Четкая линия на фоне розоватого неба. Сначала ступенчатая, потом прямая, словно под линейку, чуть-чуть лесистая, курчавая, и, наконец, обрывающаяся в море. Вечная. От этой незыблемой вечности делалось страшно.
Чтобы сотворить идеально ровную набережную, они, наверное, взорвали и срезали бульдозерами целый пласт плоскогорья: со скалами, валунами, расщелинами, кустарником, жухлой травой, звериными норами, муравейниками… Залили бетоном, выложили плиткой, отгородили ажурным парапетом. Выше, выдалбливая котлованы в известняке, понастроили отелей, вилл, коттеджей, клубов и ресторанов — из привозного мрамора, гранита и диабаза, а кое-где, для наиболее состоятельных туристов, с отделкой из местного тезеллита. Ниже к морю, на месте обрывов, гротов и бухт насыпали пляжи, тонны и тонны песка, выкачанного со дна. Мутная вода с головами-поплавками похожа на суп: узкая полоска кипящего супа у берега, чем дальше, тем море синее и чище. Море… да, море — тоже.
Только море и Гребневой хребет. Не так уж мало, чтобы узнать нужное место. Ключевое слово — нужное. Не тратить силы и слезы, пытаясь распознать другие, ненужные, просто когда-то родные места. Это совершенно лишнее.
Она подобралась, вскинула голову. Туристка гуляет по набережной. Любопытствует, глазеет по сторонам, с успехом убивает время, а возможно, высматривает себе курортный роман. А что, интересно даже, насколько убедительно ей это удается.
Дефилирующие толпы двигались стихийными, но стройными параллельными потоками, под которые Эва успела подстроиться, — и вдруг оказалось, что она идет навстречу сплошной человеческой стене. Особенно самоуверенно, в упор, словно пистолетное дуло, приближалась высокая брюнетка не первой, но и не последней молодости, в белом платье на ярко-смуглой коже, с фатальным выражением лица женщины-охотницы. Казалось, что им не разойтись, и во внезапном приливе гнева, смешанного с азартом, Эва решила не отступать первой.
Женщина тоже не отступила. Она исчезла. Вместе со встречной толпой.
— Не проходите мимо, сеньора! Вы только полюбуйтесь, какая замечательная получилась опти…
Оптиграмма? Эва обернулась.
Мальчик-подросток держал полупрозрачную оптиграмму за угол, она перекосилась, слегка колебалась на воздухе, нижний край начал закручиваться, к тому же сквозь нее просвечивали море и набережная. Теперь-то уж Эва с чистой совестью не могла опознать изображение. Выходит, в Срезе еще сохранились оптиграфические аномалии… конечно, куда бы они делись? И, как и всё остальное, приносят кому-то доход.
— Многие себя не узнают, — сказал мальчик. — Потому что смотрят в зеркало и на фотки, но там всё неправда. А на оптиграмме вы — настоящая. Купите! — Он назвал цену.
Дорого. В Срезе безумно дорого всё. А деньги необходимо экономить. Но она купила. Мальчик сбрызнул пленку лаком, и Эва пошла дальше, помахивая невесомой трубочкой.
Опять колеблющийся воздух над статуэтками из тезеллита: кстати, хотелось бы знать, это конкурирующие конторы или разные точки одного и того же разработчика-монополиста? Вряд ли. Тезеллитовые разработчики конкурировали между собой с самого начала бума; за последние годы они укрупнились, их стало меньше, но не настолько, чтобы каждому досталось на откуп по целому городу. Это можно будет — придется — использовать. Но не здесь. Там, поближе.
Страх. Внезапный и нелогичный: что она заблудится, не узнает места. Она же никогда — каких двадцать лет?! — ни разу в жизни здесь не была.
Но паниковать рано. Может быть, там — всё по-другому.
Глянула на часы. Неубитое время до катера сократилось до двадцати минут, а значит, учитывая обратный проход по набережной, пора поворачивать. Вполне обычный маневр здесь, где всем и каждому всё равно, в каком направлении двигаться. Эва прочесала взглядом человеческий поток, из текущего сзади превратившийся во встречный: если кто-то из этих людей следит за ней, через пару минут он развернется тоже. А рядом оптиграфическая аномалия — удобная вещь для подобных случаев. Если она, конечно, двусторонняя.
На этот раз Эва ждала ее приближения, а потому увидела то же, что и в обычном зеркале: немолодую училку со стиснутыми губами и нервозным взглядом, рыщущим по сторонам. Толпа за ее спиной была безликой, незнакомой. Не следят?.. операционная система по чипу не в счет. Или следят напрямую, но более профессионально, чем она надеялась? Юноша-торговец оптиграммами не проявил к ней ни малейшего интереса, хотя вряд ли запомнил; остановил яркую женщину с ребенком, шедших следом. Тоже профессионал.
Какой-то тинейджер сел играть в покер с драконом. Группа поддержки покатывалась от хохота в честь каждого хода. Дракон тоже улыбался золотыми глазами, делая вид, что крайне удовлетворен своей непыльной работенкой. Эва отвернулась.
Она шла всё быстрее и быстрее; приходилось прилагать усилие, чтобы не срываться почти на бег, прилежно притормаживая-отмечаясь у каждой приманки для туристов. Время, его нужно рассчитать с точностью хотя бы до двух-трех минут, а вот это как раз и не получалось. Стрелки часов то замирали так надолго, что Эва подносила запястье к уху, пытаясь расслышать тиканье сквозь курортный шум, то вдруг прыгали на целый отрезок вперед, а ведь еще неизвестно, сумеет ли она с первого раза найти лестницу на нижний ярус набережной и тем более нужную камеру храпения… Эва всегда плохо ориентировалась в незнакомых местах. Даже в таких топографически элементарных, как набережная под линейку вдоль моря.
Ключевое слово — незнакомых.
Катер стоял у пирса, слегка трепеща сложенными крыльями. На палубе уже собрался народ, но спешить было все-таки рано. Со спины фото-дракона под ярким седлом слезла маленькая девочка; перед тем как уйти, она погладила спустившуюся на парапет чешуйчатую голову и протянула конфетку в ладошке. Дракон съел, облизнулся длинным языком, прикрыл глаза. Наверное, нет ничего ужасного в том, чтобы фотографировать с ними детей. Вот инициировать драконов — противоестественный и жестокий эксперимент. Еще одно из преступлений режима Лилового полковника… просто, как всегда. И, как всегда, правда.
На катере шевельнулось одно крыло, расправилось до половины и вновь сложилось — словно большая птица лениво размышляла о полете. Пора. Эва спустилась по мраморным ступенькам: стук каблучков дробный, но не слишком быстрый, да, она торопится, но ни в коем случае не спасается бегством. Зато ему — или им — которые следят за ней, придется и вправду пробежаться. И тем, наконец, выдать себя.
— У вас билет, сеньора, или приобретете на борту? — Матрос в белом принял у Эвы дорожный кофр, а затем протянул ей руку, помогая взойти на трап, и для пущей подстраховки поддержал другой рукой за талию.
— На борту, — улыбнулась, пытаясь ненавязчиво сбросить матросскую руку. Рука не поддалась, и Эва сняла ее, аккуратно, будто приставшую травинку. Матрос не обиделся, улыбнулся в ответ:
— Я подойду к вам после отплытия.
На скамейках у борта уже не было свободных мест, и она встала чуть в стороне, под крылом, которое начинало потихоньку разворачиваться. К трапу бежали опаздывающие пассажиры, и Эва цепляла каждого взглядом, будто прикалывая булавкой к внутренней коллекции. Толстуха в огромной шляпе и рискованном парео. Молодая семья с тремя ребятишками. Мужчина — высокий, смуглый, красивый, хоть и с наголо бритой головой: кажется, знакомое лицо, а может, просто распространенный тип. И вроде бы все… нет, еще двое пенсионеров, моложавых и жизнерадостных. Теперь все.
Катер вздрогнул, она крепче схватилась за борт. По лицу пробежал ветерок, легкий и торопливый, как рябь, которой откликнулись ленивые гладкие волны. Крылья затрепетали, развернулись во всю ширь, замерли в высшей точке, чуть заметно зашевелили перьями, настраиваясь на оптимальный угол для поглощения энергии солнца и ветра. Катер не трогался с места, и старикан, сидевший на скамье неподалеку от Эвы, негромко, но эмоционально высказал всё, что он думает об альтернативной энергетике Среза. Однако никто его не поддержал.
Наконец, крылья пришли в движение, поймали ритм, и катер, сперва рванув так резко, что Эва едва удержала равновесие, заскользил затем по сине-зеленой воде ровно и легко, разрезая встречные волны и оставляя за собой не пенный след, а всего лишь длинные водяные усы, словно и вправду большая птица…
Он начал разворачиваться, и Эва поняла, что ошиблась, неправильно выбрала борт: с ее места было видно только открытое море. Успела подумать, что, может, оно и к лучшему… Нет. Она должна узнать место. С моря, когда города-новоделы с их курортными набережными потеряют пестроту и детали, это станет не то чтобы легко, но, надеялась она, возможно.
Переходя с борта на борт, Эва скользнула рукой в сумочку и ненавязчиво сунула пластиковую карточку визы в щель между спинками сдвоенных скамеек. Вот так. Ее чип будет путешествовать туда-сюда вместе с катером, и его повторяющийся маршрут вызовет подозрения гораздо позже, чем полная неподвижность в какой-нибудь урне на набережной. Теперь бы еще определить, кто именно следил за ней здесь, вживую. И если не обезвредить, то хотя бы взять под взаимный контроль.
Проникнуть к противоположному борту оказалось проблематично: пассажиры оккупировали его вплотную, вооружившись биноклями, фотоаппаратами, видеокамерами и указательными пальцами. Эва заметила, что катер накренил для баланса другое крыло, а то ведь наверняка перевернулись бы. Ничего, скоро они устанут любоваться и запечатлевать, стоя при этом на ногах, и позанимают посадочные места на скамейках или за столиками посреди палубы, освободив борт.
Пока столики пустовали. Эва присела за один из них, повесила сумочку на спинку кресла и долго не могла пристроить как следует тоненькую, но довольно длинную трубочку оптиграммы — ту случайную фатальную женщину, какой не ощущала себя ни единой секунды. И, наверное, не очень-то и хотела ощутить. Правда.
— Вы позволите, сеньора?
Матрос, насчет билета. И опять не без того, чтобы коснуться ладонью ее плеча; пора бы пресечь. Она обернулась.