Восхищенные сообщенным мною им известием, что французы перебиты, они вскоре собрали всех жителей и доставили все нужное для нашего продовольствия и корма лошадей. Один из крестьян, обратившись от имени всех, просил позволения утопить одну из женщин деревни. Удивленные этим предложением, мы пожелали узнать причину его. Они нам рассказали, что по отъезде княгини, не сделавшей никакого распоряжения, они сами вырыли ямы в погребе и, уложив туда серебро и наиболее ценную утварь своей госпожи, заложили их камнями и что эта женщина, смерть которой они требовали, имела низость указать эти ямы французам. Я заметил этим честным крестьянам, что, может быть, женщина была принуждена к тому побоями, и был поражен изумлением, когда они мне отвечали, что ее долго секли, и что она очень больна вследствие этого, но «разве это может оправдать нарушение интересов нашей госпожи?»
На основании такого убедительного доказательства привязанности крепостных к своей госпоже, мы думали, что последняя должна была быть для них ангелом доброты, и наше уважение к этим честным крестьянам еще более увеличилось, когда мы узнали, что она была ими ненавидима.
Из Белого мы двинулись на Покров на Дорогобужской дороге, высылая партии возможно ближе и в разных направлениях на большую дорогу из Смоленска в Москву. Каждый верстовой столб, приближавший нас к столице, печалил нас и солдат. Удрученные скорбью, мы предавали наши губернии и их великодушное население неприятельскому разорению. Сколько проклятий навлек на себя честный и благородный генерал Барклай, который, исполняя своим отступлением мудрые указания императора, принимал на себя ненависть и проклятия народа и ропот солдат. Это великое самоотвержение было во сто раз достойнее похвалы, нежели все победы, которые увенчали его впоследствии лаврами и доставили ему титул князя и звание фельдмаршала.
От Покрова до Воскресенска, следуя постоянно уступом на несколько переходов позади левого фланга нашей армии, мы направились к Тесову между Гжатском и Сычевкой, причем война, по мере приближения к столице, принимала все более жестокий и разрушительный характер. Женщины, дети и скот искали убежища в лесах, между тем как крестьяне, вооруженные оружием, отбитым у французов, спешили на защиту своих церквей, поджигали свои дома и готовили муки несчастным, которые попадали в их руки.
Следуя постоянно в том же направлении, генерал Винцингероде направился в Куршеву на прямой дороге из Гжатска в Зубцов. Наши партии продолжали тревожить неприятельских фуражиров, но действия их затруднялись по мере того, как мы приближались к дороге, по которой следовала главная масса французской армии.
Так прибыли мы в Сорочнево, на дороге из Можайска в Волоколамск. Там генерал Винцингероде получил положительное известие о Бородинском сражении, о котором мы слышали уже от многих французов, блуждавших по деревням в поисках за пищей и убежищем и приводимых к нам казаками.
Это достопамятное сражение, стоившее стольких храбрецов России, навсегда поколебало силу Наполеона. Его армия получила в нем начало деморализации и в последующее время представляла лишь тень дисциплины и мужества, которые в течение стольких лет обеспечивали ему такой блестящий перевес.
Под Бородиным погибла часть старых легионов, созданных войнами революции, и грозная по своей численности конница была там почти совершенно уничтожена. Россия потеряла в этот день князя Багратиона – рожденного для войны, генерала Тучкова, молодого генерала Кутайсова и многих выдающихся офицеров.
Генерал Винцингероде отправился лично за получением новых приказаний в главную квартиру фельдмаршала Кутузова. Последний народным голосом был призван к командованию армиями и своими талантами и счастьем оправдал выбор нации.
Генералу Барклаю, которого армия громко обвиняла в измене, был необходим преемник. Солдаты, утратив доверенность к нему, отдали ее слепо и с обычным в подобных чрезвычайных обстоятельствах энтузиазмом новому главнокомандующему, присланному им императором. Генерал Барклай показал себя выше клеветы. Он ревностно служил в роли подчиненного, после того как был начальником, и в Бородинском сражении сумел заслужить общее одобрение, подавая пример деятельности и самого неустрашимого мужества.
Генерал Винцингероде, по возвращении из главной квартиры, двинул свой отряд на Рузу. Мы прибыли под вечер к городу, который считался занятым слабой неприятельской партией и которым генерал хотел овладеть силою. Но в ту минуту, когда полки уже двинулись в атаку, мы обнаружили правее города значительный лагерь и линию ведетов с сильными поддержками. Это вынудило нас скрыть хвост нашей колонны и попытаться сначала захватить языка. Несколько неприятельских всадников, сбитых с коней нашими казаками, сообщили нам, что то был 4-й корпус под командой вице-короля Италии, который был отделен от армии Наполеона после Бородинского сражения и должен был обеспечивать с левого фланга его движение. Так как мы, таким образом, были предупреждены на дороге из Рузы в Москву, генерал Винцингероде, заставив весь корпус вице-короля стать в ружье, двигался всю ночь кружными дорогами и, обойдя Рузу, вышел на Звенигородскую дорогу, преградив путь неприятелю. Он тотчас послал свое донесение фельдмаршалу, который, узнав о направлении, принимаемом 4 корпусом, отдал приказание полку егерей, двум конным орудиям и трем казачьим полкам усилить наш отряд.
Между тем неприятель был приведен в недоумение атакой, произведенной нами накануне с тылу на его лагерь, а ночь скрыла от него наше движение и численность наших сил. Он провел целый день в Рузе и только на следующий решился из нее выступить.
Наши пикеты находились в Воронцове, а остальная часть отряда в Велькине. Полк егерей и два орудия прибыли поздно ночью в Звенигород, и генерал послал им приказание ожидать его там. Он поручил полковнику Иловайскому 12-му командование арьергардом на большой дороге и приказал мне с тремя вновь прибывшими казачьими полками облегчить его отступление, следуя вдоль возвышенностей, простирающихся влево от дороги при движении из Рузы в Звенигород. Сам он выступил с драгунским полком, имея в виду занять выгодную позицию для прикрытия Звенигорода.
Неприятель, имевший более 20 тысяч человек, начал с того, что развернул все свои силы. Полковник Иловайский и я – мы отступили медленно и в порядке. Мы соединились в виду Звенигорода с целью попытаться атаковать несколько полков кавалерии, которые отделились от главных сил своего корпуса. Эти полки были отброшены, но на помощь их подоспела артиллерия и пехота, и наши казачьи полки, в свою очередь, были оттеснены. Полковник Иловайский вынужден был поспешно пройти дефиле, находившееся при входе в город, а я был стремительно атакован в тот момент, когда переходил по узкому мосту маленькую речку, близ монастыря впадающую в Москву. Я должен был спешить казаков, вооруженных ружьями, и, таким образом, не без труда отделался от преследования кавалерии.
Генерал Винцингероде защищал вход в Звенигород и заставил французов понести большие потери. Но так как его отряд с обоими арьергардами не достигал 3 тысяч, он был вынужден уступить и отошел несколько верст за город. Когда смерклось, он отступил до Спасского на Московской дороге. Я должен был сделать довольно большой обход, чтобы соединиться с ним, двигаясь всю ночь при печальном отблеске пожаров. Деревни, хлеб и стога сена, разбросанные в поле, – все делалось добычей пламени и возвещало уже французам ужасы голода, который должен был скоро увеличить постигшие их во время гибели страдания.
Не без труда весь наш отряд переправился через Москву, где имелся только один паром, который был сожжен при приближении неприятеля, и мы продолжали наше отступление по направлению к Черенкову. Там генерал Винцингероде получил приказание фельдмаршала прибыть лично в его главную квартиру под Москвою. Он мне вверил временное командование отрядом, и в ту же ночь я получил через начальника штаба приказание руководить действиями, несмотря на то, что налицо стояли два генерала, и представлять мои донесения непосредственно фельдмаршалу.
Глава 3
Оставление Москвы. Расположение отряда Винцингероде на Петербургской и Ярославской дорогах. Партизанская и народная война. Выступление французов из Москвы. Взятие в плен генерала Винцингероде
В это время в главной квартире фельдмаршала обсуждался важный и тяжелый вопрос, следует ли оставить Москву, древнюю, столько столетий чтимую столицу, соборы которой виднелись залитые золотом – соборы, служившие усыпальницей наших прежних царей, и в которых почивали почитаемые народом мощи. Жители Москвы не могли представить себе, что неприятель может в нее войти, и вся армия требовала защиты этого оплота величия империи.
Но представлялось крайне рискованным принять бой на невыгодной позиции, имевшей в тылу огромный город, куда неприятель мог проникнуть с другой стороны – город, близость которого вызвала бы беспорядок и который, безусловно, не допускал совершить в порядке отступление.
С другой стороны, предстояло сражаться с противником, еще превосходным в числе, спасение которого было лишь в победе и который видел перед своими глазами обещанный конец лишений, город с обеспеченным продовольствием, богатства и наслаждения которого предусмотрительный Наполеон обещал предоставить неистовству солдат.
Решено было сдать Москву – решение столь же трудное, сколько неизмерима была потеря. Огромное народонаселение ее хлынуло из всех ворот, распространилось по всем губерниям, всюду принесло ужас и видом своих бедствий еще более увеличило исступление народа.
Неприятель, накануне в бою под Звенигородом точно определив наши силы, не обращал более внимания на слабое сопротивление, которое я мог ему противопоставить, и продолжал марш, очищая себе дорогу при помощи нескольких орудий, выдвинутых им в голову колонны. Я получил из главной квартиры приказание продолжить движение по дороге из Звенигорода в Москву и оборонять переправу через Москву-реку у Хорошева до последней крайности.