Вкладываю в письмо два листа набросков, сделанных с нескольких этюдов; а я теперь снова пишу крестьян, сидящих вокруг тарелки с картофелем. Я только что вернулся домой, мне придется еще немного поработать при свете лампы, хотя на этот раз я начал их еще днем.
Ты сможешь увидеть, как сейчас изменилась композиция. Я написал этюд на довольно большом холсте; в нем, как ты можешь судить по наброску, присутствует жизнь.
Существует – я уверен – школа импрессионистов. Но я мало осведомлен о ней. Однако я знаю, кто эти самобытные индивидуальности, вокруг которых – как вокруг оси – будут вращаться и пейзажисты, и художники, изображающие жизнь крестьян. Это Делакруа, Милле, Коро и прочие. Таково мое собственное впечатление, выраженное, возможно, неточно. Я хочу сказать, что существуют правила и принципы (более чем даже отдельные личности) или, если угодно, фундаментальные истины как для рисунка, так и для цвета, которые проявляются, когда ты находишь в искусстве нечто подлинное.
Для рисунка это, например, вопрос изображения фигур в круговой композиции внутри окружности, словно бы поместив себя в некое округлое пространство земли, о котором уже имели представление древние греки и которое останется неизменным, пока существует мир. Для цвета – это извечный вопрос, на который, например, Коро первым ответил Франсэ, когда Франсэ (у которого уже было имя) спросил Коро (который до сих не имеет иного имени, нежели негативное). Итак когда он (Франсэ) пришел к Коро и спросил: «Что такое неоднородный тон? Что такое нейтральный тон?»
Это легче показать на палитре, нежели объяснить на словах.
И чем, например, картина, над которой я сейчас работаю [ «Едоки картофеля»], отличается от сцен, написанных при искусственном освещении такими мастерами, как Джордж Доу и Ван Скендель. И стоит лишний раз вспомнить, что одним из самых удивительных достижений художников этого века было изображение тьмы, которая одновременно является цветом. Словом, прочитай еще раз то, что я написал, и ты поймешь, что это вовсе не лишено смысла и что это нечто, что я всегда держу в голове, когда занимаюсь живописью.
Надеюсь, мне повезет с картиной «Едоки картофеля». Кроме этого я пишу также красный закат. Чтобы изображать жизнь крестьян, нужно быть мастером в большом количестве деталей. С другой стороны, я не знаю, где бы мне работалось так спокойно – я имею в виду прежде всего душевный покой, даже если приходится бороться со всевозможными материальными трудностями.
Я хотел, чтобы ты знал, что я упорно работаю над «Едоками картофеля» и снова написал несколько этюдов голов. Особенно упорно мне пришлось поработать, чтобы изменить положение рук.
Мне очень бы хотелось придать этому изображению жизнь.
Я не посылал тебе «Едоков картофеля», пока не был уверен, что в этой картине есть нечто. Но работа продвигается, и думаю, что это будет нечто совершенно иное, чем все то, что ты когда-либо видел из сделанного мною.
В особенности я говорю о жизни. Я пишу эту картину по памяти. Но если б ты знал, как много раз мне пришлось писать и переписывать эти головы! Более того, вечерами я бродил по округе, чтобы на месте написать некоторые детали.
Создавая это полотно, я позволил моему собственному сознанию помогать мне в том, что касается мыслей и воображения, и это было не как в случае, когда ты пишешь этюды, работая над которыми ты занимаешься не столько творческим процессом, сколько подпитываешь свое воображение из самой реальности, с тем чтобы передать правильно то, что ты видишь.
Когда ткут материю, которая, по-моему, называется шевиот, или же когда ткут шотландку, как ты знаешь, ткачи достигают тех особенных пестрых цветов в сочетании с серым, накладывая нити одну на другую таким образом, чтобы вместо прерывистого цвета получалось гармоническое целое, когда смотришь на ткань с расстояния.
Серый, полученный из соединения красной, синей, желтой, беловатой и черной нитей, и синий, который перебивается зеленой и оранжево-красной или желтой нитью существенно отличается от одноцветных тканей: они выглядят живыми и яркими, в то время как одноцветные ткани смотрятся тускло и безжизненно. Однако что ткачу, что дизайнеру, который разрабатывает узор и сочетание красок, не всегда легко просчитать количество нитей и их направление, так и художнику непросто нанести мазки таким образом, чтобы получилось гармоничное целое.
Если бы ты сравнил одновременно мои первые этюды, которые я сделал, как только приехал сюда, в Нюэнен, и холст, над которым работаю сейчас, то ты бы увидел, какого значительного прогресса я добился в том, что касается цвета.
А что до «Едоков картофеля», эта картина будет отлично смотреться в золотой раме, я уверен в этом, равно как и на фоне обоев цвета спелой пшеницы. Золото придаст этому полотну законченность. Ее не следует размещать на темном фоне или в скучном, однообразном окружении. И все потому, что на картине я изобразил темный, предельно простой интерьер.
Вокруг картины возникает естественный эффект позолоты, который может наблюдать зритель в том случае, если она висит напротив очага, и его пламя отражается на белой стене и на полотнах, развешенных вокруг. Так что, еще раз: мою картину, чтобы придать ей завершенность, необходимо поместить в раму насыщенного золотого или медного цвета.
Если ты хочешь понять сам для себя, как это будет выглядеть, помни вот о чем. Соединив эту картину с золотым цветом, ты сможешь неожиданно высветлить пространство вокруг нее и устранить эффект окаменелости, который неизбежно возникает, если ты, не подумав, повесишь такое полотно на темную стену. Тени я писал синим, а золотой цвет эффектно подчеркивает его.
Я тщательно обдумывал идею этой картины, то впечатление, которое она должна произвести на зрителя. Я хотел сказать, что эти люди, при тусклом свете лампы поедающие картофель, разламывают его теми же самыми руками, которыми они работали на земле. Таким образом, эта картина повествует о тяжелом ручном труде, с помощью которого эти крестьяне достойно заработали себе на пропитание.
Я хотел рассказать о совсем ином образе жизни, который в корне отличается от того, который ведем мы, образованные люди. И я совсем не стремился к тому, чтобы картина казалась красивой или нравилась кому-либо.
В течение всей зимы я держал в руках нити моей будущей материи и был занят поисками подходящего рисунка. И хотя полотно было выткано мною на вид необработанное и грубое, нити я подобрал тщательно и в соответствии с определенными правилами. И вероятно, что у меня получилась подлинная крестьянская картина. Я знаю, что это такое. Но если кто-то хотел бы видеть крестьян очаровательными, это его дело. Я убежден, что в долгосрочной перспективе достигну бо2льших результатов, если стану показывать крестьянскую жизнь во всей ее грубости, нежели буду приукрашивать ее, придавая не свойственную ей красивость.
Крестьянская девушка, на мой взгляд, более прекрасна, чем дама, в своем синем залатанном и пыльном жакете и юбке, которые выцвели от дождя, ветра и солнца. Надев платье дамы, крестьянка утратит свою естественность. Крестьянин в своем фланелевом тряпье, в котором он работает в поле, смотрится гораздо выразительнее, нежели когда он выряжается в костюм джентльмена, чтобы отправиться на воскресную службу в церковь.
По моему твердому убеждению, художник, который приукрашивает крестьянскую жизнь, идет по ложному пути. Если крестьянин пахнет салом, дымом и вареной картошкой, прекрасно, это говорит о простоте и здоровой природе; если стойкий запах навоза, то прекрасно именно то, что он стойкий; если поле пахнет пшеницей, картофелем и навозом, это просто здоровая природа вещей, особенно для городского жителя. Ему такие картины пойдут только на пользу. Так что не стоит приукрашивать жизнь крестьян, нет нужды пропитывать ее тончайшими ароматами.
Что касается «Едоков картофеля», литографию которой ты видел, то, что я попытался написать, находясь под впечатлением от необычного эффекта света в мрачной хижине. Свет здесь размывается таким образом, что если его самые светлые оттенки нанести на белую бумагу, они выглядели бы чернильными разводами; но на холсте они кажутся светлыми из-за сильнейшего контраста, например, с прусской синей, которую я использовал чистой, не смешивая ни с чем. Сам себя я критикую за то, что сосредоточив все внимание на цвете, я не придал должного значения торсам. Головы и руки, тем не менее, я написал очень тщательно, так как это наиболее важная деталь композиции, а все остальное было почти полностью погружено в темноту (поэтому эффект получился совершенно иным, нежели на литографии). Я, возможно, заслуживаю извинения более чем может показаться, за ту манеру, в которой я работал над этой картиной. И фактически она отличается по композиции от какого бы то ни было из набросков к ней (которые я сохранил и которые писал в хижине при свете небольшой лампы) или от литографии.
Но у меня все еще есть сложности с передачей фигур в движении – я все время чем-то другим занят, все время находятся какие-то иные дела.
Картина «Едоки картофеля» очень темная; например, для белого цвета я почти не использовал белую краску, а смешивал нейтральный из красного, синего, желтого, а также киновари, парижской синей или неаполитанской желтой. Цвет получился сам по себе темно-серый, но на холсте он смотрится белым.
Расскажу тебе, почему я сделал именно так. Я написал темный интерьер, освещаемый тусклым светом лампы. Серая скатерть из грубого льна, стены, покрытые копотью, грязные чепцы, в которых женщины работали в поле – все это, если бы ты смотрел на это прищуренными глазами, выглядит при тусклом освещении слишком темно-серым, а сам красновато-желтый свет лампы кажется светлее – значительно светлее – чем белый цвет.