В Интерзоне сны могут убить — есть такая вещь, шпигутот [336], — а плотные предметы, люди, напротив, могут быть нереальны, как глюки… Например, Ли, замочив детективов, может перенестись в Интерзону, и там уже — из-за всяких глюков — ни закон, ни Иные его напрямую не тронут. Кажется, испанского политика замочить легко, однако мальчик предупреждает Ли:
— Его только с виду убить легко, но он под надежной охраной…
— Это ты про охранку?
— Да, про нее тоже… Но ты не дурак, с охранкой справишься… бояться надо другого.
На сегодня с письмами все. Буду писать вам примерно каждые пять дней.
Люблю, Билл
ДЖЕКУ КЕРУАКУ И АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
[Танжер]
2 [ноября] 1955 г.
Дорогие Джек и Аллен!
Танжер — это пророческий пульс всего мира, словно глюк, переходящий из прошлого в будущее, пограничная линия между сном и явью, причем «реальность» ни одного из них еще не доказана.
Здесь люди не те, кем кажутся. Взять хотя бы доктора Аппфеля из Страсбурга, последнего врача, к которому я обращался. Он — лучший медик в Танжере, и с первого взгляда в нем угадывается типичный интеллектуал из Европы — (Спрашивал моего мнения: влияет ли режим питания на зависимость от наркотиков. Вот это мозг!), — выдающий себя за беглого еврея-антифашиста. Говорит, мол, в первую очередь он доктор и только потом бизнесмен. От него так и веет высокородной еврейское честностью… То, что врач из Аппфеля совсем не кошерный, я понял, когда он едва не угробил меня сраным лечением по способу сна и резкого отказа от наркоты… Я заплатил ему четыре доллара и отписал телеграмму родителям, попросил выслать еще денег. Бланк отдал Аппфелю, чтобы он отправил его по адресу; днем позже спросил Аппфеля: отправил телеграмму? Аппфель сказал: да, мол, отправил, однако уведомления об отсылке мне не отдал. То есть просто не дал и даже не почесался придумать отмазку — типа почему нет уведомления. На самом же деле доктор Аппфель никакой телеграммы никуда не отправил, а деньги зажал. Мне тогда все это показалось столь невозможным и на него непохожим, что как можно скорее я подобные мысли постарался выкинуть из головы, почти убедив себя, будто ошибаюсь на счет Аппфеля…
Дальше — больше, полезли другие косяки. Аппфель выписал заоблачный счет — на тридцать долларов. Я охренел и заплатил, сколько посчитал правильным. Больше Аппфель по этому поводу не заикался. Он-то залупил счет, надеясь, будто я оплачу все и не пикну. Я же не пикнул, но и не заплатил. В смысле, всего не заплатил — отдал половину… Потом, покидая кабинет Аппфеля, понял: «Господи! Накололи же! По-арабски — заломили цену, в расчете сойтись на половине!» И вообще, никакой Аппфель не антифашист; натуральный коллаборационист, свалил из Страсбурга перед самым вступлением в город французских сопротивленцев… И по-прежнему остается лучшим медиком в Танжере.
— Ах этот, — хором отвечают мне сплетники. — Так он матерый фашистский прихвостень, дорогуша, и еще он — ну-у — деньгофил.
На что он денежку тратит? На джанк? Не-а, только не с такой осторожной анальной мордой без следа оральной импульсивности. Он не нарик, не колдырь. Тогда куда деньги девает? На мальчиков? Снова нет, иначе пассивы давно бы его вычислили и продинамили, а в Танжере даже самый прожженный сплетник ни разу его не назвал гомиком. Сучка из сучек, параноик Брайон Гайсин и тот не называл его голубым. Так Аппфель тратит деньги на баб? Не-е, у него на лбу написано: «Еле-еле два раза в неделю». К тому же старухи из кондитерской «Порте» хором опровергают такую возможность.
Остается два варианта. Вариант номер «Раз»: Аппфель — современный жмот, в золоте купаться не желает. Он — Жмот-ценнобумажник, который держит семью в черном теле (забавно: с первого взгляда можно определить, что он и себя в еде ограничивает, не питает к ней вкуса, и стол у него всегда пресный), а сам держит депозитарные сейфы в банках Швейцарии, Уругвая, Нью-Йорка, Сиднея и Сантьяго: хранит там валюту, золото, алмазы, героин и антибиотики.
Вариант номер «Два»: Аппфель — азартный игрок. Азартные игры — единственный грех, не живущий в Танжере. Казино нет, и притоны ломятся от игроков. Однако Аппфель играет на бирже: покупает шведские кроны за эфиопские дерьмы в Гонконге и продает их в Уругвае… У него дома все забито графиками, схемами и таблицами, а еще есть тиккер. Однажды утром Аппфель просыпается, утопая в ленте новостей с котировками ценных бумаг. Заснул прямо на схеме, позабыв вырубить тиккер. В общем, играет он всегда через жопу, потому как тип он — анальный.
Я беру его в свой роман; он работает в интерзоновской больнице и зовут его Бенузй. Шизанутый доктор орального типа (оперирует при помощи консервного ножа и ножниц по металлу, прямой массаж сердца делает вантузом:
— Профессионализм и умение обходиться подручными средствами, без них врачу никуда, — говорит он ошеломленной сестре.
Сестра: Боюсь, доктор, мы ее потеряли. Бенуэй (снимая перчатки): Что ж, нормально поработали.) И еще он будет доктором Анкером — тоже тронутый, но уже игрок на бирже, оральный тип. Скотина та еще, совершает много всякого безумного и подлого: среди прочего снимает золотые пломбы у пациентов на операционном столе… В больнице, где он бесчинствует, отправляются похоронные обряды — прямо во дворике: трупы кремируют, оставляют на поживу стервятникам, зарывают на прилежащем погосте. Есть в больнице чиновник, который только и занимается тем, что утешает родственников; у входа пациентов и посетителей осаждают профессиональные плакальщики и похоронные импресарио…
Ну, хватит уже писать о романе, пора уже писать сам роман. Хотя письма, безусловно, помогают мне прояснить ситуацию…
В соседнюю палату со всеми пожитками въехала семья европейцев. Престарелая мадама ложится на операцию, то есть операцию уже сделали, только к мамаше подселилась дочурка, и теперь за мадамой хорошенько присматривают. На этаже — две наши палаты и общая ванна в коридоре. Дочка в эту ванну сливает ссанину из маминой «утки», а на меня гонит, если видит, как я стираю в том же корыте обструханный платок. Охренеть, правда? Один бог знает, кто или что они… К ним косяком валят родственники; у одного очки — как ювелирные окуляры. Чувак, по ходу, обедневший огранщик. Испортил алмаз Трокмортона и с треском вылетел из гильдии… Кто же они? Толкачи из Алеппо? Курьеры-недоноски из Буэнос-Айреса? К.А.К.и (курьеры алмазной контрабанды) из Йобурга? Очумевшие работорговцы из Сомали? Фашистские прихвостни, на худой конец [337]? Или как Аппфель — евреи, только не кошерные. Все как один похожи на беглых преступников. Бесятся, когда я на машинке стучу. Видел бы ты младшую: крашеная блондинка, с виду прилично воспитанна и тверда, что твоя алмазная дрель.
Ну, я сказал уже: писем писать буду мало, но все пойдет в роман об Интерзоне. У меня еще две страницы этого письма, написанных от руки, которым надо дать вылежаться…
Люблю, Билл
1956
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Танжер
17 февраля 1956 г.
Дорогой Аллен!
В последнее время кажется, будто вокруг меня развернулся масштабный кафкианский заговор, призванный не дать мне соскочить с наркоты. В начале месяца сорвался отъезд в Англию: денег почти хватало, ноя написал родокам, чтобы выслали еще. И вот, стоило им прислать сто долларов, как я оказался в долгу перед соседом, отставным капитаном. А сбежать, не оплатив долг, не просто бесчестно, а невозможно.
Неделю назад я телеграфировал предкам, чтобы прислали еще сто баксов. Тем временем прошлая стошка наполовину растаяла; ближайший корабль до Англии — двадцатого числа, и к тому времени остаток стольника пропадет окончательно; новая материальная помощь от предков добраться до Англии не поможет. В смысле, присылают-то понемногу, так как же смыться отсюда? При этом родители предупредили: «С деньгами туго, поэтому и тебе нельзя тратиться попусту». Если учесть, сколько мне присылают, я просто не могу не тратиться попусту.
Прибыла наконец партия долофина, но и она заканчивается. У меня не просто привыкание, а привыкание к синтетической дряни, от которой избавиться намного труднее. Мало того, что она крепче бьет по здоровью, так еще и кайфа меньше приносит. Сегодня я не могу быть уверен, что завтра достану новую дозу… хотя никогда не поздно переключиться на кодеин. В общем, у меня хроническая депрессия и безнадега. Остается сидеть, дрожа и скорчившись над вонючим примусом, в ожидании денег.
В Танжере беда на беде. Одного моего приятеля [338] подкараулили и безо всякой причины всадили нож в спину. (Пробили легкое, но он поправится.) На старого голландца-сутенера, у которого я прежде снимал комнату, напали пятеро арабов и сделали из него фарш. Банда молодчиков отпиздила аргентинского гомика. Чую, без оружия мне никак. Куплю пистолет.
Набиваю сейчас на машинке одну версию статьи по теме яхе, которую, надеюсь, можно будет продать. Пришлю ее вместе со статьей про Танжер — она готова и отпечатана.
Погода ужасная: холодно, сыро и ветрено.
Люблю, Билл
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Танжер
Воскресенье, 26 февраля 1956 г.
Дорогой Аллен!
У меня по-прежнему застой, жду денег, чтобы убраться отсюда в Англию. И уберусь, обязательно уберусь, когда придут мои двести долларов.
Я пережил неописуемое, кошмарное озарение телесного бессилия: куда ни пойду, что ни сделаю — всюду и всегда будто ношу смирительную рубашку зависимости. Мне словно вкололи обезболивающее, которое полностью обездвижило мои члены, и никакой воли не хватает, чтобы пошевелиться. Меня все также накрывает: то глюки пойдут, то я сам впаду в структурное представление мысли.
Президент Эйзенхауэр — тоже нарк, но из-за позиции, им занимаемой, напрямую с толкачами работать не может. Поэтому затаривается у меня — встречаться необязательно, только время от времени, для подзарядки. Со стороны поглядеть, так мы просто трахаемся, как два обычных гомика; если же присмотреться, то видно: контакт вовсе не сексуальный, и возбуждение — тоже, а в момент достижения пика, когда перезарядка окончена, связь не приводит к единению или даже подобию такового, напротив — мы с президентом расходимся. Контактируем через восставшие пенисы — по кр