Мне показалось странным, что президент воспринял мои слова так серьезно. Черт побери, его ежедневно атаковали в прессе по всей стране. Его популярность резко падала, и множество людей, как и я, считало его политику губительной. Почему он выделил меня?
Думаю, я уже знал ответ на этот вопрос. По той же причине, по какой в ответ на свои жалобы я получал бесплатные купоны и билеты, тогда как других просто официально благодарили за высказанное мнение; по той же причине, по какой мои письма печатали в газетах, а другие — нет; по той же причине…
был убит мой отец
и я победил в борьбе с муниципалитетом. Потому что у меня был талант сочинять письма. Я доехал до самого Лас-Вегаса, а потом решил повернуть обратно.
В университет я вернуться не мог. Пока еще не мог. Дон и доктор Эмерик и все остальные ждали, что я смело и, возможно, по-донкихотски изложу свое мнение — наше мнение — президенту, поэтому, чтобы поддержать иллюзию, я должен был отсутствовать по меньшей мере неделю. Вернувшись в Калифорнию, я направился на север. Как и вначале, никакого плана у меня не было. В сумерках я добрался до Санта-Барбары и решил переночевать там.
Наутро, когда я выписывался из гостиницы, портье сказал, что для меня есть письмо. Это было невозможно. Я выбрал эту гостиницу наобум. Никто не знал, что я здесь. Однако клерк сунул руку под стойку и, можете не сомневаться, достал конверт с моим именем и номером комнаты.
— Кто вам это оставил? — спросил я, вертя в руках конверт. Ни марки, ни почтового штемпеля я не увидел, письмо явно принес курьер.
— Когда я утром пришел на работу, оно уже лежало. Могу спросить Дейна. Он работал в ночную смену.
— Спросите, пожалуйста.
Портье — Отис, судя по именной карточке — подвинул к себе телефон и набрал номер. Примерно после двадцатого гудка на другом конце подняли трубку, и Отис спросил Дейна, кто доставил конверт. Дейн доложил, что никогда прежде того человека не видел и ни его внешности, ни манеры разговора не запомнил. Я поблагодарил портье, заплатил за номер корпоративной карточкой, позволявшей мне еще три раза переночевать в любом из отелей «Рамада Инн», и, только подойдя к своей машине, открыл конверт.
И прочитал письмо. Оно начиналось обычным Уважаемый Джейсон, но далее следовало описание эксцентричного секса с красоткой. В настоящем времени. (Она готова, она широко раскидывает ноги, притягивает к себе Вашу голову, Вы целуете ее туда…) Что это, черт побери? Я ни секунды не сомневался: письмо связано с предыдущими, с теми, где описывались мои сны. Однако на этот раз отправитель промахнулся. Ничего даже отдаленно похожего мне не снилось, и никаких воспоминаний это письмо во мне не пробудило.
Может, это нечто другое; может, это не подтверждение прошлого сновидения, а предсказание будущего. Конечно, после прочтения этого письма такое вполне может присниться. Так что ничего это не доказывает.
Может, это предсказание реального будущего.
Да нет. Чепуха. Непонятно только, как автор письма нашел меня… Я разорвал конверт и письмо, выбросил клочки в окно автомобиля и отправился дальше.
Вот только…
Это случилось.
Именно так, как было написано.
Женщину я встретил в Сан-Франциско. Она работала официанткой в кафе отеля, и что-то в ней напомнило мне Сандру Фортуну. Мысли о Сандре навели меня на мысли о сексе, и, глядя на официантку, я представлял, как занимаюсь сексом с ней. Уже некоторое время я ни с кем не встречался, и, должен признать, воздержание стало мне надоедать. Почему-то показалось, что здесь мне обломится. Обручального кольца официантка не носила и порхала вокруг меня больше, чем вокруг других клиентов, поэтому я не спешил с ужином, ел медленно, цедил охлажденный чай. Потом заказал на десерт кусок пирога, хотя наелся да и пироги не очень любил. В конце концов я оплатил счет и, набравшись храбрости, спросил, когда она заканчивает работу.
— В девять, — улыбнулась официантка, а я взял у нее шариковую ручку и на полях чека написал номер своей комнаты.
В 9.08 в мою дверь постучали.
Да, она вся пылала, и да, она притянула мою голову, чтобы я поцеловал ее. Я неуверенно поцеловал. А потом она сосала мой пенис так отчаянно, будто от этого зависела ее жизнь. Это тоже было предсказано в письме, но в тот момент мне было все равно, и, только кончив, я начал размышлять о загадочной синхронности событий, о том, что темные силы, похоже, покинули бумажные листы и вошли в мою жизнь.
Действительно, на следующий же день я увидел, как грузовик сбил бродягу. Движение было довольно интенсивным. Водитель остановился. Вокруг собралось много народу. Когда я проезжал мимо, бродяга повернул голову и взглянул на меня. У него изо рта текла кровь, но он улыбнулся. Такой дьявольской улыбки я никогда прежде не видел. Она преследовала меня весь день, и когда я миновал поле с коровьими скелетами, и когда рядом со мной с неба упал голубь прямо на столик перед «Макдоналдсом».
Ведьма.
Я не мог не связать все это с письмами и расслабился, только остановившись в «Трэвеллодж» поздно вечером. Я предупредил портье, чтобы он немедленно выбрасывал любые адресованные мне записки и письма и ничего мне о них не сообщал.
Как же я радовался возвращению домой! Всех знакомых я пичкал тщательно разработанной ложью о поездке в Вашингтон: о том, как на черном лимузине с шофером меня отвезли из отеля прямо к Белому дому, провели в Овальный кабинет.
Нэнси мне не понравилась, рассказывал я. От ее искусственной улыбки у меня мурашки бегали по коже. А президент встретил меня с искренним радушием, и мы сразу же нашли общий язык. И хотя он на добрых полвека старше меня, мы разговаривали непринужденно, и я не чувствовал неловкости, иногда одолевавшей меня при общении со старшими. Мы всегда считали Рейгана хорошим, но глуповатым парнем. Он был бы милым соседом, которому вы, уезжая в отпуск, доверили бы поливать цветы и кормить собаку, но не совсем тем человеком, которого вы хотели бы видеть во главе государства. Мои впечатления не противоречили давно сложившемуся мнению. Рейган выслушал мои аргументы, не потрудился их прокомментировать и вроде бы не отреагировал. Просто гостеприимно предложил мне осмотреть Белый дом.
— Совершенно в его духе, — пробормотал доктор Эмерик.
В мою историю поверили, ни на миг не усомнившись, и какое-то время я был местной университетской знаменитостью.
Как ни странно, но мы с Рейганом действительно завели переписку.
Все началось с моего письма, в котором я извинялся за то, что не смог его навестить. Рейган отшутился, мол, теперь он не сможет изменить мои политические взгляды силой своего обаяния и голливудской улыбки. Я ответил, что теперь не смогу изменить его политику, и добавил, что самое первое письмо было курсовым заданием, а последующие — вроде как забавы ради. Я написал ему, что задаюсь вопросом, почему он пригласил меня в Белый дом, и косвенно извинился, мол, если мои письма расстроили его так сильно, что он счел себя обязанным пригласить меня в Вашингтон, то, может, он воспринимает мои слова слишком серьезно.
Я не расстроен, написал в ответ Рейган.
Однако мы все письма воспринимаем серьезно. Каждое письмо, которое пишет один человек, представляет пять тысяч людей, которые не пишут, или десять тысяч. Точные цифры я подзабыл и ленюсь освежить свою память, но я уверен: если один человек нашел время пожаловаться на мои слова или дела, есть еще множество людей, которые испытывают те же чувства, но просто не пытаются их выразить.
Я подумал о Джо Ортоне, который писал письма о самом себе. Должно быть, многие из нас пишут фальшивые письма. Интересно, на сколько мировых событий, представленных нам через политиков и средства массовой информации, повлияли писатели писем. Может, мы говорили за других, может, нет (думаю все же, что нет), но, как бы то ни было, мы держали в своих руках непропорционально большую часть власти.
Вдруг я осознал, что начал думать о себе как о Писателе Писем — именно так, с прописных букв. Множество людей, вероятно, написали множество писем, но многие сделали это, чтобы повеселиться, или по работе, или ради общения. А сколько из них писали потому, что чувствовали необходимость? Потому что не могли удержаться? Я точно! А сколько еще на свете таких, как я? Мужчин и женщин, обуреваемых этой манией, этим непреодолимым влечением, этой необходимостью?
Я как-то спросил Рейгана, поддерживает ли он регулярную переписку с кем-нибудь еще, но он не ответил, и, хотя время от времени я возвращался к этому вопросу, ответа на него так и не получил. Чувствовал ли он на подсознательном уровне, догадывался ли, что мои письма отличаются от других? Понимал ли, что им манипулируют, что его вовлекли в переписку со мной, что вовсе не моя личность, и не мои мысли, и не какие-то мои личные качества заставляют его отвечать мне, а что сами письма окутывают его колдовством?
Со временем я перестал писать президенту, потому что стал чувствовать себя мошенником. Я расходился с Рейганом почти по всем политическим вопросам, и, хотя иногда мы затрагивали политику, старались по возможности ее не касаться и обсуждали разные пустяки. Ни один из нас ничего полезного из этой переписки не извлекал, поэтому я счел неправильным попусту растрачивать его время и потихоньку свел общение на нет.
Правда, я скучал по Рейгану.
По-настоящему скучал.
Глава 8
Писатель Писем.
Что это такое? Что, черт побери, это значит? До самого конца второго курса я пытался понять, кто же я такой, и учился ровно столько, чтобы не выгнали из колледжа.
Я даже прекратил писать письма, хотя это было самым трудным из всего, что я когда-либо делал.
Летом я работал в двух местах, и такая занятость меня спасала. Слишком уж я углубился в самоанализ. Любыми способами я должен был прекратить непрерывно думать о себе и своих проблемах, освободиться и жить так, как все остальные.