— Все-то вы в политику норовите, — недовольно пробурчал я, но на самом деле выдумкой остался доволен. Надо не забыть приписать ее себе. Впрочем… она же говорила, что это давно изобрели, так что ладно, пусть балуется.
— Конечно же, при таком раскладе, — продолжила Притворяла, — все, что исходит сверху, вызывает недоверие и отторжение. Нет, ну конечно, из повиновения никто из них явно не выходит, но так даже лучше, чем открытый раскол. «Внутренняя эмиграция», называется это у них. А любое повеление сверху — просто происки темных сил, ну вроде как нас с вами, — снова захихикала она, — и объясняются они даже не глупостью человеческой, а прямо-таки нашей волей. Вот так и приучаем мы их бороться с нами в лице собственных епископов, — подвела она итог.
— Симпатичная комбинация, — похвалил ее я, — но не слишком ли глобально? Епископы далеко, надо работать с ближним, между прочим.
— О, конечно! — с готовностью отозвалась она, — ближние, это которые в другие храмы той же конфессии ходят, это в массе своей темные, неграмотные люди, не получившие в свое время должного образования! Умолчим о том, что такое на самом деле это ее образование — десяток прочитанных и слабо усвоенных книжек, но книжек совсем, совсем другого направления, чем раньше! Раньше она читала, кому молиться от тараканов, а кому от зубной боли, а теперь, извольте, о синагогально-синаксарной экклесиологии! Еще б она понимала, что это такое. Но чуть что не по ней — так «это синагогально-синаксарная экклесиология», и ведем с ней решительную борьбу! Ненасытная, неутолимая борьба — ведь это так по-нашему.
— Не забывай, — уточнил я, — что перед нами все же женщина. Она не так склонна к рациональным схемам, как мужчины, к тому же тебе попалась особа довольно чувствительная. Так что пусть она даже немного путается в этих терминах, не страшно. Главное — «обличать этих, которые…» Это тебе не мелкие собственные грешки, которые всегда легко извинить и объяснить, тут борьба за спасение церкви, тут уж никаких компромиссов! И пусть она всем заявляет о своей непримиримой позиции, пусть даже статейки публикует. Вот, например, недавно умер (тут я невольно поморщился) один великий воин Врага. Да уж, представляю, как хрустел на зубах коллег его персональный искуситель… Впрочем, я не об этом. Пусть напишет некролог! Да о чем! Не о нем, конечно. О тех, кто не оценил его при жизни. О тех, кто не молился о нем после его смерти, и почему не молился. Пусть будет понятно, что сама она с ним на короткой ноге (неважно, что никогда его не видела), что ей точно ведомо, кто, кому, как, когда и о ком может и должен молиться. Пусть и этот переход в другую жизнь (я снова скривился), пренеприятнейшее для нас известие, станет только поводом для раздувания взаимной вражды. И так буквально во всем!
— А что с личными грехами посоветуете, ваше низкопробство? — подольстилась Притворяла. Знаю-знаю, хочет на меня ответственность перевалить…
— Тут есть два пути, деточка, — ответил я, — ровно противоположных, так что выбирай сама. Ты же знаешь, свободный выбор — основа нашей работы. Ну, первый вариант — традиционный: строгий аскетизм, приправленный злобой ко всему, что живет сытно и спокойно. Ты не представляешь себе, до какой степени раздражения может довести человека элементарный голод и недосып (назовем это постом). Как раз на плохое самочувствие она что-то у нас стала часто жаловаться… А они-то, они-то за обе щеки наворачивают, да на перинах нежатся! В общем, это все в начальных классах ты наверняка проходила.
Но у них ведь на дворе просвещенный, либеральный век, так что есть и альтернатива — отбросить все эти средневековые строгости, устаревшие понятия. Прежде она изнуряла себя строгими постами, теперь пусть на глазах изумленной церковной общественности скушает котлетку-другую прямо на Страстной неделе, мол, не пища нас оскверняет. И в остальном точно так же. Да, конечно, Враг там чего-то говорил насчет прелюбодеяния, но если люди любят друг друга — тут ты можешь ей подыскать какого-нибудь симпатичного товарища по борьбе за светлое будущее одной, отдельно взятой конфессии — что же им теперь, быть врозь? Нельзя же все понимать так буквально! Не в том же суть, главное — чистота рядов, а этот грешок так мелок и извинителен…
В общем, смотри, к чему она больше склонна — к строгости или к мягкости. Можно чередовать, так еще лучше. Главное, чтобы она была строга к другим и снисходительна к себе, и все, все списывала на противостояние «наших» и «ненаших». Чем яростнее борьба с «ненашими», тем вольготнее будет тебе самой — тебе сопротивляться уже и руки не дойдут, в них флаг полощется, а на шее барабан висит. Синаксарный там или уж какой — не вижу разницы.
И пусть она подходит ко всякому человеку, особенно к ближнему, к товарищу по вере, со своим готовым шаблоном. Мужчины пусть общаются на уровне формул, словесной эквилибристики, твоя роль куда пикантнее и соблазнительней. Пусть она ожидает от каждого встречного каких-то особых, тонких ощущений. Если вдруг они у нее возникнут — всё, наш человек, друг, брат и учитель. Если нет — то берегись… А лучше всего, если сначала возникнут, а потом пропадут. Такое вообще не прощается. За такое убить мало. И пусть ни в коем случае не догадывается, что ощущения эти возникали в ее собственной голове, не в реальности, что всякий человек намного сложнее и глубже всего, что пришло ей в голову по его поводу.
И все-таки, девочка, не обольщайся. По краю ходишь, по краю. Все-таки это в церкви. Будь она политиканом, деятелем феминистического движения или борцом за права животных, все эти милые шалости были бы куда невиннее. Но ты играешь с огнем. Помни. Все, иди, работай.
13
Итак, всего-то за пару земных месяцев жизнь нашей дамочки круто изменилась — она стала самой активной христианской. Нет-нет, как это ни мерзко, это еще не самое страшное. Напротив, это же шанс, мой шанс… Я покажу им, что такое высший класс — как провести свою жертву через церковь, и не опалить копыт!
Активная прихожанка, редактор какой-то там газеты… Ну да, таинства, службы, это все есть, как же это, как же это жжется… ну, неважно, это проблема рядовых искусителей. Но мой гениальный план уже начал сбываться! Активнейшая общественница — тут у них, в эсенгешном управлении, опыт богатый, партийно-комсомольская работа это раньше называлось. Что вся эта деятельность была направлена не за, а против, это и так понятно. Ну не лыком же мы шиты, в конце концов! Против косности (так мы назовем здоровый консерватизм), против буквализма (стало быть, против ясно выраженной воли Врага), против чинопочитания (а это, конечно, вожди Его воинства). Нет, нам еще не до конца удалось переубедить ее, придать словам нужное значение, но мы определенно работаем в этом направлении. «Я знаю, как надо!» — это замечательное выражение уже, по сути, становится ее девизом.
Человек, любой человек, который оказывается перед ней — это теперь уже не таинство, это объект научения, исправления, воспитания. Дырка от бублика. Вот оно, наше начало! Это Враг пусть возится со своими подопечными, пусть повторяет об уникальности и неповторимости каждого. Мы-то знаем, что всех, всех надо будет привести рано или поздно к общему знаменателю, пучок укропа в зубы и на праздничное блюдо. И всякий, кто начал приводить к общему знаменателю своих ближних — наш первейший помощник. Кого не приведет, тех по меньшей мере напугает, тех заставить отвергнуть суровую строгость Врага, перепутать свободу со вседозволенностью.
Ненавидь грех и люби грешника, учит своих последователей Враг. Ну-ну. Посмотрел бы он, как это у них получается, и где на самом деле исполняется этот принцип! В аду, где ж еще. О, как ненавидят грех те, кто маринуются в наших бочках — до дрожи, до омерзения, до зубовного скрежета. Ненавидят — и не могут расстаться с тем, что стало уже стержнем их натуры. И где же любят грешничка, как не у нас — сладенького, свеженького, такого аппетитненького!
А у них что? Вялая, серая безразличность. «Я никого не осуждаю» переводится с их языка как «мне на всех наплевать». «Мы одна семья и любим друг друга» значит «ну да, мы прочли в книжках, что так должно быть, и теперь назвали свой вялый и мимолетный интерес любовью, и делаем вид, что уже достигли вершин». Но самое-то главное — те, кто знает, как надо! У них давно готовы ответы, написаны программы, заведен распорядок службы, жизни и мысли, и теперь Враг для них — ссылка, авторитет, инструмент. Вот оно, главное. Вот оно, наше.
И еще, маленькая такая деталька… Раньше она все «святой Русью» любовалась, лубочной, глазуновской — там быть русским и означало быть святым. А теперь уж, извольте, разворот на сто восемьдесят градусов: несчастная «эта страна» с неправильным народом, искаженной религией и уродской историей, страна, в которой «никогда-ничего-хорошего». А то и в эмиграцию ее отправим, чтобы она там и прежнюю родину грязью поливала, и новую, еще пуще.
Но даже не общественная деятельность здесь главное! Дома — вот где стало у нее устраиваться совсем по-нашему. То есть по-моему, по-моему, да, а то что эти болваны понимают! Тут у них тихая взаимная ненависть и презрение. Он, утонченный и образованный человек, и она, напористая, напыщенная, самоуверенная.
А еще эта властная мама, которая все звонит и проверяет, куда кто пошел, кто чем обедал, и совершенно не интересуется существенным — так ей в лоб проповеди нашей милой христианочки, проповеди со властью, с силой, с убеждением. Стань такой, какой я хочу тебя видеть. Не Враг, а я, я, я! Какой упоительный гимн… Она не помощник Врага на этой земле, она Его заместитель. Не окно, пропускающее Его свет, а подробная инструкция с описанием этого света. Одно удовольствие с такими работать.
А дальше… Вот появился на горизонте и тот самый понимающий человек. Из той же общины, из той же газеты. Тактичный, умный, такой, такой привлекательный… Нет-нет, ничего особенного, только братские отношения! Она, конечно, даже не думает, что мимолетная постельная измена мужу была бы в чем-то проще и легче, чем вот такая — интеллектуальная и эмоциональная, но зато глубокая, со смыслом, с интересом, со страстью… Платоническая, вот как они это называют. Придумали тоже, при чем тут Платон?