархата.
Из зеркала на меня смотрела страдающая («красота требует жертв!») девчушка. Я похожа на папу: такое же круглое лицо, длинный узкий нос и большие голубые глаза. Только волосы цветом как у мамы.
Мама, будто поймав мои мысли, сказала вдруг:
– Гном, помнишь, раньше ты вслед за Шушу повторял, что глаза у тебя голубые, как у папы? Смешной был.
Да-да! Помню такое! Глаза у брата тёмно-карие, словно блестящие жуки.
Гном, который ждал меня, чтобы вместе идти на трудовую повинность, сердито запыхтел:
– Не было такого. Пойду поменяю Бобику воду.
Гном не любил, когда над ним смеялись, даже если это была милая шутка. Громко топая, он убежал на улицу.
Так, сейчас или никогда. Я вздохнула и быстро сказала:
– Прости меня за перцы, мама!
Мамины руки на мгновение замерли.
– Не переживай, он бы придрался к чему-нибудь другому, – ответила она и взяла резинку, чтобы закрепить косу.
Звучало неутешительно.
Я отправилась в огород. Брат в шутку боролся с нашим чёрным псом-дворнягой Бобиком. Тот радостно тявкал, бегая за ним и бряцая цепью, которая не давала глупому псу растоптать всё во дворе.
Гном такой же тёмный, лохматый и вечно грязный – с Бобиком один в один.
– Пойдём уже! – окликнула я брата.
Он побежал ко мне, и Бобик заскулил, натягивая цепь.
– Тебе с нами нельзя! – погрозил пальцем псу Гном.
В то время Гном на целую голову был ниже меня, хоть всего и на год младше. Мама постоянно утешала его, говоря, что придёт время – и он вытянется и даже перерастёт свою ехидную сестру, но мне тогда в это верилось мало. Подумать только, и впрямь перерос! Всё-таки взрослые иногда оказываются правы.
В огороде Гном принялся за свёклу, а я – за более вредную морковку. Настоящая сестра-героиня! Мы не баловались, а кропотливо работали, ведь успеть всё нужно было за утро, иначе потом солнце начнёт печь так, что никакая панама не спасёт. Если трудиться усердно, то, когда солнечный золотой волк выйдет из-за крыши, чтобы наброситься на нас с неба, мы уже будем на чердаке, в теньке. Но почему эти сорняки растут так быстро? Я совсем недавно полола морковку и уже каждую знаю «в лицо».
Я украдкой поглядывала на Гнома. Он печально сгорбился, низко наклонив голову. Макушка у него цвета земли и такая же взъерошенная, как разрыхлённая грядка. Солнце припекало, а Бархата осталась ночной тайной. Днём брата ей не развеселить. Да и вспоминать о ней сейчас как-то неловко. Про Бархату можно рассказывать только под холодный свет луны. А солнце смеётся над всем, даже над сказками.
Ну, вот и конец грядки! Уф! До свидания, госпожи моркови! До новых встреч! А они, поверьте, уже скоро! Вы не успеете соскучиться – а я вновь склонюсь над вами.
– Всё, на чердак! – резко выпрямилась я.
– Так нечестно! – завопил Гном, зло блеснув тёмными глазами-жуками. – Это я попросился там играть! Подожди меня! Помоги мне!
– Допалывай, а я намою нам морковки, – примирительно сказала я.
Гном тяжело вздохнул и опять сгорбился маленьким старичком, выбирая траву. Жалко его, конечно, но я и так всегда беру грядки сложнее. Пусть трудится, а мне пора взимать плату со своих пажей. Ещё во время прополки я приглядела оранжевые морковные кружочки побольше, торчащие из земли, и коварно пометила их палочками, чтобы сейчас легко найти. Выдернув четыре штучки, я помыла их под струёй воды из летнего крана. Холодная водичка и свежая морковка – то, что нужно в такой жаркий день!
Гном тем временем тоже закончил. Наконец-то можно идти на чердак! Мы побежали домой, тряся зелёными пушистыми хвостами морковин и орошая лица, руки, ноги друг друга дождём мелких брызг.
Брат первый заскочил на веранду, юркнул в летнюю комнату и полез по крутой лестнице на чердак.
Я и сейчас боюсь высоты, а тогда приходила в ужас от любого подъёма. Я была «земной» девочкой – и на чердаке показывалась редко.
Но не уступать же всё интересное Гному! Обречённо взглянув на квадрат темноты, я стала подниматься по ступенькам, крепко, до белых костяшек, цепляясь за перила.
На чердаке было золотисто-сумрачно, пыльно, душно и пахло чем-то старым и забытым. Гном щёлкнул выключателем, и лампочка, которая свешивалась с потолочной балки ровно посередине чердака, тускло засветила, выхватывая из полумрака кружок пола под собой. Солнце робко заглядывало через три отверстия в треугольной стене под скатами крыши, затянутые паутиной толстой белой проволоки – чтобы не лазили кошки. Словно колонны, чернели две трубы печей, а вдоль стен стояли зимние санки, противни для сушки грибов, старый телевизор, коробки с одеждой, из которой мы с Гномом выросли, и другие как бы нужные вещи, обречённые на чердачную вечность.
В конце чердака белела дверь в маленькую комнату. Этим летом мы туда ещё не заходили.
– Вот здесь и живёт Бархата, – прошептала я, продолжая вчерашнюю игру.
Верхняя часть двери была стеклянной, занавешенной изнутри кружевным тюлем. Гном потянул дверь на себя, и мы зашли внутрь.
Здесь на полу, на газете, сушились луковки тюльпанов да в углу стоял перевёрнутый ящик. Вот и всё.
– Мне кажется, здесь невозможно жить, – сказал Гном.
– Приберёмся немного? – предложила я.
– А давай, – согласился брат.
До обеда кипела уборка. Мы собрали луковки тюльпанов и попросили маму найти для них другое место. Потом подмели пол, смахнули паутину со стен и затащили наверх ведро воды для мытья пола (неполное). Открыли окно и проветрили. Мама разрешила взять раскладушку и жёлтое покрывало. А я пожертвовала одну из маленьких вязаных подушек (обычно они раздавались гостям для игр на полу). Перевёрнутый ящик пододвинули к окну и накрыли куском старой скатерти – получился стол. Потом Гном притащил маленькую скамеечку, а я нарвала одуванчиков и поставила их на стол в стеклянной банке.
– Это комната Бархаты, – торжественно объявила я, когда мы закончили и повалились на раскладушку.
– А мы можем играть здесь? – спросил Гном.
– Да. Думаю, Бархата будет не против.
– А как она выглядит? – мечтательно глядя в потолок, поинтересовался Гном.
– А ты как думаешь?
Гном почесал затылок.
– С длинными-длинными волосами и в сером платье. Похожа на большую ночную бабочку.
– Такая она и есть, – подтвердила я.
Я встала с раскладушки, облокотилась на подоконник и выглянула из открытого окна. Прямо ко мне тянула ветви раскидистая черёмуха. Внизу – огород, потом забор, дорога. А дальше – водонапорная башня, рельсы-шпалы, за ними – трава-трава и другая улица. Хороший с чердака открывается вид! Только вот душно…
Крышу нагрело: золотой волк улёгся на шифер, и в чердачной комнатке, даже при открытом окне, нечем стало дышать. Бархате ночами здесь прохладнее, определённо.
– Надо спускаться, – вздохнула я.
– Не хочется, – протянул Гном. – А как Бархата узнает, что это мы прибрались в её комнатке?
– Напишем ей письмо! – решила я.
Моё первое письмо на чердак.
Здравствуй, Бархата.
Мы рады, что ты поселилась на нашем чердаке. Можно мы иногда будем приходить к тебе в гости?
Шушу и Гном
…Печатными буквами вывела я на листке в клетку. Больше ничего не придумала. Гном пририсовал цветок.
– А если мама найдёт письмо? – усомнился Гном.
– Спрячем его под ящик: он же не простой, а почтовый, и Бархата заберёт, – выкрутилась я.
Вечером папа с работы не пришёл. Но мы, в общем-то, не удивились: после ссор бывало такое и раньше.
Я занялась рукоделием: пришила на уголок пледа две чёрные пуговки и красную бусину.
– Это глазки и носик, – пояснила я брату, который наблюдал за мной со своей кровати, отложив руку робота после тщетных попыток вернуть её законному хозяину. – Бархата же сказала, что мой плед – дракон. А красный нос у него – как у оленёнка Рудольфа.
– А почему глаза ты тоже красной ниткой пришила? – спросил Гном.
Просто не люблю я нитку в иголку вставлять: трудное это занятие, а нос пришивала первым, вот она красная и осталась.
– Так надо. По… по фэн-шую.
Хорошо, что есть много спасительных слов, которыми можно прикрыть свою лень, например.
– Тогда пришей и моему пледу глаза и нос! – воскликнул Гном.
– Нет, – я прижала к себе жестяную банку с пуговицами.
– Но почему? – спросил недовольный Гном, прищуривая тёмные глаза-жуки.
– Твой плед – обычный плед. Бархата не говорила, что он тоже дракон. А глазки и носики нужны только пледам-драконам.
В конце концов, не всё же Гному! Я и так подарила ему Бархату!
– И мой плед – дракон, – буркнул Гном, однако за пуговицы драться не стал.
Всё-таки он тоже верил словам Бархаты, хотя сейчас это было и несправедливо по отношению к нему.
На самом деле я тайно горжусь своим братом и завидую ему одновременно. Он такой храбрый! И, кажется, ничего не боится! Не то что я, трусиха. Меня пугают высота, осы и замки́ в туалетах (один из них точно когда-нибудь заклинит). Особенно меня страшат общественные туалеты с незнакомыми замками. И, сидя на унитазе, я частенько представляю, что замок сейчас не откроется – и я буду дёргать дверь и позорно взывать о помощи. Услышит ли меня кто-нибудь? А если замок заклинит в кабинке вокзального туалета? Тогда поезд уедет без меня…
В то время меня ещё пугала Темнота. Приходит она ночью, садится в углы, расправляет подол чёрного платья. Теперь я её не боюсь: Темнота не таит ничего опасного. Ночные жители пушисты и мягки. Они кажутся страшными, но на самом деле безобиднее мухи. Не то что жители дневные. Под солнцем чувства нагреваются, бурля, рвутся наружу, и мы обижаем, сердимся, раним словами.