– Это не слежка и не сталкинг, не бойтесь. Я просто хотел сказать спасибо.
– Очень мило, но, к сожалению, мне пора идти. В субботу можете снова прийти подстричься.
– Вы узнали мелодию, которую я только что насвистывал?
– Нет. А должна?
– Она вам понравилась?
Кати нахмурилась.
– Приятная, да. А что?
– Это хорошо. – Он кивнул. – Я рад.
Кати постучала пальцем по своим наручным часам.
– Мне действительно срочно надо…
– Вам, видимо, неприятен наш разговор.
– Что? Нет. – Кати сильно замотала головой. Причем даже слегка перестаралась.
– Глупо было приходить сюда. Наверняка я вас пугаю. – Он поджал губы. – Извините.
В его голосе звучала теплота, а манера произносить слова казалась приятно мелодичной. Хочется, чтобы таким голосом кто-то пел тебе песни, когда ты болеешь и лежишь в постели.
– Все в порядке. Вы действительно немного меня напугали. Но вы ведь просто пытались быть вежливым. А я иногда чрезмерно осмотрительна. – Кати протянула руку. – Я Кати Вальдштайн, а вы?
Мужчина заколебался и склонил голову:
– У меня нет имени.
– У каждого есть имя.
– Мне оно уже не нужно. Для большинства людей я «Эй ты» или «Эй, парень в смешной жилетке».
– И вам этого достаточно?
Безымянный пожал плечами.
– Имя мне ни к чему. Но если вы хотите дать мне какое-то, я готов его принять.
Кати снова нахмурила лоб и, когда поймала себя на этом, тут же расслабилась. Она никогда не хотела становиться женщиной, которая хмурит лоб. Вот только, к сожалению, ее лоб иногда испытывал острую необходимость встревоженно морщиться.
– Может быть, вы вспомните свое, когда я буду стричь вас в следующий раз?
– Думаете, оно спрятано под моими волосами?
– Под волосами прячется больше, чем люди себе представляют.
– Тогда я с удовольствием приду снова.
– Хорошо, «Эй ты». Значит, до встречи.
– Жду с нетерпением.
Коротко улыбнувшись на прощание, она оставила Безымянного и ушла.
– Ты можешь встретить тысячу людей и забыть каждого из них за пять минут. Ты можешь встретить кого-то всего на пять минут и не забыть его за тысячу лет, – сказал он ей вслед.
Кати не обернулась.
Ведь тогда ей пришлось бы что-то ответить. А она понятия не имела, что именно. Раньше с ней такого не случалось.
Чуть позже Кати сидела за своим пепельно-серым письменным столом в офисе и, выдавая удостоверения личности, свидетельства о регистрации, справки об отсутствии судимости и свидетельства о нахождении в живых, параллельно перекатывала на губах разные имена, чтобы проверить, подходят ли они незнакомцу. Михаэль? Андреас? Штефан? Райнер? Йохен? Александр? Нет, нет и еще раз нет.
Только при выдаче загранпаспортов она не примеряла имена, потому что посетители любили подробно рассказывать ей, куда собираются с ними поехать. И где бы ни находилось это их «где-то», там всегда было намного лучше, чем здесь.
В обеденный перерыв Кати отправилась к Ахиму.
Сейчас он уже должен вернуться домой с работы на центральном складе. Ахим существовал как часовой механизм. Вот почему ей всегда было с ним так спокойно.
И так скучно.
Он жил со своей новой женой Бригиттой, которую все называли Бигги, в доме блокированной застройки, в последнем в ряду, на окраине их городка. За садом, выходящим на север, простирались прямоугольные поля с битумными фермерскими дорогами. Когда Кати припарковалась перед домом, небо затянули облака, словно пожелтевшие белые занавески, пропускающие лишь грязный свет.
Окно на кухне было приоткрыто, и Кати еще с тротуара уловила запах горячего жира со сковороды, на которой Бригитта жарила фрикадельки. Их будут подавать с отварным картофелем и кольраби. Как и каждый понедельник у Ахима.
Кнопка звонка была в форме подсолнуха. Нажав на нее, Кати почувствовала холод кончиком пальца.
– Она здесь! – крикнула Бигги из кухни.
– Иду, – раздался голос Ахима из глубины дома.
Кати поправила волосы. Сегодня она предпочла классический конский хвост, потому что знала: Ахим считает его недостаточно привлекательным. Он любил объемные прически, как у женщин из сериалов восьмидесятых.
И вот он открыл дверь, к которой вели две ступеньки. На его ногах красовались бежевые тапочки. С годами ее бывший муж потерял все четкие линии на лице и теле и округлился со всех сторон, как камень, который долгое время омывала вода.
– Кати.
– Ахим.
Даже большая любовь со временем может стать пугающе маленькой. Настолько, что ты вдруг понимаешь: тебе уже никогда в ней не уместиться.
– Я ожидал тебя гораздо раньше.
Они прожили в браке двенадцать лет. С момента расставания годовщина их свадьбы прошла уже четырежды, с каждым разом все менее болезненно.
Кати развернула бумагу для бутербродов. Лист, в углу которого осталось небольшое жирное пятно. Несовершенный лист. Она намеренно выбрала его для этого письма.
– Не надо, – попросил Ахим, подняв руки в защитном жесте. – Я не хочу слушать это письмо. И не буду его слушать.
– Ахим, – начала Кати.
– Прочитаешь еще хоть слово, и я закрываю дверь! А если ты бросишь письмо в почтовый ящик, то оно сразу попадет в мусорное ведро. Я не хочу слышать твои обвинения, не хочу слышать, как ты уверена в собственной правоте. Оставь все это при себе. Я не окажу тебе такую услугу и не собираюсь молчать, пока ты вываливаешь на меня свой мусор. И не надо так на меня смотреть.
– А как я смотрю?
– В твоих больших глазах столько разочарования. Это уже давно не работает.
Кати опустила письмо.
– Могу я тебя кое о чем спросить?
– Ты всегда так делаешь, когда тебе не разрешают зачитать твое письмо?
Кати снова сложила вощеную бумагу.
– Нет, но мне нужно кое-что узнать.
– О нас?
– О моей маме.
Ахим скрестил руки.
– Если речь о том, что меня не было на похоронах, то я…
– Нет, речь о… Ты расскажешь мне о ней? Какие у вас с ней сложились отношения?
– Ты же и сама знаешь. – Мышцы на его шее напряглись.
– Да, но я никогда не спрашивала тебя о подробностях, о встречах, разговорах.
– Зачем тебе?..
– Я прошу тебя, ладно?
Ахим тяжело вдохнул и выдохнул. Но Кати знала, как он любит поговорить. При этом его голос менялся на голос ведущего исторической программы по телевизору.
– Твоя мама всегда была добра ко мне, Кати. Более того, это она когда-то посоветовала мне заговорить с тобой на празднике стрелкового общества. У меня почти сложилось впечатление, что она хотела нас свести. А позже твоя мать даже подсказывала мне, какие фильмы тебе нравятся, какая еда, ну, и все такое, чтобы я заставил тебя почувствовать, что мы родственные души. С Бигги мне пришлось все выяснять самому, разговаривая и слушая.
Кати старалась спокойно вдыхать и выдыхать через нос, в то время как ее сердце то и дело пропускало удары. Ее саму, Кати, мама тогда отговаривала встречаться с Ахимом, твердила, что он не для нее, что он играет в другой лиге. Именно это в первую очередь и заставило ее по-настоящему его захотеть. Ее предыдущего парня, Хольгера, мать нахваливала. С каждым положительным словом образ Хольгера становился чуть бледнее, пока в конце концов не утратил весь соблазнительный блеск.
– Я не знала, что…
– С тобой я никогда не мог говорить так же открыто, как с твоей матерью! Даже когда моя бывшая вдруг снова заинтересовалась мной на народном фестивале, ну, ты помнишь, Сильвия, и я задумался. Твоя мама тогда проявила понимание ко мне и моим сомнениям.
Глубоко вдохнуть. Глубоко выдохнуть.
– И как же все пошло с Сильвией? – Кати не знала, хочет ли она услышать ответ.
– У нее внезапно пропал ко мне интерес. Она сказала, что это была просто последняя вспышка старого огня. Собственно, выразилась она не так, не буквально, но имела в виду именно это.
– А в наших отношениях? Моя мама тоже превращалась в твоего консультанта, когда у нас возникали проблемы?
– Кати, к чему это все? Почему это вдруг стало так важно?
– Потому что это просто важно. Мне нужно разобраться в своих отношениях с мамой. Даже если на самом деле сейчас уже слишком поздно.
Ахим вздохнул.
– Твоя мама всегда была моей главной советчицей и во время нашего брака, но она не хотела, чтобы я тебе рассказывал. Уверяла, что тебе это не понравится и что это вобьет клин между мной и тобой.
– Что еще она тебе говорила?
– Что мне не стоит слишком баловать тебя и что я в целом должен больше концентрироваться на своей карьере, чем на наших отношениях. Говорила, что ты – женщина, которая ценит, когда мужчина целиком погружается в свою работу, даже если сама никогда в этом не признается. Но в итоге это все равно не помогло. – Ахим покачал головой. – Не знаю, какой в этом смысл, и у меня действительно сейчас есть другие дела. – Его глаза сузились. – И только попробуй оставить тут где-нибудь это письмо!
Спустя секунду дверь за ним закрылась.
– Всего… – начала Кати.
Не то. Эти слова нужно говорить не закрытой двери. Им нужно лицо.
Кати сжимала письмо в руке, как табель с плохими оценками.
Затем положила его в конверт и бросила в почтовый ящик.
Когда оно ударилось о его металлическое дно, раздался глухой и пустой звук.
Она развернулась.
Неожиданно дверь снова открылась.
– Кати, подожди. Я хочу его послушать. – В одной руке Бигги держала письмо, а другой пригладила волосы, немного растрепавшиеся после готовки. Пахло от нее как от гигантской фрикадельки.
– Но это же письмо для Ахима.
– Я – твой единственный шанс, что он узнает о его содержании. – Она взяла Кати под руку. – Пойдем со мной.
Они вместе зашли за угол, где у стены дома стояли старые оранжево-белые полосатые качели, зафиксированные снизу, чтобы нельзя было раскачиваться. Бригитта села на них и похлопала по подушке рядом с собой.
– Не очень-то тут удобно, – сказала Кати, присоединяясь к ней.