Недавно, в один из вечеров, я увидел на Монмажуре необычную картину: красное солнце клонилось к горизонту, его лучи проникали сквозь ветви и стволы сосен, растущих на скалах, среди каменных глыб. Ветви и стволы, залитые солнцем, окрасились в огненно-оранжевый цвет, а другие деревья, стоящие в тени, были словно бы выкрашены в прусский синий, контрастирующий с лазурным, зелено-голубым небом. Эффект тот же самый, что у Моне, и это было прекрасно! Белый песок и ряды белых скал были слегка подтонированы голубым. Что я намереваюсь сделать, так это написать этюд окрестностей, которые я уже несколько раз зарисовал. Это будет широкая панорама не выцветшая, не серая, а зеленая на всем протяжении до линии горизонта, с линией голубых холмов.
Наконец-то пишу тебе из Сен-Мари, что на берегу Средиземного моря. Вода здесь цвета макрели, и ее цвета и оттенки находятся в постоянном движении. Не могу сказать тебе даже, что она голубая, потому как голубой цвет здесь под воздействием палящего солнца принимает то розовый, то серый оттенок.
Однажды поздно вечером я отправился прогуляться вдоль берега по пустынному пляжу. Море не было ни радостным, ни грустным, оно было прекрасным! Небо глубокого синего цвета было затянуто еще более темными кобальтовыми облаками, другие облака более светлого оттенка напоминали голубоватую белизну Млечного Пути. В синей бесконечности небесного пространства сияли звезды – зеленоватые, желтые, белые, розовые. Эти звезды были не такие, как дома, и даже не такие, как в Париже. Они были ярче, блестели сильнее и переливались, словно драгоценные камни – опалы, изумруды, лазуриты, рубины и сапфиры.
Море глубокого ультрамаринового цвета, а берег, как мне казалось, был фиолетовым и местами бледно-рыжим, а на дюнах (они здесь около пяти метров в высоту) – кустарники, окрашенные в прусский синий.
Теперь, когда я увидел здесь море, я понимаю, как важно оставаться здесь, на юге, и преувеличивать колорит еще более – Африка недалеко отсюда.
Я хотел бы, чтоб ты смог провести какое-то время здесь. Ты бы вскоре почувствовал, как и я, что здесь начинаешь видеть вещи по-другому: ты смотришь на вещи все более глазами японца и совсем по-другому чувствуешь цвет.
Фактически я убежден, что мне необходимо остаться здесь на какое-то время, чтобы понять собственную индивидуальность.
Японские художники работают быстро, очень быстро, как молния, потому что они более тонко устроены, а чувства их проще.
Я здесь всего несколько месяцев, но, как ты думаешь, разве в Париже я мог бы сделать рисунок с лодками всего за час? Даже не воспользовавшись моей перспективной рамкой, потому как я делал это без каких-либо измерений, а просто дал волю моему перу.
Неделю я интенсивно работал в пшеничных полях под раскаленным солнцем. Итог этого – несколько этюдов пшеничных полей, пейзажи и набросок человека, засевающего поле.
На вспаханном поле, с большими фиолетовыми комьями земли, идущий по направлению к горизонту человек в бело-голубом, засевающий поле. На горизонте – поле с невысокой спелой пшеницей. Над всем этим – желтое небо с желтым солнцем.
Как ты можешь судить из каталога моих цветов, в этой композиции колорит играет чрезвычайно важную роль.
Этот набросок, холст размером в 25, не выходит у меня из головы, и я все время задаюсь вопросом, не принять ли его всерьез и не превратить ли его в какую-нибудь колоссальную картину. Господи! Как же я хочу этого! Но не могу знать, хватить ли у меня сил на это.
Так что я откладываю набросок в сторону и едва осмеливаюсь о нем думать. Я длительное время вынашивал эту идею с сеятелем, но такие мечты, которые лелеешь столь долго, далеко не всегда осуществляются. Так что я почти боюсь этого. Но что остается сделать после Милле и Лермитта… сеятеля в цвете и большого формата.
А теперь сменим тему: у меня наконец появилась модель – зуав – парень с небольшим лицом, шеей быка и глазами тигра. Я начал писать его портрет, а затем другой. На портрете я изобразил его суровым, в униформе такого же синего цвета, какой бывает у эмалированных кастрюль, шнуры на мундире блеклого красно-оранжевого оттенка, на груди две лимонно-желтые звезды; очень простой синий цвет, который чрезвычайно трудно передать.
Я поместил его так, чтобы его выдубленная на палящем солнце, похожая на кошачью головка в красной феске вырисовывалась на фоне зеленой двери и оранжевой кирпичной стене. Получилось резкое сочетание разрозненных тонов, которое необычайно сложно передать.
Этот этюд был очень трудным для меня, однако мне по-прежнему хотелось бы и дальше работать над столь же вульгарными и даже кричащими портретами, как этот. На них я учусь и такие портреты большее, чем что-либо из того, что я жду от моей работы. На втором портрете я изображу Милье в полный рост на фоне белой стены.
Технический вопрос. Скажи мне в следующем письме, что думаешь об этом. Я решил класть черную и белую краски такими, какими мы их покупаем у торговца и какими мы кладем их на палитру, одним словом, использовать их в чистом виде. Предположим – и заметь, что я говорю об упрощении цвета в японском духе – я вижу в зеленом саду с розовыми дорожками господина в черном, по профессии мирового судью (арабский еврей в «Тартарене» Доде называет этого достопочтенного чиновника «зудой»), читающим «L’Intransigeant». Над ним и садами небо чистого кобальтового цвета. Тогда почему бы не написать «зуду» простой черной краской, а газету простой белой? Отказываются же японцы от оттенков, плоско накладывая цветовые пятна одно рядом с другим и при помощи линий и контуров определяя движение и формы.
И другой ход мысли, когда компонуется сюжет при помощи колористический выразительности, например: желтое вечернее небо, свежий и звучный белый цвет стены на фоне неба может быть выражен, если нужно, необычным способом – использованием сырого белого цвета, смягченного нейтральным тоном, поскольку небо само по себе оттеняет эту белизну прекрасным лиловым оттенком. Или в самом простом пейзаже с покрашенным в белый цвет домиком (включая крышу) и стоящим, естественно, на оранжевой земле, потому что южное небо и синий цвет Средиземного моря усиливают интенсивность оранжевого цвета, как одновременно усиливается насыщенность синего тона; черная нота двери, оконного стекла и маленького креста на крыше создает одновременный контраст между белым и черным, столь же приятный для глаза, как синий и оранжевый.
Чтобы показать более занимательный пример, давай представим женщину в черно-белом клетчатом платье среди очень простого пейзажа с синим небом и оранжевой почвой. Это будет довольно интересно вообразить. Но в Арле женщины часто носят платья в черную с белым клетку.
Необходимо, чтобы черный и белый мыслились как самостоятельные цвета, потому что во многих случаях их можно рассматривать как таковые; одновременный контраст между ними такой же звучный, как, например, контраст зеленого и красного.
Такой контраст использовали японцы. Они выражали бледный, матовый цвет лица молодой девушки, звучно контрастирующий с ее черными волосами с помощью белой бумаги и четырех штрихов, сделанных пером. Не говоря уже о кустах черного терновника, усеянного тысячами белых цветов.
Наконец-то я увидел Средиземное море, которое ты, наверное, пересечешь раньше меня. Я провел неделю в Сен-Мари и исходил вдоль и поперек Камарг с его виноградниками, вересковыми пустошами и полями, такими же плоскими, как в Голландии. Девушки в Сен-Мари вызывают в памяти образы Чимабуэ и Джотто – худенькие, прямые, чуть печальные и загадочные. На плоском и песчаном берегу маленькие зеленые, красные, синие лодки, столь очаровательные по форме и цвету, что напоминают цветы. В них умещается только лишь один человек. Они не выходят в открытое море. В безветренную погоду они плавают недалеко от берега и возвращаются, как только ветер усиливается.
Особенно мне хочется познакомиться с эффектом более интенсивной синевы неба. Фромантен и Жером считают землю юга бесцветной, и многие другие думают также. Так, конечно, если взять в руку горсть сухого песка и рассмотреть его с близкого расстояния, если взять воду, воздух и проделать то же самое, то все они покажутся бесцветными. Нет синего без желтого или без оранжевого, значит, если вы используете синий цвет, вам нужно использовать в этом случае желтый или оранжевый, правильно? Но ты скажешь мне, что я говорю банальные вещи.
Вот набросок «Сеятеля»: большое пространство с комьями вспаханной земли, в основном чисто фиолетовой. Поле зрелой пшеницы цвета желтой охры с небольшим количеством кармина.
Небо – желтый хром, оно почти такое же яркое, как солнце. А солнце – желтый хром 1 с небольшим количеством белого, в то время как остальное небо – смесь хрома 1 и 2. Так что очень желтое, конечно же.
Сеятель в синей рубашке и белых штанах.
В земле много отзвуков желтого, нейтральных тонов получились в результате смешения фиолетового с желтым; но я очень старался, чтобы цвет выглядел правдоподобным. Я хотел бы, скорее всего, создать наивные образы, которые во множестве можно найти в старых сельских календарях, где мороз, снег, дождь, хорошая погода изображены в предельно примитивной манере, как та, которую Анкетен с успехом использовал в своей «Жатве». Должен признаться, я действительно люблю деревню; я был воспитан в ней – отголоски воспоминаний, жажда бесконечного, символами чего являются сеятель и снопы пшеницы, очаровывают меня так же, как это было в прошлом. Но когда же напишу я звездное небо – картину, которая столь сильно занимает мои мысли? Увы, Увы! Как говорит отличный парень Сиприен из «Живущих вместе» И.К. Гюисманса, что самые прекрасные картины – те, о которых мечтаешь, когда лежишь в постели и куришь трубку, но которые в действительности никогда не создашь.