Когда она занялась шкафом-стенкой с пыльными пластинками, которые никто не включал много десятков лет, у нее за спиной внезапно возник Лукас.
– Мне написать на них правильные адреса и наклеить почтовые марки?
Кати обернулась. Лукас держал в руках стопку писем.
– Они были перевязаны куском бечевки, – объяснил он. – Но узел сделали неправильно. – Он протянул стопку Кати. – Здесь есть и для вас. Хотите, чтобы на нем я тоже написал адрес и наклеил марки, или отдать его вам прямо сейчас? Хотя официально у меня нет на это полномочий.
С полдюжины конвертов.
Кати пролистала их.
Она сразу узнала почерк. Размашистость слов напоминала ее собственную, только чуть более угловатую.
Письма от ее матери…
Первое предназначалось бывшей соседке, которая всегда ставила свой гриль так близко к границе участка, что дым шел в дворцовый сад.
Следующее она адресовала Ирене Клеммрот, которая на голосовании вырвала из рук матери пост председателя местной женской организации.
Номер три достался ее бывшему начальнику в муниципалитете, который обошел ее при повышении.
Каждый раз Кати бегло просматривала содержимое.
Ее мать оскорбляла адресатов. Избыток злости искажал почерк. То, что Кати сначала приняла за чернильные кляксы, оказалось слезами, из-за которых размывались слова и целые строки.
Последние три письма были адресованы отцу Кати, ее дяде Мартину и ей самой.
Кати взвесила их в руках, и они показались ей легкими, как перышко. Не более чем воздух и несколько слов. И все же они несли в себе ужасную тяжесть.
Влажными пальцами она открыла письмо для папы.
Чернила выцвели, отчего письмо выглядело очень тихим, как будто ее мать никак не решалась вывести слова на бумаге.
Дорогой Пауль,
нет, это неподходящее слово.
Мы больше не дороги друг другу, мы больше не возлюбленные. Мы – супружеская пара, а это, по сути, не более чем юридическое определение.
Я знаю, как это получилось, пусть мы никогда об этом и не говорили. Между нами стояло молчание. Что же я поняла сейчас? Молчание разрастается. Оно как пустыня, которая уничтожает все зеленое и здоровое вдоль своих границ и превращает в нечто безжизненное.
Я несколько раз пробовала высказать то, что нас разделяет, но ты никогда не хотел слушать. Ты хочешь жить во лжи, даже если это означает жизнь без семьи.
Одно дело, что ты больше не подпускаешь меня к себе. Но Кати? Она так сильно тебя любит.
Будь тем отцом, которым ты когда-то был.
До того, как Кати задула восемь свечей на торте-мороженом и жизнь перестала быть прежней. До тех пор ты души в ней не чаял.
И еще кое-что: никогда больше не позорь меня перед нашими друзьями! Из-за того, что ты пьян, рассеян и высокомерен.
Прекрати эту чертову пьянку!
Ты – самое большое разочарование в моей жизни. А я, скорее всего, – в твоей. Это единственное, что у нас осталось общего.
То же самое творилось и с моими родителями. Единственное, что держало их вместе, – это презрение друг к другу и тот факт, что можно каждый день заставлять другого человека чувствовать, насколько он испортил тебе жизнь.
Это не та семейная традиция, которую я хотела бы продолжить.
Но сейчас все именно так.
Под этой строкой осталось много свободного места, пока снова не нашлись слова. Они, буковка к буковке, выстраивались в гораздо более аккуратную линию, по сравнению с остальными. Словно армия на марше.
Забудь о том, что я написала. Не беспокойся о Кати. Оставь ее мне. Живи своей жизнью.
Прячься в своем кинотеатре. И пей так много и так быстро, как только можешь.
В подписи внизу значилось:
Женщина, которая носит твою фамилию
Кати обратила внимание на дату. До дня смерти ее отца оставалось всего несколько месяцев. Она опустила письмо на колени.
Часть магии писем заключается в том, что они не стареют. Когда читаешь их, кажется, будто их только-только написали. Будто их только-только прочувствовали. Это еще одна причина, по которой Кати было так больно читать слова матери. Они были будто яд.
– Так мне нужно добавить адреса и марки на письма или нет?
Кати вздрогнула. Она забыла, что Лукас все еще стоит рядом с ней.
– Письма необходимо отправлять, – продолжил он. – Чтобы их получали.
– Все не так просто.
– Нет. Все как раз очень просто.
– Эти письма уже не будут отправлены.
– Это неправильно.
– Их никогда и не надо было отправлять. Только написать.
– В этом нет никакого смысла. Если в этом доме что-то еще не имеет смысла, я не буду продолжать работать.
– Ты доставил письмо мне. Я доставлю письмо своему отцу, хоть он и умер. И дяде тоже. Этого достаточно?
– Нет. – Лукас скрестил руки.
– А что, если остальные три сгорели бы во время пожара?
Лукас посмотрел на письма так, словно они в любой момент могли вспыхнуть.
– Это было бы приемлемо. Пожар – это форс-мажорные обстоятельства.
– Тогда сожги эти три.
– Прямо сейчас?
– В саду есть гриль. Это для тебя приемлемо?
Лукас на мгновение задумался, после чего кивнул и удалился вместе с конвертами.
Кати подождала, пока не увидела его в саду, затем взяла в руки письмо Мартину и развернула старую бумагу, издающую шуршащие звуки.
Дорогой Мартин,
вспоминаешь ли ты об этом так же часто, как и я? Это была лучшая ночь в моей жизни, но в то же время и худшая.
Она разрушила мою жизнь.
Когда это произошло, я знала, что поступаю неправильно. Тем не менее в тот момент я больше ничего не хотела. Никогда и ничего я не хотела так сильно, как тогда поддаться похоти. Неважно, какой ценой.
И в итоге мне пришлось ее заплатить.
Я часто спрашивала себя, как так получилось. В какой момент у меня еще оставался шанс выбрать другой путь. Но что толку от таких вопросов? Только печаль. В тот вечер я испытала горькое разочарование от того, что Пауль в очередной раз предпочел мне свой кинотеатр. Как всегда, я была для него лишь вторым номером. А позже, когда родилась Кати, переместилась еще на одно место дальше.
Для тебя той ночью я занимала первое место. Еще и поэтому она стала такой волшебной.
Кати сверлила взглядом бумагу, и перед ее внутренним взором предстали мать и Мартин, вежливо и отстраненно стоящие рядом. Они казались полными противоположностями друг друга, совершенно разными по текстуре, как уксус и масло. Между ними никогда не ощущалось ни малейшей нежности, даже близости. Все дело не в неприязни, как она теперь осознала, а в страхе двух людей, которые однажды подошли слишком близко к огню и обожглись. Огнем, который тем не менее – или как раз поэтому – обладал огромной притягательностью.
Впрочем, в рассказе Месснера в приходском центре о его неудачном переходе через Арктику волшебного было мало. Более волшебной оказалась водка с полярного круга, которую он привез с собой.
Сумасшедший получился вечер, не так ли?
Я сошла с ума в тот вечер.
Никогда раньше я не спала с мужчиной в машине. Приличные женщины так себя не ведут. К тому же нас могли заметить. Но, конечно, в этом и состояла особая привлекательность. Хотя окна настолько запотели, что все равно никто бы там ничего не различил.
Всего одна ночь вместе.
Даже не целая ночь.
Всего несколько часов. Под затянутым тучами небом.
Я никогда не хотела детей, я хотела свободы. Но, вероятно, просила от судьбы слишком многого.
Ее мать написала письма в такой же манере, как и разговаривала. Вот почему, пока читала выведенные маминой рукой строчки, Кати слышала ее голос. Причем так, словно он в этот самый момент их зачитывал.
На это способны все настоящие письма. Письмо о первой любви никогда полностью не теряет своих чар, как и открытка от ребенка, впервые покинувшего дом и оказавшегося в одиночестве на берегу моря. Тот, кто хочет услышать голос давно умершего человека, должен прочитать его письмо. Кати отчаянно желала, чтобы все было иначе.
Она подняла голову, отрываясь от бумаги. Гостиная родительского дома вдруг показалась ей совершенно другой. Словно декорация, на которой всегда играли только одну пьесу, которая, как она теперь поняла, была совершенно неправильной.
Кати сложила письмо и судорожным движением засунула его в карман брюк, не глядя, не помялось ли оно. Она встала. Тщательно отряхнула пыль с коленей. И пошла на кухню собирать посуду. Полностью вытащив ящик для столовых приборов, высыпала его содержимое в коробку. Кухонная утварь – лопатки для блинчиков, ножи, венчики, шампуры для шашлыка, насадки для ручного миксера и яйцерезки – с грохотом рассыпалась. Кати бросила туда тостер оранжевого цвета. Хромированный чайник. Зашвырнув в коробку очередной венчик, Кати сделала паузу и уставилась на образовавшийся хаос. Затем выудила из кармана брюк письмо и быстро дочитала его, пока не успела передумать.
Судьба и так причинила мне достаточно зла.
С самого рождения. Мои родители мечтали о мальчике и всячески давали мне это почувствовать. Я как можно раньше сбежала от них в изначально несчастливый брак. Но на самом деле вовсе не хотела замуж. Я хотела пойти в вечернюю школу и получить образование, потому что была достаточно умна! Хотела путешествовать, увидеть весь мир и поселиться в городе, который держит руку на пульсе.
С появлением Кати все это стало невозможным.
С ребенком развод представлялся немыслимым. Но не мне тебе это объяснять.
Заводить отношения с тобой было бы слишком рискованно. Да и с чего бы? Я тебя не любила. В ту ночь я просто хотела быть любимой. Всего один раз позволила себе сделать что-то недозволенное и тут же забеременела.