На рассвете девушки-призраки вручали цветы понравившимся им призрачным юношам, таким способом признаваясь в любви. Праздник длился три дня, и каждое утро происходила эта маленькая церемония.
Я украдкой наблюдала за своей знакомой с лиловым цветком сон-травы в жёлтых волосах. Я даже не спросила её имени, зато потом слышала его часто – Подсолнух.
Плед сразу обнаружил исчезновение цветка, но я поведала ему историю о призрачной девушке и попросила понять меня.
– Теперь я хочу увидеть её избранника, – закончила я свой рассказ.
– Ох, девчонки! – вздохнул призрак, мечтающий стать драконом.
– А тебе ещё цветка не подарили? – Я знаю, как урезонивать мальчишек: их гордость – самое нежное место, прямо ахиллесова пята.
Плед возмущённо взвился в воздух и фыркнул:
– Больно надо! Никаких цветов! Как вы это называете, люди? О, вспомнил! Розовые сопли!
– Не бурчи. Неужели тебе неинтересно, кому достанется наша сон-трава? – примирительно улыбнулась я.
– Сдаюсь! – пискнул Плед. – Веди. Где она? Не зря же мы столько времени хранили цветок на подоконнике – надеюсь, он попадёт в достойные руки.
Я схватила Пледа за лапку-уголок и поспешила за жёлтой шапочкой лёгких волос. Каково же было наше удивление, когда призрачная девушка, отыскав Ищу и её СамСвета, робко протянула ему цветок. Юноша растерянно потоптался и обернулся к наставнице с вопросом в глазах, но Ищу старательно делала вид, что не замечает происходящего, и даже спешно отошла в сторону.
– СамСвет! Ей нравится не призрак! – ужаснулась я.
Тут явно происходило что-то не то.
– Да. Она странная. Вроде её зовут Подсолнух. И ходят слухи, что у неё есть собственный СамСвет, хотя она и Безразличная, – пискнул Плед. – Любой Защитник или Вор получил бы нагоняй за такую выходку, но Безразличные живут по своим правилам.
Юноша-подорожник вздохнул и покачал головой. Призрачная девушка поникла и тихо отошла.
– Не везёт ей. Но цветок же дарят возлюбленным! На что она надеялась? Они же на разных островах, в разных мирах, на противоположных концах Дорог! – Я не понимала.
– Да уж. Зря ты ей цветок отдала. Могла оставить себе, – пробурчал Плед.
– Ей он нужнее… был. И чего она в нём нашла? Ведь он не призрак и не сможет быть с ней.
Сердцу, конечно, не прикажешь. Возможно, она хотела подружиться с этим СамСветом, но даже я, в свои восемь лет, тогда понимала, что хоть мы и тут, в мире-убежище, и все вместе, но с призраками разные настолько, что общаемся лишь с наставниками. Мы приходим сюда спрятаться, отдохнуть, но наш дом не тут. Мы не должны привязываться к призракам, а они к нам… Как горько я заблуждалась! Разум отдельно, сердце отдельно. Мне так не хватает тебя, Бархата!
– Эх, – вздохнула я. – Конец этой романтичной истории мне не понравился. Всё зря. Пора возвращаться домой.
Кругом дети начали заглядываться на небо и уходить по сверкающим следам к невидимому солнцу. Следы резвились друг с другом, словно солнечные зайчики.
Я никогда не думала об этом раньше и заметила только сейчас:
– Если призраки оставляют лунные следы, то дети – солнечные?
– Получается, так, – пискнул Плед. – Вы наш солнечный свет, а мы ваше лунное укрытие.
Подорожники, словно утренние звёзды, исчезали в облаках, и скоро под дымчато-сине-зелёным небом Тёмного Уголка остались только призраки.
На следующие две ночи призраки не пустили к себе подорожников. Это были обычные ночи обычных детей.
Анжела КнязьПросто запись 17
Я напишу, дневник, и остальное. Соберусь с мыслями и напишу. Как меня увлекла эта писанина, однако.
Я подкараулила маму, когда она была одна – редкий случай в нашей семье мамопочитателей. Она пекла блинчики. Честно говоря, мама не часто подходила к плите. До Алексея мы вообще питались чем попало, в основном полуфабрикатами. Может, поэтому я такая худая? Но у мамы была слабинка: если скисало молоко, она бросалась мешать блинное тесто.
Перед Новым годом мама сменила своё каре на короткую игривую стрижку, сделала мелирование и теперь, мне казалось, выглядела младше меня. Хорёк, увидев обновлённую причёску, сначала стоял, как птенец, разинув рот, а потом заявил, что хочет такую же. Алексей строго-настрого запретил ей отрезать длинный чёрный хвост. И правильно: Хорёк без хвоста уже будет не тот. Останемся длинноволосыми сестричками, хе-хе.
Я облокотилась на подоконник и спросила:
– Мам? Почему папа от нас ушёл?
Кажется, она не сразу сообразила, о чём я. В её голове Алексей уже стал моим «папой». Она бросила на меня долгий взгляд перед тем, как перевернуть блинчик, и ответила:
– Просто для меня он был целым миром. Не всегда люди хотят быть мирами. Это такая ответственность – целый мир для другого.
Никто не хочет стать моим миром. Царь любит вспоминать о своём проклятье. Может, на мне тоже проклятье? Быть никому не нужной.
– Он хоть любил нас? – спросила я и осеклась.
Меня-то он даже не видел.
– Тебя люблю я и ни о чём не жалею, – сказала мама.
И я не должна ни о чём жалеть. Мы все просто пытались жить, пытались любить, пытались быть нужными. Пытались стать мирами.
Я, Герман, Сорокопут и даже Амулетное Дерево, хотя она знала больше всех нас. Мы все думали, что поступаем правильно, а на деле должны просить друг у друга прощения: невеста у Германа, Герман у меня, а я у Химер. Мой Волк… а он никому ничего не должен. Как всегда.
Мы никому ничего не должны.
И должны одновременно.
Мы звенья цепочки, и если не будем друг за друга держаться, то всё развалится.
Я должна.
Помочь Тёмному Уголку.
Даже после того, что сделал Мой Волк…
Сейчас я соберусь с мыслями и всё напишу.
Художница
Подсолнух вернулась утром. Художница лежала животом на поваленном дереве, свесив вниз руки, измаявшись от ожидания подруги. Красная мантия ниспадала на землю, словно водопад крови. Собака без дела свернулась клубком под деревом между его корнями.
Сначала, когда Подсолнух с родителями только ушли, Художница взгрустнула, подумав, что своим поведением навредила подруге. Она села на корень возле Норы и стала ждать призраков, с твёрдым намерением извиниться перед всеми. Ей, конечно, нелегко, но и её Подсолнух тоже.
Шло время, Художница поглядывала в темноту Норы – и решила наконец, что даже готова жить в этом странном доме, похожем на печку, а не в их самодельном шалаше, лишь бы угодить Подсолнух. Она перебирала одной рукой тугие кудряшки, а другую смиренно положила на колени, всей своей позой выражая покорность судьбе.
Ночь сгущалась, а семья призраков не возвращалась. Художнице стало страшно. Она вспомнила чужаков, которые искали её. А вдруг они сейчас явятся за ней? Ночью легче проворачивать грязные дела.
Девочка, оглядываясь по сторонам, юркнула в дом-печку. Полумрак Норы разгоняли светящиеся бледно-голубые гнилушки, наваленные в вырытую ямку в земляной стене.
Внутри Норы было пусто, не считая груды листьев в углу и маленькой горки из ракушек, камушков, орехов, сушёных ягод и перьев. Художница присела на корточки возле этого маленького алтаря.
– Мой уголок в её комнате, – сказала Художница, обращаясь к Собаке, и весело захохотала.
Потом она плюхнулась на груду листьев и стала, от нечего делать, подкидывать их над головой. Но где спят призраки-родители? И чем они вообще занимаются, когда отсиживаются в этой земляной пещере, где только корни торчат из потолка и стен, груда сухих листьев, гнилушки да её уголок?
Художница вновь вышла на улицу. Ночь текла густым сиянием фиолетового неба, искрящейся пылью и сотнями разноцветных светлячков.
– Ночи здесь такие праздничные, – сказала Художница Собаке, – а дни серые, словно перья сорокопута.
Она вновь села на корень, пиная мелкие шишки нагорника, а призраки всё не возвращались. Художница разозлилась.
– Ушла на какой-то праздник и совершенно забыла обо мне! – воскликнула девочка, вскакивая. – Вдруг те злыдни опять за мной вернутся? А ей и дела нет!
Художница в ярости сжала кулачки, мелькнули за спиной серые крылья, и соседнее дерево с треском упало.
– Ой! – взвизгнула в страхе Художница и закрыла глаза ладонями.
Потом медленно убрала руки от лица, не зная, что по её глазам, словно маска, чёрной полосой пролегла тень.
– Кажется, я натворила бед, – вздохнула Художница.
Она забралась и села на поваленное дерево, словно пытаясь собственным телом прикрыть «катастрофу». Собака усердно заметала длинным хвостом её следы. Вот бы ей выдержку призраков.
Небо стало светлеть – может, хоть к утру Подсолнух вернётся?
Художница легла на ствол. Ей было скучно, тоскливо, одиноко. В таком положении её и застала подруга.
– Что тут произошло? – встревоженно спросила она.
– Дерево упало, – буркнула Художница, продолжая лежать. – Само.
– Ладно, родители разберутся, – решила Подсолнух и залетела в Нору.
– Где-то пропадала всю ночь и даже не извинилась, – возмутилась Художница, уже забыв, что сама недавно хотела просить прощения.
Она соскользнула с дерева и отправилась вслед за подругой. Подсолнух лежала в полумраке, зарывшись в листья и отвернувшись к стене. Её лёгкие жёлтые волосы, словно цыплячий пух, нежно торчали во все стороны.
– Где родители? – спросила Художница.
– На празднике, – глухо ответила Подсолнух.
– А ты?
– Пришла тебя проведать.
Художница хмыкнула и собралась уже съязвить, но неожиданно плечи Подсолнух задрожали от всхлипов.
Художница испуганно упала на колени рядом с подругой.
– Что случилось?
– Как у тебя, – сквозь слёзы выдавила Подсолнух.
– Что – как у меня? – спросила девочка, побледнев.
– Как у тебя. Ты его любишь, а он тебя нет.
Художница облегчённо засмеялась.
– Ты о нашей ночи знакомства? Я уже и думать забыла о том мальчишке. Вот дурёха! Значит, у тебя всего лишь разбито сердце? Напугала меня.