Мужские и женские головы божественно красивы, если пристально в них всматриваться. Итак, общий эффект природной красоты красок может быть утрачен, если заниматься буквальным копированием натуры; эту красоту можно сохранить одним способом – воссоздав параллельный спектр красок, по возможности неточный, не такой же самый, как в оригинале.
Разумно подходить к выбору тонов, которыми ты пишешь автоматически, когда они размазаны по палитре; еще раз – начать с палитры, со знания гармонического сочетания тонов, такой метод в корне отличается от того, когда ты механически и рабски копируешь природу.
Вот тебе еще пример: предположим, мне нужно написать осенний пейзаж – деревья с желтой листвой. Что ж, если я вижу в этом симфонию в желтом, будет ли иметь значение, какой цвет я выберу в качестве основного, или же он будет таким, в какой окрашены листья в природе? Безусловно имеет смысл что-то добавить, а что-то приуменьшить.
Многое, да почти все зависит от моего чувства бесконечного разнообразия оттенков одного и того же рода.
Не переживай от того, что в моих этюдах мазки ложатся неровно и местами на основе остаются сгустки краски. Ничего страшного в этом нет: если подождать год (и даже полгода будет вполне достаточно), то излишки краски можно снять лезвием, зато, наложенная пастозно краска значительно лучше фиксируется на холсте, нежели когда она наносится тонким слоем. Если хочешь, чтобы краска продолжала смотреться хорошо и цвета сохранялись в первоначальном виде, даже необходимо, особенно в светлых частях композиции, наносить краску более густо. Излишки краски выскабливали старые мастера, как это делают сейчас французские художники.
Я уверен, что глянец прозрачного цвета часто полностью выцветает и со временем исчезает вовсе, если наложить его до того, как краска полностью высохнет, но если нанести его на полностью просохшую поверхность, глянец сохранится.
Возможно, ты заметил, что благодаря моим упражнениям в студии, я научился писать так, что качество цвета моих работ стало значительно лучше: я наношу мазки таким образом, чтобы цвет сохранялся в первоначальном виде. Изображение, написанное пастозно, я лаком не покрываю. Когда картине исполнится год, какая-то часть краски испарится, но даже в этом случае цвет остается насыщенным и звучным.
Ключевой момент, по моему убеждению, – научиться писать так, чтобы краски лучше затвердевали; это очень важно. Жаль, что некоторые наиболее долговечные краски, такие как кобальт, очень дорого стоят.
В любом случае Антверпен – очень необычное и прекрасное место для художника.
Моя мастерская вполне сносная, в особенности потому что на стенах я развесил серию японских гравюр, которые мне кажутся поразительными. Ты знаешь их – женские фигуры в садах и на берегу моря, всадники, цветы и перевязанные колючие кустарники.
Я упорно продолжаю искать модели. Я написал две головы довольно большого размера – это подготовительная работа к портрету.
Первая – голова пожилого мужчины, об этом я уже писал тебе. Типом она напоминает голову Виктора Гюго, а также я сделал этюд женской головы. В женском портрете я писал более светлыми красками тело, для этого смешал белую краску с кармином, киноварью и желтым; благодаря черным волосам голова выделяется на бледном, желто-сером фоне. Для одежды я использовал лиловый.
Картина должна быть написана – и почему это нельзя сделать просто? Когда я смотрю сейчас на саму жизнь, то у меня возникает подобное впечатление. Я вижу на улице людей, прекрасно, но мне девушка-служанка кажется значительно более привлекательной, чем дама, на которую она работает; трудящийся люд вызывает у меня больший интерес, нежели господа. И в самых обычных молодых людях и девушках я нахожу ту энергию и саму жизнь, которую мне хочется выразить твердыми и уверенными мазками в самой простой технике, дабы передать индивидуальность каждого из них.
Я показал мой вид Стеена одному торговцу картинами, который похвалил меня за цвет и тон; но у него слишком маленькое помещение и к тому же он был занят инвентаризацией. После Нового года я смогу к нему снова зайти. Такая работа как раз годится для продажи иностранцам, которые захотят увезти с собой что-нибудь на память об Антверпене, и потому я собираюсь написать еще несколько видов города, подобных этому.
Так, вчера я написал несколько этюдов с видом на собор. И еще один – с парком.
Однако мне более хочется писать глаза людей, нежели соборы, потому что в человеческом взгляде есть нечто, чего недостает соборам, величавым и импозантным, – это душа, будь то душа бедного нищего или уличной девочки, и, на мой взгляд, это гораздо интереснее.
Кобальт – божественный цвет, и нет другого такого, чтобы передать небо, окружающее все сущее. Кармин – винно-красный, теплый и терпкий, как вино.
И еще изумрудно-зеленый. Не стоит экономить на этих красках. И на кадмии, конечно, тоже.
Странно, но когда я сравниваю мой этюд с этюдами других людей, между ними обнаруживается совсем мало общего.
Они имеют почти тот же самый цвет, что и тело, они очень точны, когда смотришь на них вблизи, но если отойти на какое-то расстояние, и они будут выглядеть до боли плоскими; все эти розовые и нежно-желтые и прочие тона, мягкие, по сути, на практике дают жесткий эффект. А мои этюды вблизи выглядят зеленовато-красными, желтовато-серыми, бело-черными, а чаще всего это тона, которые вообще трудно определить. Но краски становятся верными, как только чуть отойдешь назад, вокруг изображения возникает воздух и колеблющийся свет падает на него. И в то же время даже малейшая частица краски, которой ты завершаешь работу, начинает звучать в нем.
Но чего мне не хватает, так это практики, мне нужно написать штук пятьдесят таких этюдов; и тогда, возможно, у меня получится кое-что. Нанесение краски требует больших усилий, потому что я все же недостаточно погружаюсь в эту рутину, проводя слишком много времени в поисках и работая на износ. Но все зависит от постоянной и упорной работы, сейчас многое приходится пока еще держать в голове, но настанет время, когда мазки будут ложиться быстро, точно и произвольно.
Некоторые люди уже видели мои рисунки. Один из них посещает натурный класс [в Академии изящных искусств, где Винсент брал уроки живописи], вдохновленный моими крестьянскими фигурами, он тут же принялся рисовать модель, мощно моделируя и энергично накладывая тени. Он разрешил мне посмотреть его рисунок, и мы обсудили его; это был рисунок, полный жизни, и лучший из тех, что я видел здесь у других студентов. Что, как ты думаешь, они сказали о нем? Зиберт, преподаватель, подозвал его к себе и сказал, что если он осмелится еще раз сделать что-либо подобным образом, он, Зиберт, будет считать это насмешкой над ним, его учителем. И я говорю тебе, это был единственный рисунок, который был сделан смело, в манере Тассара или Говарни. Так что сам видишь, что из этого получилось. Но в этом, однако, нет ничего серьезного, а потому не стоит огорчаться, нужно только симулировать невежество и делать вид, что всеми силами пытаешь разучиться делать неправильно, но, к несчастью, не можешь с этим справиться и все время ошибаешься. Фигуры, которые здесь рисуют, почти все непропорционально тяжелы сверху, они будто бы опрокидывают головы вниз и ни одна из них не стоит на ногах.
Сейчас я рисую еще и в дневное время. И преподаватель [в академии], который в настоящее время делает портреты и берет за них высокую цену, уже не раз спрашивал меня, не рисовал ли я до этого классические модели и не учился ли я рисовать самостоятельно.
Он говорит: «Я вижу, что вы упорно трудились» и «Скоро вы сделаете успехи и не за горами то время, когда вы достигнете заметного прогресса; это займет у вас год, но год мало что значит, не так ли?»
Что касается портретов, на работу над ними остается недостаточно времени, поскольку я хочу сделать многое и успеть все. Вот так обстоят дела.
Тем не менее, существует еще много того, что я хотел бы изменить. Я очень отличаюсь от других людей, в сравнении с ними я замкнутый, угловатый и неуклюжий, словно я провел десять лет в полной изоляции. И причина этого кроется прежде всего в том, что фактически предыдущие десять лет моей жизни были трудные и беспокойные, полные лишений и потрясений. Это были десять лет полного одиночества.
Но что касается моих работ, то качество их, вне всякого сомнения, лучше, сейчас я могу больше, я знаю больше. И, как я сказал, мы на пути, чтобы создать нечто звучное. Не сомневайся в этом, единственный способ преуспеть – это не падать духом, проявлять терпение и упорно работать. А что касается личного, то для меня сейчас очень важно изменить собственный образ.
Нужно признаться, что мне значительно легче от мысли, что ты согласишься со мной, что мне необходимо приехать в Париж раньше, чем в июне или в июле. Чем больше я об этом думаю, тем больше страстно желаю этого.
Должен признаться, что хотя я и продолжаю посещать занятия, придирки преподавателей зачастую невыносимы для меня, поскольку они унизительны. Тем не менее я упорно избегаю ссор и иду собственным путем. Мне кажется, что я уже напал на след того, что я ищу, и, возможно, нашел бы его быстрее, если бы я мог изучать классические модели по-своему. И все же я рад, что пошел в Академию, поскольку увидел множество примеров того, как не нужно работать и то, к чему приводит prendre par le contour