– Тяжелое письмо?
Она взвесила его в руке.
– Нет, очень легкое. Во всех смыслах. Но на этот раз, когда я буду его зачитывать, у меня будет публика, а я к такому не привыкла.
– Тогда почему бы тебе просто не прочитать письмо…
– Нет, в данном случае это должно произойти на работе. Идем, зажмуриться, и вперед!
Они прошли через открывшуюся раздвижную дверь.
Фрау Лист, как обычно, сидела за третьей кассой. Огораживающие ее прозрачные пластины она украсила забавными наклейками из шоколадных батончиков и фигурками из яиц с сюрпризами.
В зале было много народу, но стоило Кати остановиться перед кассой фрау Лист, как в супермаркете воцарилась тишина.
Кассирша уставилась на Кати и конверт в ее руках.
– Для меня?
Кати кивнула, вытащила письмо и развернула вощеную бумагу. На ней виднелась карандашная штриховка, потому что в детстве через этот лист она срисовала большое сердце из аптекарского журнала. Кати специально выбрала его для фрау Лист.
Кто-то прошептал:
– Оно написано от руки!
Кати прочистила горло.
Дорогая фрау Лист,
я знаю вас уже много лет, но на самом деле совсем вас не знаю. Все, что мне о вас известно, – это что вы одариваете меня мимолетной улыбкой, даже когда магазин переполнен и вы едва успеваете перевести дух. И что вы самый быстрый кассир, поэтому я всегда стараюсь занять очередь к вам, даже если она длиннее, чем у трех других продавцов. Я не успеваю складывать покупки, настолько быстро вы пробиваете их через свой сканер. Скорость, достойная мирового рекорда!
Прошло уже больше полугода с тех пор, как я как-то пришла сюда за покупками, а нервы у меня были на пределе. Незадолго до этого мама сообщила мне, что ей осталось жить совсем недолго. И что же я сделала? Я отправилась за покупками, чтобы приготовить ее любимое блюдо. Говяжьи рулетики с картофельным пюре, горохом и морковью. Я никогда их раньше не готовила, поэтому стояла в супермаркете в полном отчаянии и рыдала. А потом вы спокойно объяснили мне, что понадобится для этого блюда. Когда я собиралась все оплатить, то поняла, что забыла кошелек. И было уже слишком поздно, чтобы успеть сбегать за ним до закрытия. Поэтому вы просто положили передо мной деньги и поверили, что я принесу их на следующий день. Хотя до того момента мы обменялись не более чем тремя словами!
Это была последняя еда, которую я приготовила для мамы.
Кати ненадолго замолчала. Внутри собрался весь гнев на мать, но под ним скрывалась и любовь. Любовь, которая ничего не понимала.
Рулетики из говядины у меня получились ужасно, как и пюре, потому что во время готовки я была сама не своя. Но мама все равно очень обрадовалась. И даже улыбалась, хотя на самом деле ей совсем не хотелось улыбаться. Этой улыбкой я обязана исключительно вам, вот почему и написала это письмо.
Спасибо вам, фрау Лист. От всего сердца!
Всего хорошего.
Кати подняла взгляд от бумаги, смявшейся по бокам от того, как сильно она в нее вцепилась, и перевела его на фрау Лист, которая тоже замялась из-за содержания письма, но в хорошем смысле, как бумага никогда не сможет. Она вышла из-за кассы и, всхлипнув, заключила Кати в объятия. Ее коллеги и покупатели зааплодировали. Некоторые подходили к трем другим кассирам, вытиравшим слезы с глаз, и тоже говорили им что-то приятное. В этом и заключалась чудесная особенность доброты: она умножается.
– Я никогда не получала настоящих писем, – призналась фрау Лист. Наиболее похожими на письма можно было назвать записки на стикерах от ее мужа, на которых он иногда рисовал то, что задумывалось как поцелуйчик, но выглядело как гонки двух улиток. Или трехстрочные рождественские открытки от ее родителей. Но ни у кого в ее семье не сохранился настоящий почерк, все просто складывали печатные буквы друг за другом. – Оно займет почетное место у меня на кухне!
Другие, возможно, выбрали бы почетное место на камине, но у фрау Лист не было камина. Все дорогие ей воспоминания висели на магнитах на холодильнике, где каждый день попадались ей на глаза.
Пожилая покупательница в шубе из искусственного меха взяла Кати за руку.
– Вы так напоминаете мне вашу маму! Она излучала такую же энергию и была страшно умна. Мы все думали, что однажды она станет канцлером. – Женщина подмигнула Кати. – А у вас еще может получиться!
Кати улыбнулась, потому что это самый простой способ избежать необходимости что-то отвечать.
Только когда Кати и Северин снова оказались на улице и накормили Харальда его любимыми грибами прямо из пакета, они снова заговорили друг с другом.
– Это был очень добрый поступок, – заметил Северин.
Кати отмахнулась.
– С добротой это никак не связано, а поступок просто справедливый.
– Может ведь быть и то, и другое. А тот случай – это судьба. То, что ты встретилась с фрау Лист.
– Судьбы не бывает, – ответила Кати. – Обыкновенная удача.
Северин долго на нее смотрел.
– Пожалуйста, позволь мне доказать, что ты ошибаешься. – Он погладил бок Харальда, который уже доел все грибы и теперь грыз картонную коробку. – Твой четвероногий друг, разумеется, может пойти с нами.
Кати не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь так долго гуляла с Харальдом. Он, казалось, пришел в настоящий восторг от того, насколько разная на вкус трава в разных палисадниках. Как лося, его не волновал странный дождь, зато Кати не могла оторвать от него глаз. Слева от нее дорога оставалась сухой, и солнце заливало асфальт ослепительным светом, а справа висели тучи и заливали все дождем. Граница проходила прямо перед ней, струи били вертикально вниз, как жемчужный занавес. Раньше во время ливней она никогда не задумывалась, как выглядит точка, где на землю перестают падать капли. А теперь знала: волшебно.
– Это путь к реке, – сказала Кати. – Мы туда и направляемся?
– Да и как бы нет.
Она расплылась в улыбке.
– Что может быть более загадочным?
Северин оттащил ворчащего Харальда от живой изгороди из роз.
– Ты сама должна это увидеть. И услышать.
– И часто ты занимаешься подобными вещами? Чем бы ни были эти вещи.
– Нет, это первый раз. И не думаю, что такое когда-нибудь повторится. Потому что причина, по которой я это делаю, раньше никогда не случалась.
Кати не сдержала смех.
– Становится все более и более непонятно! Лучше не буду больше задавать вопросы. А ты за это не будешь больше позволять Харальду обращаться с палисадниками как с лакомствами.
Оставшуюся часть пути Кати отпустила мысли, которые быстро вернулись к ее дому, к столу с бумагой для бутербродов. От таких писем, как получила фрау Лист, ей становилось так хорошо на душе. В жизни мы слишком редко говорим «спасибо», а еще реже делаем это в форме письма.
Как только Кати придет домой, имя фрау Лист будет с особой добротой отмечено печатью. И Кати расскажет об этом событии отцу, потому что ему всегда нравилось расплачиваться у фрау Лист, которая каждый раз, не дожидаясь просьбы, открывала для него отсек с сигаретами.
– Мы пришли, – неожиданно объявил Северин и привязал Харальда к дубу на берегу, чтобы тот мог напиться прохладной воды.
Кати огляделась.
– Я столько лет не ходила к реке, а сейчас очутилась здесь во второй раз за неделю. Правда, в прошлый раз стояла на другом берегу.
– Здесь стоял я.
Кати в недоумении повернулась к Северину, когда тот продолжил:
– Боюсь, я напугал тебя, когда помахал рукой. Я не хотел.
– Ты…
Он кивнул.
– А когда выяснилось, что ты – тот самый парикмахер на Мюнстерплац, от изумления я не мог выговорить ни слова.
Кати сдвинула брови над переносицей.
– А почему ты, собственно, позвал меня?
– Чтобы я мог объяснить, тебе нужно встать вот сюда. – Он осторожно потянул Кати за плечи к месту, откуда ей открывался вид на изгиб реки. – Потому что именно с этого места я тебя и увидел. – Северин положил рюкзак и достал из него CD-плеер Мартина, на котором красовалось множество наклеек с белыми медведями. – Теперь тебе осталось только надеть наушники.
Кати указала на диск в прозрачном окошке плеера.
– Что там?
– Шестая симфония Бетховена, «Пасторальная».
– Я не очень люблю классическую музыку.
– Просто послушай, тогда поймешь.
– Ты странный. В смысле, еще более странный, чем я думала.
Северин надел наушники ей на голову.
– Удобно сидят?
– Думаю, да.
– Тогда закрой глаза. Я дотронусь до твоей руки, когда можно будет снова их открыть.
– Северин, правда, это совсем не мое.
– Это не займет много времени.
Вздохнув, Кати закрыла глаза, а Северин между тем нажал на кнопку.
Зазвучали струнные, мягко и медленно, ноты весело перетекали по гальке, звуки оркестра превратились в пение птиц на берегу: соловьев, перепелок и кукушек.
Казалось, золотые солнечные лучи отражаются в реке, блестящая серебряная рыбка устремляется к морю под поверхностью воды.
Тишина.
Северин нежно коснулся ее руки чуть выше локтя. Кати открыла глаза.
Посмотрела на Северина, который улыбался ей, но не произносил ни слова. У него в голове продолжала играть музыка.
– Я не понимаю, что это значит, – нарушила молчание Кати.
– Это вторая часть, «Сцена у ручья».
– А, ладно.
– Ты видела его? Журчащий ручей?
– Я же стояла с закрытыми глазами.
– На черном экране за закрытыми веками?
– Эмм, нет. – Она протянула ему CD-плеер и наушники. – Почему у тебя сейчас такой разочарованный вид?
Северин провел рукой по волосам.
– Знаешь, когда я слушаю классическую музыку – я имею в виду осознанно, в филармонии, например, – то закрываю глаза, и каждая нота словно превращается в мазок кисти. Так постепенно возникает целая картина. Шестая симфония Бетховена – моя любимая симфония, моя любимая картина. Это единственное музыкальное произведение, которое вызывает у меня ощущение, что оно написано специально для меня.