В данный момент у меня в руках, а точнее на мольберте, портрет женщины. Я назвал его La Berceuse, или как мы могли бы сказать по-голландски (как у Ван Эдена, который написал эту книгу и которую я просил тебя прочесть), итак, на голландском Ван Эдена это могло бы называться Ons Wiegelied or Wiegster [ «Колыбельная песня» или «Женщина, качающая колыбель»].
Эта женщина одета в зеленое – оливкового цвета корсаж и юбку бледного зеленого веронеза. Ее рыжие волосы заплетены. Цвет лица желтый с ломаными оттенками для придания ему натуралистичности. Ее руки сложены, в них веревка похожего цвета.
Дальний план – киноварь (пол, состоящий из плиток). На стене обои, и конечно я придал им другие цвета. Обои сине-зеленые с розовыми георгинами, серединки цветков оранжевые и ультрамариновые.
В работе у меня бывают удачи и неудачи, но не только неудачи. Если, например, за наши цветы работы Монтичелли коллекционер даст 500 франков, и эта картина, безусловно, стоит того, то осмелюсь сказать, что и мои подсолнечники стоят те же 500 франков для какого-нибудь шотландца или американца.
Чтобы верно передать жар золота этих цветов, а также другие тона, недостаточно того, что умеет делать каждый; это требует полной отдачи энергии, полной концентрации, на какие только способен мастер.
Когда я взглянул на мои холсты после болезни, одним из лучших показалась моя спальня.
Когда ты приезжал в прошлый раз в Арль, возможно, ты заметил два холста размером в 30 в комнате Гогена, изображающих подсолнечники. Я в точности повторил их несколько раз.
У нас здесь все еще зима, поэтому дай мне спокойно продолжать работу. Если это работа безумца, это слишком плохо. Но я ничего не могу с этим поделать.
Сейчас чувствую себя хорошо и работаю в лечебнице и ее окрестностях. Я только что вернулся с двумя новыми этюдами фруктовых садов. Вот тебе беглый набросок с них.
На том, что большего размера, я показал полоску зеленых окрестностей с маленькими строениями фермы, синяя линия Альп с голубым и белым небом. На переднем плане – поля с персиковыми деревьями в цвету, огороженные плетеным забором; все маленькое – поля, сады, фруктовые деревья, даже горы, как на японских пейзажах, сюжеты которых вдохновляют меня. Над другим пейзажем я работал в дождливый день, он почти полностью написан зелеными красками, с добавлением небольшого количества лилового и серого.
Если бы ты сейчас видел здешние оливы! Листва цвета потемневшего серебра и позеленевшего серебра на голубом фоне. И оранжевый цвет вспаханной земли. Это нечто совершенно отличное от того, что можно вообразить себе на севере – утонченно и изысканно.
Одинаково подстриженные ветви ив, растущих на наших голландских лугах или поросль молодых дубков в наших дюнах. В шелесте олив слышится что-то близкое, задушевное, что-то очень древнее.
Они слишком прекрасны для меня, чтобы я осмелился написать их или хотя бы подумать об этом.
Олеандры говорят о любви и так же красивы, как «Лесбос» Пюви де Шаванна с его женщинами на берегу моря. Но оливы – это нечто совершенно иное, если попытаться сравнить их с чем-либо, то это будет Делакруа.
Я тем не менее работаю, и только что в лечебнице закончил два полотна. На одном из них палата, очень длинная палата с длинными рядами кроватей, занавешенных белым пологом, и фигуры пациентов, движущиеся вокруг. Стена, брусчатый белый потолок, лилово-белый или зеленовато-белый. Здесь и там окна с розовыми и светло-зелеными занавесками. Красный кирпичный пол. В дальнем конце дверь с распятием над ней. Это очень, очень просто. Затем как дополнение к первому холсту – внутренний двор лечебницы. Галерея из побеленных аркад, какие бывают в арабских постройках. Перед галереей очень старый сад с прудом посередине и восемью клумбами, усеянными незабудками, рождественскими розами, анемонами, маргаритками, лютиками и т. д., в нижней части галереи апельсиновые деревья и олеандры. Таким образом, эта картина полна цветов и свежей зелени. Но три мрачных черных дерева с изогнутыми стволами простираются через это великолепие. На переднем плане четыре круглых куста самшита. Местных обитателей, скорее всего, не заинтересует моя картина, моим желанием было всегда писать для тех, кто умеет оценить хотя бы немного художественную сторону картины.
Бывает, я сожалею о том, что расстался со своей голландской палитрой с ее серыми тонами и обратился к незамысловатым пейзажам Монмартра.
Я также думаю о том, чтобы снова как можно больше рисовать тростниковыми перьями, как в прошлом году, когда я работал над видами Монмажура, они стоят значительно дешевле и увлекают меня ничуть не меньше. Сегодня я сделал один такой рисунок. Он получился довольно черным и чересчур меланхоличным для весны, но, во всяком случае, что бы ни случилось, с какими бы обстоятельствами я ни столкнулся, это то, что может увлечь меня на долгое время и даже позволить заработать хотя бы сколько-нибудь на жизнь.
Я все время думаю о необходимости работать, и я верю, что восстановлю свою полную способность к работе очень скоро. Но часто я нахожу работу, которая меня столь сильно поглощает, что я неумело разбираюсь в остальной части моей жизни.
Вот новое полотно размером в 30, снова совершенно заурядное, как картинка с парочкой влюбленных на свидании в зеленом уголке, из тех, что продаются в дешевых ларьках.
Толстые стволы деревьев, земля тоже в плюще, на ней то тут, то там барвинки, в каменной тени – скамья и куст бледных роз, выдержанные в холодных тонах. На переднем плане растения с белыми чашечками. Картина написана зелеными, фиолетовыми и розовыми красками.
Проблема в том (она, к сожалению, не касается дешевых картинок и мелодий шарманки) – как придать всему этому стиль.
С тех пор как я здесь, запущенного сада с соснами и высокой, буйно растущей травой вперемежку с разным сорняками мне было достаточно для моей работы, и я не выходил за его пределы. Однако окрестности Сен-Реми очень красивые, и, без сомнения, я потихоньку начну изучать их.
Вчера нарисовал очень большую бабочку, достаточно редкую, известную под названием «мертвая голова», с потрясающе изысканной окраской: черный, серый цвета, переливающийся белый, тонированный кармином, таинственно переходящим в оливково-зеленый. Она очень большая! Написать насекомое означало его убить, что очень печально, ведь это такое прекрасное творение природы. Я пришлю тебе рисунок с ней, а также несколько других, с различными растениями.
Какие новости я должен рассказать тебе? Нечего особенного. Работаю над двумя пейзажами (размер холстов 30) с холмами, один из них – вид окрестностей из окна моей спальни.
На переднем плане поле, плоское, с побитой бурей пшеницей. Ограда, и за ней серая листва оливковых деревьев, несколько домиков и холмы. Над всем этим – большая бело-серая туча, купающаяся в лазурном небе.
Пейзаж в целом предельно прост, то же касается колорита. Он составит пару этюду спальни, который я испортил. Когда объект, который изображаешь, показан таким образом, что соблюдаются все законы стиля, не это ли настоящее искусство?
Я только что закончил пейзаж с оливковой рощей; листва серая, деревья, немного напоминающие ивы, отбрасывают фиолетовые тени на залитый солнцем песок. Затем другой пейзаж: поле созревающей пшеницы, окруженное ежевикой и зелеными кустами, в конце поля – небольшой домик с высоким, мрачным кипарисом, растущим на фоне расположенных на расстоянии голубоватых холмов, оттененных фиолетовым, и над всей этой картиной – небо цвета незабудок, подцвеченное розовым, чистые тона которого контрастируют с выжженными колосьями пшеницы, написанными в густых и теплых тонах, похожих на хлебную корку.
У меня есть еще один холст с пшеничным полем, что рядом с холмами, полностью опустошенным и совершенно плоским, которое заливает проливной дождь.
У меня есть пейзаж с оливковыми деревьями, а также новый этюд со звездным небом.
И хотя я не видел последних работ Гогена или Бернара, убежден, что эти два этюда похожи по чувству, выраженному в них.
Когда ты посмотришь на эти этюды какое-то время, как и на этюд с плющом, ты получишь бо2льшее представление, чем я могу выразить словами, о том, о чем мы иногда говорили с Гогеном и Бернаром, о том, что занимало наши мысли. Это не вопрос возвращения к романтике или религиозным идеям – отнюдь нет! Однако, позаимствовав у Делакруа цвет и рисунок, более спонтанный, чем поддельная точность, можно точнее, чем кажется, выразить сельские окрестности, более чистые, чем пригороды Парижа и его ночные заведения.
Сейчас прекрасные, теплые деньки, и я начал писать несколько новых полотен, так что сейчас у меня одновременно в работе двенадцать холстов размером в 30. Два этюда кипарисов очень сложного бутылочно-зеленого оттенка – передние планы я пишу пастозно белым, и это придает поверхности устойчивый вид.
Новостей, чтобы о них написать, нет, поскольку один день здесь похож на другой. Единственная идея, которая меня занимает, это то, что пшеничные поля и кипарисы стоит рассмотреть поближе.