Первым делом они вынесли аквариум с северными рыбами и медузами, затем образцы горных пород из подсвеченной витрины, книги со стеллажа и рамки с картинами и фотографиями со стен. Тем временем Мартин по широкой дуге выбрасывал из окна все, что находилось в хижине китобоя. Огонь с бешеной скоростью прогрызал себе путь по периметру всего дома с южной стороны. Казалось, что пламя теперь бушевало повсюду. Языки огня вырывались из каждого угла, словно защищая свою новую собственность.
– Что вообще произошло? – крикнул Северин, параллельно срывая со стен флаги стран полярного круга.
– Наш новый экспонат загорелся, – сбивчиво откликнулся Мартин, потому что дым уже вытеснял воздух изнутри музея, отчего у него слезились глаза и болели легкие.
Северину потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: речь, должно быть, о муляже арктического «зомби-пожара».
– Помоги мне! – позвала Кати, которая пыталась протащить по кафельному полу холодильник, где находился снежный ком со Шпицбергена.
– Без электричества…
– Просто хватайся! – Лицо Кати перекосило.
Северин бросил флаги на пол и побежал к ней. Когда они вынесли тяжелый холодильник на улицу, то услышали позади грохот: рама входной двери разлетелась на куски, а прилегающая кирпичная кладка обрушилась. В образовавшейся бреши показались плюшевые игрушки из музейного магазина: полыхающие, с плавящимися пластиковыми глазами. А в центре этого ада стояло чучело белого медведя, высоко подняв лапы. Теперь он выглядел уже не так, словно собирался напасть, а как будто умолял о помощи.
Хлопки свидетельствовали о том, что консервные банки с сюрстреммингом лопнули под воздействием жара, и вскоре это подтвердилось резким запахом квашеной рыбы.
Северин взглянул на Кати, которая просто стояла и смотрела на пламя, поднимавшееся выше и выше.
Рядом с ней остановился Мартин, и вместе они наблюдали за тем, как вся крыша рухнула с жутким грохотом.
Последнюю вещь, которую удалось спасти от пожара, Мартин все еще держал в своих больших руках. Прижимал ее к себе.
Это оказалась фотография в оттенках сепии, на которой были запечатлены он и Хельга вместе с Райнхольдом Месснером после лекции в приходском центре.
Глава 7. Тридцать восемь писем
Пепел печальнее огня. Огонь скрывает разрушения, которые вызывает, игрой красных, желтых и фиолетовых отблесков. Позволяет надеяться, что все не так уж плохо.
Пепел беспощадно честен. Он показывает все, что лишил яркости и жизни, в черном, сером и белом цветах. Пепел монохромный и голый.
Пожарная бригада уехала вскоре после полудня. Они оцепили обугленный остов здания музея. Уцелел только музейный сад.
Мартин не стоял на месте несколько часов: расчищал, звонил, организовывал. Сейчас он уехал за фургоном, чтобы перевезти спасенные экспонаты в старый кинотеатр, где они будут временно храниться, пока его не продадут.
Северин едва успел перекинуться с ним парой слов. Точнее, всего одним предложением.
– По крайней мере, ты хорошо застрахован.
На что Мартин покачал головой. Слишком долго.
– Все мои деньги утекли в музей.
Тем не менее он попросил Лукаса составить список уничтоженных вещей. Поэтому, вооружившись биноклем, мальчик ходил вдоль заградительного барьера и каталогизировал видимые повреждения. Беттина и Харальд сопровождали его и мирно щипали траву.
То и дело взгляд Лукаса возвращался к обугленной груде обломков, где он сооружал муляж «зомби-пожара». Его губы шевелились, как будто он разговаривал сам с собой.
У Северина и Кати не осталось никаких занятий. Они сидели на деревянной скамейке, которую удалось спасти из хижины китобоя, и пили фильтр-кофе со сгущенным молоком из походных кружек, которые принесли соседи. Бутерброды с ливерной колбасой и ломтиками огурцов, пожертвованные другими соседями, так и остались нетронутыми. Ни Мартину, ни Северину, ни Кати было не до еды.
– Я уеду завтра, – неожиданно объявила Кати и взяла ладонь Северина в свою.
– Уже завтра?
– Кинотеатр продается, от родительского дома мне тоже придется отказаться, а теперь еще и моя «вторая родина» сгорела. Если судьба действительно существует, то в данный момент она намекает мне: «Пора уезжать, тебя здесь ничто не держит».
– Но ты же не веришь в судьбу?
– Нет, зато верю в знаки. И только от нас зависит, принимать ли их.
Северин вспомнил минувшую ночь, то, как неутомимо Кати спасала экспонаты. Похоже, даже тот, кто уходит, мечтает иметь место, куда можно вернуться. Родную гавань, где корабль всегда найдет причал.
И где лежит маленький снежок со Шпицбергена.
Теперь он хранился в морозильной камере мадам Катрин в салоне, рядом с кубиками льда для коктейля «Хуго».
– Разве не нужно много чего организовать для аукциона, дома и?..
– Об этом позаботится Мартин, – перебила его Кати. – Я только что обсудила это с ним. У него больше нет музея, и он, кажется, рад любой задаче, которая поможет ему отвлечься.
Немного сажи прилипло к уголку ее глаза, и Северин смахнул ее.
– Почему бы тебе не остаться еще ненадолго? У нас было так ужасно мало времени, чтобы узнать друг друга. Видимо, я появился в твоей жизни в самый неподходящий момент.
Кати с нежностью переплела их пальцы.
– Уезжать больно, очень больно. Уезжать из дома, от… отца. Уезжать от тебя! Но если я не уеду сейчас, то никогда не уеду. А этого я себе не прощу. – Она осторожно поднесла руку Северина к губам и поцеловала. – Я бы хотела устроить прощальную прогулку. Посмотреть на все еще раз, сделать воображаемые фотографии у себя в голове. Пойдешь со мной?
– Конечно. – Северин тоже планировал воображаемые фотографии у себя в голове, чтобы заполнить целый альбом воспоминаниями. Но центральная фигура на всех них должна быть одна.
Вскоре после того, как они покинули музейный сад, Кати остановилась и указала на совершенно непримечательное место на тротуаре.
– Там я разбила свой мотовелосипед и ушибла колени. Моя первая травма в амплуа гонщицы! – Она негромко рассмеялась и смотрела на это место, наверное, минут пять.
Далее последовали детский сад имени святого Брикция (сухому печенью и теплому цельному молоку по сей день удавалось успокоить нервы Кати), начальная школа имени Карла Орфа (в первый раз влюбилась, к несчастью, конечно, в полного идиота, собственно, как и полагается), апостольская церковь, куда она подъехала в белой карете и где вышла замуж за Ахима. В нескольких шагах оттуда находилось здание суда, где они развелись. Молодежный центр (первое в ее жизни выступление на дне открытых дверей – хореография, которую она заучила вместе с тремя лучшими подругами и которая включала в себя действительно впечатляющую танцевальную поддержку), здание муниципалитета, в стеклянном вестибюле которого ей вручили документ об образовании.
– Большинство важных воспоминаний накапливается в детстве и юности, – сказала Кати, стоя впереди и впитывая образы в сетчатку глаза, чтобы потом в любой момент к ним возвращаться. – После этого они лишь капают тоненькой струйкой, и в конце концов их поток полностью иссякает.
– Категорически не согласен, – ответил Северин, глядя на нее с теплой улыбкой. – Ценные воспоминания можно собирать в любом возрасте. Надо просто держать глаза открытыми.
Далее они отправились в «Женскую парикмахерскую „Роза“» (но не заходили), заглянули в витрину соседнего тату-салона, где сейчас были выставлены различные рисунки животных, прошли мимо «Кинотеатра Вальдштайн», сквозь стеклянную входную дверь которого виднелись сложенные экспонаты Арктического музея (Кати взглянула лишь мельком, иначе не выдержала бы), к спортивной площадке (федеральные молодежные игры: никаких почетных грамот, только свидетельство об участии), миновали небольшой, окруженный рвом с водой замок, внутри которого размещался шикарный ресторан, и прошли по маленькой торговой улице, где с каждым годом появлялось все больше пустующих мест, словно они были заразными. Та же участь коснулась и бывшего отделения банка, где Кати открыла свой первый счет и получила в качестве приветственного подарка свинью-копилку, разрисованную пестрыми цветами… Кати понятия не имела, куда она делась. Сегодня там находилась мастерская по ремонту мобильных телефонов.
Кати пыталась вспомнить отполированные деревянные стойки, аппарат, который считал монеты, стенд с различными бланками, ручку для подписания документов, закрепленную на маленькой цепочке, печатающее устройство для выдачи выписки со счета, маленькие шкафчики (она никогда не встречала никого, кто владел бы одним из них).
– Все выглядит по-другому, когда видишь это в последний раз. – В голосе Кати звучала меланхолия, словно мелодия в миноре, подумал Северин. – Как будто это место превратилось в деревню-музей под открытым небом. Мне следовало гораздо раньше совершить такую прогулку, она полностью меняет угол зрения.
Северин попытался заглянуть ей в глаза, но Кати избегала его взгляда.
– Кати, правда, задержись еще немного.
– Северин…
– Разве бывает что-то лучше, чем жить в мире, где ты уже все высказала? Разве это не более ценный дар, чем начинать все заново там, где невысказанные вещи валяются, как выброшенные банановые кожурки, только и ждущие, чтобы ты на них поскользнулась? И где год за годом тебе приходится быть все более и более осторожной, чтобы этого избежать?
– Банановых кожурок больше не будет. По крайней мере, крупных. В будущем я собираюсь говорить все напрямую.
Северин кивнул. Не потому, что понимал ее, а лишь потому, что понимал одно: сейчас нет смысла говорить на эту тему.
– Я должен сказать тебе кое-что еще. Кое-что важное.
– Здесь?
Северин указал на музыкальную школу, на стене которой были нарисованы ноты.
– Они же не из «Пасторальной симфонии», да? – Кати рассмеялась, но быстро поняла, что Северин настроен серьезно.
– Нет, но музыка свела нас вместе. А ты ведь веришь в знаки, не так ли? – Он взял ее за руки так осторожно, как подбирают хрупкие ракушки на пляже. – В твоем представлении наша встреча – обыкновенный случай. – Кати поняла, что Северин тщательно подбирает слова. Создавалось впечатление, будто он читает их. – А каждое совпадение – это возможность. Как для хорошего, так и для плохого. Я хочу стать твоим счастливым случаем, Кати Вальдштайн. А ты будешь моим. И неважно, что еще произойдет.