V
Тем временем начались 90-е. Мать, работая в меховом ателье, хорошо зарабатывала в годы застоя, и ещё более — в годы перестройки. Но невидимая рука рынка быстро задушила советскую «теневую экономику». Матери надо было или менять сферу своей деятельности или переходить в область легального бизнеса. Со всеми вытекающими в период 90-х годов последствиями. Ни того, ни другого она была сделать не в состоянии, а все советы «шизофреника хуева» отметались на дальних подступах. Правда, само титулование постылого сына после болезни любимой дочери куда-то улетучилось.
Расходы на сестру, отнимавшие 80% бюджета матери, тем не менее, не сокращались. После фиктивной защиты диплома, последовали многочисленные попытки устроить дочь на работу. На работу её устраивали, причем престижную, но из-за полнейшей профнепригодности быстро увольняли. Методом проб и ошибок, в конце концов, был найден оптимальный вариант. Сестре оказалось по силам работать кассиром. Кассиром она работала в разных местах — наиболее продвинутым было место продавщицы фишек в валютном казино. Работала сестра трудно, с постоянными конфликтами. Её всегда окружали «ничтожества», изводящие непосильными заданиями, а сослуживицы были «тупой деревней», живущей за её счет. Она их всегда подменяла и спасала, те в ответ платили черной неблагодарностью.
Раз в два-три года наступал срыв, сестра уходила с работы со скандалом, у неё начинались прежние проблемы с психикой и завиральные идеи. Главной идеей фикс была мечта посадить Кашпировского в тюрьму.
С этой целью она окончила платные юридические курсы, что послужило началом нового этапа творческой биографии — сутяжничества. Все попытки укусить Кашпировского оказались безуспешными. Сестре удалось опубликовать несколько интервью в желтой прессе, она попыталась создать международный интернационал загубленных Кашпировским женщин, но интерес к фигуранту увял, а талантов «замутить тему» у сестры не было от слова совсем. Маркиз де Сад был садистом-слабачком, поэтому и писал неплохие книги. Настоящий садист на бумаге не пишет. Бумагу он запихивает жертве в окровавленный рот.
Безумное попустительство матери привело к тому, что за свою жизнь сестра не научилась ни зарабатывать деньги, ни их тратить. Деньги всегда брались у матери, сначала этого было достаточно. Затем стало не хватать. Тогда сестра полезла в кормушку с ногами, а бедная мать не нашла ничего лучшего, как пустить её в свой бизнес в качестве компаньонки.
Последствия этого поступка были ужасные.
Мать была человеком завистливым, жестоким, подозрительным и крайне пристрастным. Но у неё было сердце, иногда способное к жалости и сочувствию. Нелюбовь ко мне никогда не переходила у неё в ненависть и я это всегда чувствовал. В сущности, мама всегда была простодушна. Она не умела лгать и всю жизнь работала. Как и я.
Глупость сестры компенсировалась её хитростью. Она ещё в 15 лет смекнула, что из матери можно тянуть деньги, а единственное угроза этому — наличие конкурента-брата. Поэтому вытягивание денег сопровождалось поливом потенциального соперника. Клевета падала на благодарную почву, но вряд ли сама мать, без помощи дочери, дошла бы до такой степени оскотинивания. После совершеннолетия сестры очень быстро меня в семье стали называть «он». «Он черствый эгоист», «дурак», «не приспособленный к жизни тюфяк», «урод», «никчемный человек», «чудо в перьях», «у него не все дома»…
В конце учебы сестру послали на стажировку в Чехословакию. Для этого надо было заполнить анкету, с указанием ближайших родственников и места их работы.
После окончания МГУ я нигде не работал. Это вызвало шок у матери, которая совершенно не понимала, кто я и что я делаю. Я сидел у себя в комнатенке и писал «Бесконечный тупик». Мать, приходившая с работы, била ногой в закрытую дверь и орала:
— Закрылся, урод никчемный. Вот навязался на мою шею. Еб твою мать (это кого значит?), открывай!!!
Я грустно смотрел в окно и утешал себя: это она не понимает, что говорит. Чего же ей кажется, что… надо потерпеть…
После получения анкеты сестра ворвалась в квартиру как ураган:
— Эгоист ебаный. Только о себе думаешь, щщенок. Вот господь дал братика. Чтобы за неделю на работу устроился, гандон штопанный!!!
На дворе были времена отнюдь не хрущёвские, и статья против «тунеядцев» уже года два не действовала. Но объяснить это сестре не было никакой возможности.
Через неделю ко мне подошла мама:
— Дима, я вот что хочу сказать. Нас хотят поставить в очередь на улучшение жилищных условий, для этого надо справку с твоего места работы. Устройся где-нибудь.
Я устроился, потратив уйму времени и с обязательством выплачивать ежемесячную компенсацию (налоги). Придумала схему и подговорила мать конечно сестра.
VI
Как я уже говорил, в начале 90-х я стал популярным писателем. Это не произвело на сестру и мать никакого впечатления. К этому времени сестра решила во что бы то ни стало выжить брата из квартиры. Действовала она коммунальными методами. Например, однажды я имел неосторожность сообщить, что у меня развилась аллергия на шерсть. Дома тут же завелась кошка, кошку сестра специально запускала ко мне в комнату, ну и так далее. Многочисленные и понятные подробности отпускаю.
В конце концов, я собрал все свои сбережения, которых хватало на три месяца аренды, и уехал. Начался новый этап моей жизни — более спокойный. В 33 года я оказался в ситуации, когда на меня перестали орать. Сначала я даже не понимал, что происходит. Меня не унижали день, два, неделю, месяц. Это было что-то невероятное. Я ходил по комнатам или переключал телевизионные программы без привычного звукового сопровождения: «ну чего расшаркался, урод», «ну чего крутишь каналы туда-сюда, идиот». Не было больших скандалов — дикого ора, плевков в лицо (было и такое), битья посуды. А главное — не было постоянного, монотонного, сводящего с ума «обломинго». Вещи на съемную квартиру я перевозил долго — из-за очень большого количества книг (несколько тысяч томов). Интернета тогда не было, а оцифровка текстов находилась в зачаточном состоянии.
Когда процесс закончился, я решил провести последнюю ночь в своей комнате — где прошло детство, где жил мой несчастный отец. Повздыхать, вспомнить прожитые здесь 25 лет, последний раз посмотреть на двор из окна. Я понимал, что больше сюда не вернусь.
На пороге появилась мать:
— Дим, нам надо поговорить. Я вот что хочу тебе сказать. Ты это… Не засиживайся… Вещи перевез и уходи. Мы тут ремонт договорились делать, рабочие ждут. У тебя же есть где жить.
Этим летним вечером я ушел из дома. Навсегда.
На улице была гроза.
Отжим комнаты (доставшейся мне в наследство от отца) почему-то не принес матери и сестре большой радости. Как только я уехал, они вцепились друг в друга мертвой хваткой. Ведь «щщенок и шизофреник» долгие годы служил громоотводом их злобы, да и сознательно гасил разрушительную энергию. Через несколько месяцев сестра в первый раз загремела в психиатрическую больницу. Со всеми вытекающими: постановкой на учет и принудительным лечением в буйной палате.
Но в возникшей схватке победила все равно сестра. Одурманенная шизофренической интоксикацией мать сделала больную дочь соучредителем своей фирмы и та разорила её в пух и прах. Война против Кашпировского сменилась войной против маминых подруг. Бесконечно любимая дочь открыла ей на них глаза.
VII
В 80-е мать взяли в компаньонки её начальницы — директор ателье и главный бухгалтер. У матери не хватало образования, но она была хорошей работницей и соблюдала субординацию. Вместе они делали все дела, то есть использовали возможности ателье для частного пошива. В разгар кооперативного движения ателье перевели в коллективную собственность. Мать входила в руководство. По мере развития свободного рынка дела ателье шли все хуже (меховую продукцию стали ввозить из-за границы), в результате главным источником поступлений стала аренда пустующих площадей (ателье находилось в центре Москвы). Сестра внушила матери, что компаньонки её обворовывают, это сволочи, «деревня», кооператив надо разделить через суд и т.д. Бесконечные судебные процессы длились десять лет.
Надо сказать, что компаньонки матери оказались на редкость хорошими и честными людьми. Довольно быстро они поняли, что дочь «Петровны» сумасшедшая со справкой, а сама она, будучи недалекой женщиной, безумно любящей свою дочь, не понимает, что делает. По нравам 90-х мать с сестрой могли проучить и должны были проучить — ателье находилось в районе бандитской Таганской, а арендаторами помещений были кавказцы. Но хотя сквалыги серьезно мешали чужому бизнесу, их даже ни разу не избили. Так, припугнули под конец.
Все мои увещевания матери на протяжении 10 лет, чтобы она прекратила этот бессмысленный и опасный идиотизм не имели никакого действия. Мать меня не слушала вообще и никогда, относясь как к 12-летнему ребенку и в 15 лет, и в 20, и в 30, и в 40, и в 50.
В кооперативный период она решила построить за городом большой двухэтажный дом. Мы жили в небольшой квартирке общей площадью в 40 метров. Строительство дома в подобных условиях было прыжком через три ступени. Надо было покупать квартиру, к тому же мать совершенно не представляла себе насколько трудно самостоятельно построить дом даже в условиях рыночной экономики (которой еще не было). Дело было серьёзное, и я стал долго и с аргументами отговаривать её от безумного предприятия, к тому же предлагая внести на покупку квартиры свои деньги.
Это вызвало прилив невероятного бешенства. Впервые 28-летний сын осмелился перечить её воле. Мать заявила, что она лучше посоветуется с первым встречным на улице, чем со мной. Эту формулировку я запомнил хорошо.
Четверть века спустя я попытался продать мамину стройку века и впервые туда приехал — с одним из лучших риэлторов Москвы. Участок, находящийся в деревне с многозначительным названием Черепково, упирался в кладбище. Посреди находилась страшная бетонная яма, обложенная растрескавшимися кирпичами. Добрая мать планировала в этой «даче» и место для неразумного сына: «Здесь у нас будет гараж, здесь биллиардная и зимний сад — а вот здесь, Дим, твой кабинет».