раба; кроме них, все кажутся мертвыми. Первый — сильный, решительный мужчина лет сорока; второй — мальчик. К мальчику меня сразу начинает тянуть. Подхожу испрашиваю: «Сколько дадите за убийство Святого?» Торгуемся, хотя знаем: деньги не главное. Хвастаю перед мальчишкой снайперским умением, подмечая при этом, что «и ножиком могу обойтись». Мальчишка смеется — все понял. Тогда мне дают сертификат, по которому в оружейной лавке меня снабдят снайперкой. Со мной отправляется Друг и твердит, мол, Святой прав, и мы обязаны принять его. Хочу рассказать о винтовке и тут же передумываю.
— Не скажу тебе ничего.
Друг отвечает:
— Правильно. Иначе я все Ему передам. Глупыш! Ведь Он ведает о твоих замыслах! — Друг хватает меня за руку и кричит: — Ну как убедить тебя, что затея твоя безнадежна?!
Говорю ему:
— Это… — и чуть не раскрываю план с винтовкой, но вовремя успеваю одернуть себя, — …только показуха. Моих истинных замыслов Ему не дано знать, потому что я сам их не знаю. Это — жизнь, а как может Он предсказать Жизнь? Никак. Предсказать Он в силах лишь смерть.
— Нет, и жизнь тоже.
— Ошибаешься! Врешь! Проваливай и не показывайся мне на глаза до скончания веков!
Мышусь от Друга в цветочной лавке под ящиком с цветами. Друг стоит над ящиком, будто над гробом, и плачет, заламывая руки, умоляя бросить затею. Я тоже плачу, и слезы падают в желтую пыль. Но я все равно убью Святого, не сдамся.
На основе этого сна можно написать вещь и побольше, даже каркас для романа создать. Друг из сна — Рекс Вайзенбергер, выкрест-католик [261]. Я его давно уже не видел. Он мне должен десятку баксов, которые здорово пригодились бы — оно и понятно, куда Рекс пропал. Я тебе отправлял десять баксов — они бы мне тоже пригодились, я вчера так подумал. Получается, Друг — еще и ты. Забавно, я и не собирался олицетворять с Другом тебя, только Рекса, и в первую очередь вспомнилась десятка баксов. Во сне Друг выглядел именно как Рекс, пропавший десять лет назад.
Говорят, он осел в Японии и деньги свои оставил миссис Келли, матери Джона Келли; у нее деньжищ немерено. Ладно, отправляю тебе это письмо.
Люблю, Билл
Пиши мне на адрес: Флорида, Палм-Бич, Сэнфорд-авеню, 202.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Флорида, Палм-Бич, Фиппс-плаза, 233 Коббл — Стоун — гарденз Лоре Ли Берроуз Мортимеру Берроузу
13 октября [1954 г.]
Дорогой Аллен!
Дела все хуже. Сомневаюсь, что смогу вернуться в Танжер. У меня постоянно домогаются, мол, какого лысого я возвратился в Штаты.
Маркер в Майами, ищет работу. Сегодня же поеду к нему. Неплохо бы и самому озаботиться поиском работенки.
Пойми, то письмо я тебе прощаю, но для протокола скажу: прощать есть что. И мнение свое насчет общего жилья и проч. лучше б ты изменил до того, как я покинул Танжер. Сидел бы я сейчас там и не маялся. Может, скажешь, как мне быть? Есть идеи? На ум приходит одно: вернуться в Дело на парус Ритчи или в воры податься. Нет, я не ленюсь работать по-честному. Просто работы для меня нет. Впрочем, поискать-то я поищу. Попробую даже наехать на предков, чтобы назад меня в Танжер отфутболили. А то, понимаешь, не хотят видеть меня в Палм-Бич; я в отеле живу, родоки говорят, типа свободных комнат в доме нет, и вместо моей кровати телевизор поставили), пять баксов в день плачу. Ну ладно, a ver. И это чтобы расставить все по местам: в Америку я приехал к тебе.
Так. Теперь, надеюсь, ты в курсе того, как мои дела и как у меня все перевернулось с ног на голову. Больше туда-сюда мотаться не получится.
Нет, я не жалуюсь, но ситуация, харить меня в туз, паршивая.
Люблю, Билл
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Палм-Бич, Сэнфорд-авеню, 202
12ноября[19]54г.
Пятница
Дорогой Аллен!
Спасибо, что написал. Все никак не отойду от выходных у Бетти Джонс [262]. Вот мы загасили! Ни разу так не колбасило. Только на улице кайфовать я больше не стану.
В субботу двадцатого ноября отплываю. Прости, старик, с тобой не увидимся. Если просижу здесь еще месяц — капец, екнусь мозгами.
Читал все подряд об амазонских джунглях. Теперь знаю точно: затерянный город инков — это факт. Независимые исследователи помещают его примерно в одной и той же точке (где пропал Фосетт [263] и где больше всего опасностей: кровожадные индейцы и проч., проч.). Похоже, в 1900-м его населяли светлокожие потомки инков, но они покинули город, наполненный золотом. Как только скоплю достаточно денег, поеду на поиски.
Поправки в рукописи? Ну конечно, все сделаю, просто сейчас у меня творческий кризис. Я же снова наркоша, а в США с наркотой строго… Предвкушаю день, когда снова буду в Танжере. Если надумаешь двинуть в Нью-Йорк — там и свидимся. Или в Европе. Судя по твоему рассказу, во Фриско — натуральный ад. Американский.
Ты разузнал о Брубеке [264] и проч., о новом телепатическом джазе? До этого месяца я и не представлял, как ужасно в Америке. Господи, жить здесь — наказание! (Нью-Йорк — само собой, не Америка.)
Алан [Ансен] рассказывает, что горничная застукала их с любовником, и в результате ему отказали от квартиры. Нет, Италия по-прежнему не для меня. Пиши мне по адресу: Италия, Венеция, филиал «Американ экспресс».
Любопытно узнать мнение Рексрота [265].
Суббота
У меня абстяг. Будь я в другом месте, снял бы ломку кодой или демеролом, но здесь я лимит анаболиков исчерпал.
Если вдруг встретишь кого-то, кто ищет затерянный город инков или их золото, а заодно готов вложить в дело тыщу-другую баксов — дай знать.
Люблю, Билл
ДЖЕКУ КЕРУАКУ
Танжер
7 декабря 1954 г.
Дорогой Джек!
Решил черкнуть тебе пару строчек, чтобы сообщить: я вновь на земле обетованной, где в изобилии достает джанка и мальчиков. Поездка выдалась жесткая, но всю дорогу от Гибралтара я чистым усилием воли заставил себя захрапеть, просыпаясь лишь время от времени заморить червячка. По пятнадцать-двадцать часов провожу в постели с Кики: воздаю должное сексу. Кики, мой сладкий мальчик, он просто клад. Такой милый, страстный и в то же время стопроцентный мужчина.
В городе по-прежнему все всем доступно, и никто не собирается ничего запрещать. Хо-хо! Я вернулся, опять живу у Голландца — бордель у него симпатичный, чистенький. Если б кто-то согласился жить со мной, сняли бы дом в туземном квартале — большой, с тремя спальнями и гостиной, за который берут всего двадцатку в месяц. Домик поменьше обойдется в десятку. Вот если б вы с Элом приехали ко мне, мы зажили бы втроем, платили бы семь баксов в месяц с носа, готовили бы сами… Устроили б себе рай за бесценок.
Я конкретно засел за бестселлер, роман о Танжере, за который меня примут в клуб «Автор месяца». Вот начало:
«Единственный местный в Интерзоне, кто мало того что сам никого не пялит, так еще и не доступный, это шофер Эндрю Кейфа; Кейф и не притворяется, будто любит его, просто использует, дабы отбрить всякого, с кем не хочет общаться, мол: «Прошлой ночью ты глаз положил на Арахнида. Больше ко мне не приходи». (В Зоне можешь и не синячить, но наутро все равно позабудешь, что делал ночью.)
Хуже, чем Арахнид, водителя в Зоне не сыщешь. Случилось ему переехать беременную женщину, которая спускалась с гор с корзиной угля на спине. Женщина родила прямо на мостовую окровавленное мертвое дитя. Набежала полиция и ну Арахнида допрашивать. Кейф сидел на поребрике, ковыряя палкой в луже крови, пока наконец легавые не закончили — обвинив во всем женщину» [266].
Как такое печатать в «Космополитене» или «Гуд хауски-пинг», не представляю. Что ты, Джек, это безнадега. Я не попсюк. В общем, копи деньги и приезжай, буду рад тебя видеть. Как твой «На дороге»? Как мой «Джанки»? Напиши поскорей.
С любовью, Билл
P.S. Эндрю Кейф, разумеется, списан с Пола Боулза.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Танжер
13 декабря 1954 г.
Дорогой Аллен!
Каждый раз мне хочется сказать столько, что письмо — единственный способ излить тебе душу. Но и в нем высказать всего не удается. Как не хватает тебя рядом.
Без пишущей машинки я как без рук, однако сумел-таки написать первую главу романа, в котором соберу все свои зарисовки и разрозненные заметки. Место действия — Танжер. Я, кстати, не говорил тебе, что это будет за книга? Она начинается со сделки по продаже «задержанной Минздравом Тьерра-дель-Фуего партии смазки, изготовленной из натуральных отходов китобойного промысла в Северной Атлантике». (Отходы китобойного промысла — то, что остается после разделки кита. От них на многие мили несет тухлой рыбой, и применения им не находят.)
Как видишь, работаю в полную силу своего таланта. И работу собираюсь довести до конца. Боюсь только, что печатать ее никто не станет, но это уже costumbre [267].
Кстати, из Вашингтона вернули анкету, которую я отправлял в торговый флот — вернули с указанием на пунктик в своде правил приема на гражданскую службу и с формой для заполнения, типа: «Принимаете ли Вы или принимали ли Вы когда-либо наркотические препараты?» и тому подобная хрень. Тактично, однако. Будто по плечу похлопали. Заполненною форму надо отослать обратно в Вашингтон. Безнадега.
Местная аптека щедро снабдила меня кайфом: продали десять коробок, и Кики выдает мне ампулы по расписанию. Заебись. Ведь дело как обстоит: я увеличивал дозу, а интервалы, наоборот — сокращал; глюки пошли паранойные. Иду по улице. Мимо — стайка арабов, и один будто бы говорит: «Опаньки, Уильям Берроуз». И так — куда ни зайду, чудится, будто все на меня пялятся, обсирают, смеются. И в то же время я эти глюки переживаю. То есть понятно, что они — глюки, результат паранойи, наркотиков, кайфа, и потому мне не страшно. Они же не настоящие. Зато чувство — ничего себе,