Кати стояла очень тихо.
Длинноногий журавль подошел ближе и теперь склонял голову то в одну, то в другую сторону. Черные зрачки не отрывались от нее, словно пятнышки в желтом свете глаз.
– Что ты делаешь здесь один? – прошептала Кати. Он поджал одну ногу вверх и спрятал в перьях. Сохранять равновесие ему удавалось без особых усилий. – Ты что, заблудился?
Над небом появился темный клин, тоже издававший горловые крики. Песня журавлей рассказывала о тоске по далеким местам, по теплым южным краям.
Кати еще никогда не оказывалась настолько близко к такой крупной птице. Это заставило ее на мгновение забыть весь свой гнев и разочарование. Этот момент – настоящий дар.
А потом тишину, словно топором, разрубил мужской голос:
– Стойте на месте! Не двигайтесь!
Кати посмотрела на другой берег, сощурилась на солнце и различила силуэт мужчины, лица которого не узнала.
– Только никуда не уходите! – воскликнул тот и приблизился. – Не делайте ни шага! Пожалуйста!
Журавль испуганно оглянулся на мужчину, а затем помчался по течению реки, набирая скорость, пока не расправил крылья и мощными взмахами не взмыл в небо навстречу сородичам.
Человек подошел еще ближе. Ему оставалось совсем немного до русла реки.
Кати провожала взглядом журавля, который, похоже, забрал с собой тот идеальный краткий миг. Глубоко вздохнув, она отвернулась от реки.
– Нет! – прокричал мужчина. – Все наконец-то стало идеально!
Кати ощутила, как холодная костлявая рука, именуемая страхом, сомкнулась вокруг ее горла. Она ускорилась, потом побежала к старой ферме и мимо нее, пока, совсем запыхавшись, не добралась до городка.
Незнакомец ее не преследовал.
Кати остановилась, уперев руки в бока, чтобы выровнять дыхание, и подняла глаза к небу – листу голубой бумаги без единого символа. И уже без журавлей. Птицы чувствовали, когда наступала пора покидать то или иное место, законы природы отзывались в их костях и мышцах. Не пропустить нужный момент – для них вопрос жизни и смерти, потому что слишком долгое ожидание могло обернуться гибелью.
Сама она пока не решила, когда уедет. И сейчас, вглядываясь в пустые бескрайние небеса, неожиданно поняла. Это намерение словно превратилось в магнитный северный полюс ее мира, на который отныне будет ориентировано абсолютно все. Когда в конце октября в путь отправится последний журавль, она вместе с ним покинет родину и найдет новую. Полетит с ними на юг и разгонит в стороны огромные серые тучи.
Место, где жила Кати, никак не могло определиться, чем хотело быть – деревней или городом. Его окружали деревни, а рядом находился город, в статусе которого никто не сомневался. Те же, кто жил в родных краях Кати, не относились ни к деревенским, ни к городским жителям. Местные объединяли в себе не лучшее, а худшее из обоих миров: ассортимент товаров и культурную жизнь от деревни, а анонимность и цены на жилье – от города.
Но все-таки было здесь кое-что, отличающее это место от всех остальных: Арктический музей. Им управлял дядя Кати Мартин, эксцентричный человек, который обожал земли за полярным кругом, хотя никогда там не был. Он окрестил свое царство «Полярный мир Свенссона», хотя на самом деле носил фамилию не Свенссон, а Вальдштайн, но «Полярный мир Вальдштайна» звучало недостаточно аутентично.
Сколько Кати себя помнила, Мартин перестраивал свои дом и сад так, под шестьдесят шестую параллель. Сначала он обшил внешние стены дома деревянными досками и покрасил их в красный цвет, чтобы они напоминали рыбацкие домики на Лофотенских островах. Затем проложил в саду шланги, через которые выходил горячий пар, имитируя геотермальные источники в Исландии. Со временем к ним добавились иглу из пенопласта, юрта, поросшая травой деревянная хижина викингов (с манекенами внутри, одетыми как настоящие викинги) и прутья, на которых Мартин действительно сушил рыбу (правда, всего одно лето, после чего муниципалитет чрезвычайным распоряжением запретил ему это делать). Однако главной достопримечательностью все же считались два живых экспоната. Одного из них, ворчливого и упрямого, со слабым слухом, бородой, очень широкой верхней губой, которую называют храпом и которая нависала над нижней, звали Харальд Прекрасноволосый, и он был старым лосем. Другую, чрезвычайно ласковую самочку северного оленя, звали Беттина. Как и у всех самок оленей, ее голову тоже украшали рога.
Мартин высадил разные виды травы, чтобы вырисовались очертания всех стран Арктики, причем Харальд то и дело съедал Швецию. Никто не знал почему, наверное, даже сам Харальд.
На первом этаже дома, на переоборудованном чердаке которого теперь жил Мартин, со временем накопились следующие экспонаты: небольшая библиотека, бесчисленные картины и фотографии, аквариум с северными рыбами и медузами, три чучела животных (белый медведь, песец, заяц), копия хижины китобоя с полной внутренней обстановкой, различные образцы горных пород в подсвеченной витрине, миниатюра памятника-глобуса на мысе Нордкап и все флаги стран полярного круга (с толкованием их значения). На полу даже была нарисована линия, чтобы имитировать прыжок за полярный круг, как часто делают на круизных лайнерах. Последним экспонатом стал снежок со Шпицбергена в морозилке, перевозку которого организовал один его хороший друг, сотворив тем самым настоящее логистическое чудо. И каждый год добавлялось что-то новое, так что маленький музей уже трещал по швам.
Местные жители утверждали, что на самом деле Мартин работал страховым агентом. Но это неправда, на самом деле Мартин работал директором музея, а ставка страхового агента просто приносила ему дополнительный доход.
Раньше всех на своей улице Кати называла дядями и тетями. Всех считала родственниками, единомышленниками. Чудесная ложь. Но Мартин действительно приходился ей дядей и младшим братом ее отцу, который умер несколько лет назад.
Когда Кати пришла, он сидел рядом с входной дверью за открытым окном бывшего туалета для гостей, в котором теперь располагалась билетная касса и по совместительству крошечный музейный магазин. Лучше всего продавались плюшевые животные; для смельчаков предлагался сюрстрёмминг – шведский деликатес из квашеной рыбы, банки с которым покрывались опасными вмятинками от содержащегося в них газа.
Когда музей работал, высокий бородатый дядя Кати всегда носил тяжелый колючий норвежский свитер, даже в разгар лета – разве что тогда надевал с ним шорты и шлепанцы.
Его впечатляющая борода от природы имела оттенок «нордический блонд», что позволяло ему экономить на осветлении.
Увидев Кати, Мартин поднял руки, словно защищаясь.
– Не дай бог ты принесла мне письмо! В этом случае можешь сразу разворачиваться и уходить обратно!
– А ведь оно может быть очень, очень позитивным, – ответила племянница и поцеловала его в щеку в знак приветствия. – Много дел?
– Сегодня утром приходила группа из детского сада «Семь гномов», а сейчас Лукас водит по музею пару, которая на следующей неделе собирается на Шпицберген и хочет проникнуться атмосферой. Всегда бы так!
В свои четырнадцать лет Лукас напоминал ходячую энциклопедию. Он впитывал информацию по своей любимой теме, вечной мерзлоте, как губка, но при этом обладал одной скверной особенностью: выдавать то, что впитал, когда его никто об этом не просил. Лукас был не семи пядей во лбу, а как минимум десяти. Разбудите его посреди ночи, он без запинки перечислит все полярные экспедиции последних двухсот лет. Плюс названия кораблей. И клички ездовых собак. Юноша подрабатывал экскурсоводом в музее, в чем, в общем-то, не было необходимости, потому что его родители – супружеская пара врачей, владеющая несколькими клиниками, – относились к числу самых богатых людей в городке. Тем не менее они несказанно обрадовались, что у их сына появилась работа, что он находится где-то в другом месте и читает лекции не только им. Раньше он увлекался динозаврами, но когда родители Лукаса услышали о «Полярном мире Свенссона», то быстренько сообразили, что им представился шанс, и с помощью хитрого маневра с сибирскими мамонтами пробудили у мальчика интерес к ледяным красотам севера. Они очень любили сына, но даже любовь способна выдержать лишь определенное количество специфических лекций о трицератопсах и диплодоках. Благодаря круглым очкам и стрижке Лукас внешне был похож на Гарри Поттера.
Кати протянула Мартину небольшую коробочку, обернутую бумагой.
– Держи, твоя еженедельная поставка тонкоизмельченной ливерной колбасы от Хамучера. Моника передает привет.
Мартин обожал ливерную колбасу мясника Хамучера, лучшую в их краях, но не мог смириться с тем, что помощница мясника Моника флиртует с ним между свиным жиром и сервелатом. В прошлый раз Моника спросила, не удастся ли им вместе выпить кофе. С тех пор все покупки у мясника за Мартина приходилось делать Кати. Моника всегда передавала Мартину привет, когда Кати заказывала у нее двести граммов ливерной колбасы тонкого измельчения. И каждый раз отрезала на пятьдесят граммов больше. Бесплатно.
– Только не надо передавать ей ответный привет от меня.
– Рано или поздно тебе, старый ворчливый медведь, придется рассказать мне, почему ты не хочешь дать ей шанс.
Мартин прочистил горло.
– Рано или поздно, да.
Кати сделала еще один шаг вперед.
– У тебя найдется для меня немного времени? Я хотела кое о чем спросить.
– Учитывая, какой серьезный у тебя сейчас вид, я определенно найду для тебя время. В Арктике всегда нужно помогать сразу, иначе будет слишком поздно. Ведь часто это вопрос жизни и смерти!
Мартин достал из-под прилавка табличку «Скоро вернусь!» с нарисованным на ней белым медведем с коктейлем в руке и повесил ее на гвоздь над оконным проемом.
Они зашли в саамскую юрту, которая была полностью выстлана мехами и где Мартин иногда проводил мастер-классы по горловому пению. Как-то раз на такой мастер-класс пришел даже церковный хор, но их больше интересовала бесплатная водка, чем техника пения.