Мне нужно спросить тебя кое о чем, пап. Это очень важно.
Ты знал, за какие ниточки мама дергала в моей жизни? Участвовал ли ты в ее планах, был ли соучастником? Или просто пребывал в неведении? Ты намеренно отводил глаза или действительно ничего не замечал? Но как отец ты ведь должен был это видеть, это же твоя главная задача – заботиться о своей маленькой девочке!
Я убеждаю себя, что ты был мечтателем. Потому что это причиняет меньше всего боли.
Из мечтателей получаются хорошие художники, скульпторы и музыканты, но отец должен быть реалистом. Потому что его отпрыски живут в реальности.
Когда я нашла тебя тогда на улице, в снегу, это было очень реально. Слишком, чересчур реально. Я до сих пор вижу тебя перед собой, не могу лишь вспомнить твое лицо. Наверное, так даже лучше. Самозащита, знаешь ли.
Лед треснул, и голос Кати надломился, а все тело сотрясли рыдания. Северин вскочил с кресла, чтобы броситься к ней на сцену, однако Кати жестом велела ему сесть на место. Она должна пройти через это, должна закончить это как следует. Оставалось всего несколько предложений, не так ли? Мэрилин Монро играла, пела и улыбалась в комедии, хотя только что потеряла нерожденного ребенка. По сравнению с этим происходящее с Кати сейчас – ничто.
Так почему же это настолько трудно? Кати боролась за каждый глоток воздуха, как будто ей грозило утонуть.
Затем продолжила читать дрожащим голосом.
Спасибо тебе за восемь хороших лет, папа.
Спасибо за все фильмы.
Мне очень жаль, что я не могу продолжить семейную традицию. Я бы с удовольствием сделала так, чтобы ты мной гордился. Поскольку я всегда гордилась тобой. Своим отцом, королем роскошного кинотеатра. Ни у одной другой девочки не было такого папы, как у меня.
Но теперь в конце концов настало время попрощаться.
Здесь, в твоем кинотеатре, мне всегда удавалось представить, что ты еще жив.
Это утешало меня, но было всего лишь очередной ложью.
Отныне ложь должна остаться в прошлом. Всего хорошего.
P. S. Спасибо за бумагу для бутербродов. Я нашла ей хорошее применение.
Кати опустила письмо. Ни с одним другим письмом она так остро не ощущала кончиками пальцев тонкую бумагу для бутербродов, пока зачитывала его.
Северин быстро подошел к ней. Ему не пришлось спрашивать: «Совет или объятия?» Он заключил Кати в кольцо рук и нежно произнес ей на ухо:
– Я уверен, что он все слышал.
Кати прижалась к нему еще сильнее. Крепко за него держалась. И только после того, как протяжно всхлипнула, немного отстранилась.
– Как думаешь, папа заметил, что я специально уложила волосы как Ингрид Бергман в «Касабланке»?
– Он определенно оценил.
Кати кивнула, сложила письмо и сунула его в конверт негнущимися пальцами.
– Мне еще нужно его доставить. Пойдешь со мной?
Они вошли в маленький захламленный кабинет без окон. Полки до отказа были забиты папками, коробками, пакетами и стопками бумаг. Пустовало только одно большое прямоугольное пространство – инородное тело небытия в этой гнетущей тесноте. Кати заметила, что Северин смотрит туда.
– Там был большой деревянный ящик с бумагой для бутербродов.
Она шагнула к письменному столу, на котором стоял прозрачный пластиковый лоток для писем.
– А вот сюда всегда складывали письма. – Кати аккуратно положила свое в центр. И лишь некоторое время спустя заставила себя разжать пальцы. Затем посмотрела на Северина, который стоял в дверном проеме. – У тебя еще есть немного времени?
– Мой список дел абсолютно пуст. Что ты задумала?
Кати тяжело сглотнула. Потом откашлялась и улыбнулась. Но только губами, глаза же норовили заплакать.
– Я бы хотела досмотреть до конца «Эту прекрасную жизнь».
Кати не покидало ощущение, что ее отец стоит за проектором, что это последний вечер в «Кинотеатре Вальдштайн» и что он не выходит на холод. Это было прекрасно и жестоко одновременно. Все это время Северин держал Кати за руку и мягко сжимал ладонь в нужные моменты.
После того как Кати заперла кинотеатр, уже она сжала его, причем не только руку, а всего Северина.
– Я бы никогда не справилась без тебя, – проговорила она. – Спасибо тебе!
Затем они попрощались, потому что Кати сейчас требовалось немного побыть одной, совершить долгую прогулку, чтобы все чувства и мысли внутри нее спокойно нашли себе место.
А Северину предстояло отправиться в «Полярный мир Свенссона», чтобы рассказать группе четвероклассников о мысе Нордкап: планировалось, что он станет заключительной и кульминационной частью экскурсии. Как опытный директор музея, Мартин знал, что одного Северина будет недостаточно, чтобы захватить внимание детей младшего школьного возраста, поэтому, когда тот вернулся, дядя Кати попросил его покормить Харальда соленым попкорном, который он принес из кинотеатра, только во время выступления.
– А это Северин, – многозначительным жестом представил его детям Мартин. – Он путешественник, который побывал на мысе Нордкап и собирается рассказать вам захватывающие истории оттуда!
– Hei! – поприветствовал Северин детей на норвежском языке и заглянул в лица нескольких из них: одни что-то жевали, глаза других были прикованы исключительно к Харальду.
– Прежде всего, вы должны знать: знаменитый мыс Нордкап – вовсе не самая северная точка Европы. В действительности ею является мыс Флигели на острове Рудольфа, который входит в архипелаг Земля Франца-Иосифа. – Звучало как строки из книги Михаэля Энде и, если честно, ими и было. – Может, Нордкап – хотя бы самая северная точка европейского материка? Нет, это мыс Нордкин, потому что Нордкап, строго говоря, представляет собой остров. Но что же такое мыс Нордкап? Это самая северная точка Европы, до которой можно добраться с материка по дороге.
– Скукота, – протянул один мальчик и откусил хвост у белой мармеладной мыши.
Северин наклонился к нему.
– Всегда первым делом откусывай голову! Иначе животному придется терпеть лишние страдания. Есть такая традиция в Арктике. Спроси у Харальда!
У мальчика отвисла челюсть.
– Выходя на мыс Нордкап, попадаешь на скалистое плато, отвесные стены которого возвышаются над морем на триста семь метров, – снова обратился Северин к группе. – Если смотришь на север, то видишь там сплошное море, и кажется, будто ты на краю света.
Затем он рассказал обо всем, что есть в центре для посетителей мыса Нордкап, о часовне, маленьком музее, световом шоу и поездке на автобусе по длинным извилистым дорогам, вдоль которых пасутся олени вроде Беттины.
Наконец все закончилось, и девятнадцать детей, что-то бубня, потащились за учительницей в музейный магазин, где Мартин уже несколько дней гордо продавал лакричное мороженое, но и сегодня его вряд ли кто-то купит.
Девочка, которую Северин раньше не замечал, потому что она стояла позади многих других детей, а теперь осталась одна, скептически посмотрела на него. У нее были длинные белокурые локоны – как недавно у девочки в салоне. Глаза цвета лесной зелени – как у него самого. На ней красовалось белое платье с розовым бантом, как будто малышка собиралась на семейный праздник.
Северину показалось, что его сердце перестало биться, но оно бешено колотилось: эта девочка была центром его вселенной.
Она указала на него и оглянулась на мать, вопросительно подняв брови.
– Да, это он, Мари.
Мари шагнула ближе к Северину и ткнула в него указательным пальцем, словно проверяя, настоящий ли он.
– Ты мой папа? – спросила она.
Северин так долго ждал этого момента, так хотел снова увидеть Мари. А еще он жаждал снова стать для нее отцом и научить ее бесчисленным вещам: кататься на велосипеде (без дополнительных колес), плавать (без нарукавников), играть на пианино (без нот). Но он больше не заслуживал Мари. Он не заслуживал ее любви. Он не заслуживал права любить ее. Он лишился права посадить ее себе на плечи и показать этот необъятный мир.
Северин почувствовал, как у него пересохло во рту, как першит в горле, как сжимаются легкие.
Он так много хотел ей сказать. Но когда нужно сказать много слов, обычно не удается вымолвить ни одного.
Поэтому он медленно кивнул в ответ.
Мари наклонила голову.
– Ты выглядишь не так, как на фото с черным уголком. Намного старше.
Мама Мари внимательно наблюдала за Северином.
– Подумать только, на что способны три года. Я с трудом тебя узнала.
Она тоже изменилась, носила теперь короткую стрижку, а на ее лице отражалась печаль. Она пришла сюда в потертых джинсах и старом свитере. Насколько красиво нарядила Мари, настолько же просто оделась сама.
– Аня… – Изо рта Северина вырвалось даже не слово, а звук, как у раненого животного.
– Мама, можно я посмотрю на странного олененка? – спросила Мари, возбужденно подпрыгивая на месте.
– Это северный олень, зайка. Иди, конечно.
Северин посмотрел ей вслед.
– Она так повзрослела.
– Тебя это удивляет? Три года – это большой срок. Три года, в течение которых мы не знали, жив ли ты, что с тобой случилось, увидим ли мы тебя когда-нибудь снова. Три года, полные тревоги, страха, печали, гнева. Три года, в течение которых я не знала, какое вообще чувство подходит лучше всего.
– Я…
Аня подняла руку, и на мгновение создалось впечатление, что она хочет дать ему пощечину.
– Твоя очередь еще не настала, до этого еще далеко! Тебе известно, что запрещается делать, если твой муж пропал, но не умер? Я имею в виду юридически? В отношении банков и страховок? А каково это – ни с того ни с сего стать матерью-одиночкой? Когда тебе внезапно приходится зарабатывать деньги в одиночку? Как ты мог так со мной поступить? Чем мы это заслужили?!
Аня повышала голос, и Северин считал, что она имеет на это полное право. Она могла кричать на весь городок, и это было бы вполне оправданно. Мартин за окном билетной будки повернулся в их сторону, Лукас прервал работу над «зомби-пожаром» и посмотрел в том же направлении.